Вот тут и признали друг друга. И в слезы...

Ну а с отцом у нас такая встреча вышла. Купил я как-то книжку "Бойцы Выборгской стороны". Вдруг в глаза строчки бросились: "Иван Салтыков, снайпер-инструктор 265-го стрелкового полка 5-й ополченской дивизии. Награжден орденом Красного Знамени за 137 убитых фашистов. Погиб на Пулковских высотах..." Поехали мы с дочерью в Ленинград. Там в одной школе музей 5-й дивизии. На стенде фото: слет снайперов Ленинградского фронта. Пригляделся - с краю отец мой стоит... Так вот и встретились...

В конце пятьдесят первого года меня призвали на флот. После присяги нас, молодых, минуя учебный отряд, доставили прямо на линкор. Я до службы работал в Северо-Западном речном пароходстве, так что имел представление, что такое судно. Но тут - такая громадина! Во сне не приснится.

Разместили нас в кормовом кубрике. Моя койка-гамак самая верхняя - в третьем ярусе. Никогда в таких не спал. Кое-как влез. Устроился, лежу на спине. Захотелось перевернуться на правый бок. Только повернулся, кувырк и вниз слетел, на спящего старшину. Еще раз влез и еще раз кувырнулся. Чуть не плачу - издевательство, а не койка. Старшина сжалился: "Возьмись за пиллерс, подтянись, найди место спиной и опускайся". - "А если на боку?" "Свалишься". - "А вы как же?" - "С наше, браток, послужишь, так же научишься". Потом, конечно, приспособился. Шутка ли - пять лет в гамаке качаться. Зато в шторм - никаких проблем, вся батарея качается от борта к борту, как младенцы в люльках. Только храп стоит.

В тот первый день захотелось нам с приятелем в гальюн. Да где его найдешь в таком лабиринте? Спросили мы у старослужащего Ивана Сопронова. "Ладно, - говорит, - дуйте за мной!"

Ну мы и дунули. Шли по каким-то длинным коридорам, спускались под палубы, пробирались через кочегарки, снова поднимались и снова петляли по каким-то проходам, коридорам... "Ну, - думаю, - дела. Мало того, что убегаешься, так и не найдешь его, этот гальюн, пропади он пропадом". Мы уж и вовсе ориентировку потеряли - где корма, где нос, где левый борт, где правый... Тут Сопронов нас наконец привел. "Вот вам, блаженствуйте!" И ушел. Дела мы сделали, а как обратно выбираться? Стали Ивана искать, всех подряд спрашивать: "Не видали ли моряка такого - рослого, полного?" Народ посмеивается: "У нас тут все не худенькие! Из какой он бэ-че?" - "Не знаем". - "А вы из какой?" - "Артиллеристы мы..." - "Дивизион какой?" "Зенитчики..." - "Эк вас куда занесло! Да у вас же свой гальюн рядом". Ну, хохот, конечно... Разыграл нас Сопронов. Нашлась добрая душа, вывела нас на верхнюю палубу, а там по левому борту на ют пробрались, отыскали свой люк и вниз.

В октябре пятьдесят пятого я дослуживал четвертый год. Сам уже молодых за кипятком на марс посылал. Ну, правда, сигнальщики перехватывали, объясняли, что выше лезть уже не положено, а за чаем надо метров на двадцать вниз спуститься - на камбузную площадку, в самоварную выгородку.

За неделю до взрыва линкор стоял в Донузлавском порту. В три часа ночи всю эскадру подняли по тревоге, и корабли срочно перешли в севастопольскую бухту. Говорили, что в Черном море обнаружили неизвестную подводную лодку. Вот и перевели нас под надежную защиту.

В пятницу 28 октября, после выхода на стрельбы, мы встали против Госпитальной стенки. Объявили сход на берег и стирку. Боцманская команда вооружила бельевые леера, подали воду на ют, и там на тиковой палубе (деревом была покрыта только корма) мы начали драить щетками свои робы и форменки. Стирали на совесть. Были такие ловкачи, что замазывали всякие пятна на белых брюках и форменках зубным порошком. Но Сербулов, помощник командира, умел их выводить на чистую воду. Выстроится братва перед увольнением по "форме раз" (белый низ, белый верх), Сербулов пройдется вдоль строя и - цепочкой по штанам. У кого белая пыльца вспорхнет - вон из строя стираться...

Я в увольнение не собирался. Постирал бельишко, а вечером отправился в гости к земляку - шестнадцатилетнему юнге из оркестра Коле Крайневу. Он тоже родом из Чудова. Знать бы, что видимся с ним в последний раз. Взрыв прошелся как раз через кубрик музыкантской команды, и юнгу разорвало в клочья...

Взрыва я не слышал. Наш 13-й кубрик находился под шкафутом правого борта, в забашенном пространстве 2-й противоминной башни, за ее основанием и висели наши койки. Проснулся от крика дневального Омельченко:

- Подъем! Корабль взорвался!

Света нет. Включили аварийные синие плафоны. Молодых толкаю, а они спят, только во сне мычат. Молодых много было. Наши войска как раз из Австрии вывели, и часть солдат прислали на линкор. Прибыли за день до взрыва, в сапогах. В воде их потом эти сапожки потянули. Объявили боевую тревогу. У нас, зенитчиков, так было заведено: по тревоге хватали одежду и - на боевые посты. Там уже одевались. Главное, чтобы успеть самолеты "противника" встретить. А в чем ты - неважно. В трусах и шлемофоне, но в руках - маховики, в прицелах - небо.

Нас вот так же в пятьдесят четвертом подняли. Тогда над севастопольскими бухтами пролетал иностранный самолет-разведчик. "Новороссийск" первым открыл зенитный огонь. Но наш потолок - 14 километров, а самолет выше летел. Били в самый зенит, так что осколки на корабль полетели. Ведищеву, правому замочному, плечо разворотило... Вся эскадра стреляла, но самолет ушел. Его потом над материком сбили, почти как Пауэрса.

Вот мы и решили - снова провокация. Примчался я на свой 71-й боевой пост - это на правом борту возле фок-мачты спаренные зенитные "сотки". Натянул шлемофон - первая команда пошла:

"Орудие боевым - зарядить!" Тут из элеваторного люка стали выскакивать патроны - один за другим. По 28 килограммов штучка. Зарядил я свое левое, доложил "Товьсь!", руку на спуске держу, слышу в наушниках голос наводчика вертикального: "Цели нет". Наводчик горизонтальный: "Цели нет". Прогнали по всему азимуту - одни звезды. Нет воздушных целей.

Слышу команду с КП: "Дробь стрельбе. Спасать людей. Спустить щлюпки!"

У нас в батарее были лучшие гребцы - призовая шлюпка. Шлюпки спустили быстро. Спасли тех, кого выбросило взрывом в море: часового на баке, Кичкарюка Ивана из нашего дивизиона и еще моториста с баркаса. Ночью под правым выстрелом стояли баркасы. В воде от взрыва образовалась впадина-воронка. Баркасы в нее провалились. Кто наверху в них спал - тех выбросило на поверхность, кто внутри - погибли.

Меня послали в носовую часть - на разведку и помощь. Первый, кого я увидел, - наш почтальон Блинов. Стриженный по второму году, он лежал навзничь, с вывалившимися кишками. Глаза были открыты, но уже ничего не видели. Помощь Блинову была не нужна... Я побежал дальше, к огромной - от борта до борта - дыре в палубе. Оттуда неслись крики и стоны, туда светили фонарями, спускали переносные лестницы... Весь бак был залит илом. Набрал его полные башмаки...

Никогда не забуду, как старшине 2-й статьи (фамилию не знаю) зажало полуоторванным комингсом правую руку. Как ни дергали его, как ни отгибали железо - крепко зажало, ни в какую. А нос погружается, вода подступает. Ему аварийный топор притащили, "Руби руку!" - кричат. А он не может, духу не хватает... В воду уже по грудь ушел... Притащили ему кислородник, КИП-5*, натянули маску, так он и ушел под воду, только свободной рукой на прощанье помахал... Кислорода ему на час, наверное, хватило...

В корабельном карцере двое сидели. Один из нашей батареи - Иван Медведков, москвич, сирота. Нагрубил старшине батареи мичману Родионову и сел. Другой - Науменко, из БЧ-5.

Часовой стоял из молодых - Бойко. Испугался крена, хотел бежать. Арестованные в крик: "Выпусти!" Бойко сбил прикладом замки. Успел. Выскочили. Науменко и сейчас живет, на Морзаводе бригадиром дизелистов работает. А Медведков при опрокидывании утонул.

Весной ездил Медведков в отпуск. Коля Рылов его к себе пригласил - в тамбовскую деревню. Там он зазнобу завел и даже ребенка успел зачать - к ноябрьским праздникам ждали. Как раз и служба кончалась. Костюмчик к свадьбе справил. Да вот не довелось. И Коля Рылов погиб. И вот что обидно: живет где-нибудь Иваново дите, парню или девице сейчас уже за тридцать. А отца подлецом считают. Обещал жениться и не приехал. Похоронку ведь в ту деревню не прислали. Хотели с ребятами написать - да кому? На деревню девушке? Ни имени невесты не знали, ни названия села...