– Но сие вашего превосходительства начальство не простирается настолько, чтобы нам глаза завязать и погрузить в полную тьму! – закричал Гагарин.

– Братья! Достолюбезнейшие братья! – простирая руки к спорящим, возопил Куракин. – Это ли сумятицы нашей умиротворение! Сейчас явится визитор, а мы в смятении…

– Я, великий наместный мастер, оскорблен князем и святилище, когда держал в руке молоток! – кричал Елагин.

– Я ваше превосходительство оскорблять не желал, признаю ваше звание, но я сам великий мастер, а не мальчик, чтобы меня на помочах водить!

– Достолюбезнейшие братья! Ваше превосходительство! Князь! – вопил Куракин. – Успокойтесь!

Елагин и Гагарин умолкли и, отдуваясь, сели на свои седалища.

– Мы соединились в ложе, – заговорил между тем Куракин, – для упражнения точнейшим образом в священных работах по торжественным законам и обычаям нашего царственного искусства, к умножению блеска и совершенства нашего высокого ордена. Великий Строитель мира да приимет же сей храм под свою защиту, да соизволит Он быть в нем седалищу мудрости и добродетели, да разольет Он там свет ордена до совершенства!

– Но мы совсем в потемках, – сказал Ржевский.

В самом деле – именно при последних словах Куракина в зале стало совсем темно. Во время спора никто не следил за сальными свечами, стоявшими на полу. Они сильно нагорели и еле краснели под шапками нагара.

Достав щипцы, Ржевский стал снимать со свечей нагар. Сразу посветлело.

Вдруг три сильных удара потрясли входную дверь.

– Визитор! – прошелестел шепот среди членов капитула. Они приняли торжественные позы, погрузились в глубокомыслие и величественно застыли.

Визитор, присланный от верховных правителей ордена из Европы, интересовал всех чрезвычайно.

Хотя и обязанный, на основании присланных писем, принять визитора и допустить его к рассмотрению работ петербургских лож, Елагин был недоволен бесцеремонным вмешательством лондонской ложи-матери, гроссмейстера великого Востока Франции и принца Гессен-Кассельского. Он находил, что хотя Россия как провинция и обязана известному повиновению высшим ордена особам в Европе, но более в смысле выражения почтения и принесения дани сердечной благодарности. А засим полная самостоятельность и независимость его, наместного мастера, очевидна. Если же и возможно допустить инспектирование работ российских лож, то, во всяком случае, и герцог де Бофор, и герцог Шартрский, и принц Гессен должны были послать письма непосредственно ему, Елагину, провинциальному великому мастеру всей России, предупреждая о прибытии инспектора. Сильно не понравилось Елагину и то обстоятельство, что сей инспектор инкогнито прожил в Петербурге около трех месяцев, не давая о себе знать уместному мастеру. Очевидно, это время он употребил на собирание сведений о состоянии лож и их работах. Может быть, вступил и в сепаратные переговоры с мастерами помимо него, Елагина. Глубоко оскорбило его и то, что инспектор не явился лично вручить ему верительные письма, а прислал их в пакете, запечатанном большой печатью Соломонова храма, которой владел только один граф де Сен-Жермен, великий алхимик, магик и астролог, а по убеждению Елагина – великий шарлатан.

Все это заставило Елагина смотреть на прибытие инспектора как на интригу, против него направленную. Возведенный в звание наместного мастера России еще 26 февраля 1772 года герцогом де Бофором, в удостоверении чего ему был дан диплом на пергаменте, наклеенном на синий атлас и обложенном вокруг золотым гиероглифическим тиснением, он к тому времени состоял вольным каменщиком уже тридцать пять лет. За это время Елагин набрался опыта, много чего перевидел в практике действий ордена, чтобы сохранить наивное доверие к европейским системам. Правда, он продолжал глубоко верить в высокое предназначение ордена, в то, что он хранит некие великие тайны знания и истины. Но всем основателям новых систем не доверял совершенно.

Большая часть лож Германии между тем приняла систему «строгого наблюдения» и подчинялась ей, подписав «акт повиновения». Основателем этой системы был барон Карл Гутфельд фон Гун, по орденскому имени Карл, рыцарь Меча. Беспрекословное повиновение неизвестным старшинам было основанием этой системы. О ней Елагин прямо говорил, что «система Гундова подлинно есть собачья», и не хотел ее принимать.

Отрицательно относился Елагин и к новым французским системам с пышными обрядами, многочисленными градусами и широким приемом всякого, кто уплатит за диплом. Но при всем при том Елагин был в сильной зависимости и от Берлина, и от Парижа. Кроме лож, основанных Елагиным по лондонским полномочиям, в Петербурге существовали ложи, созданные бароном Рейхелем по полномочиям шведского капитула в Стокгольме. Это вело к раздвоению власти. Наместный мастер видел, что многие ложи не признают его, тянут за Рейхелем, который стал как бы вторым провинциальным мастером. Желая и эти ложи подвести под свой молоток, Елагин вступил в переговоры. Но результат получился такой, что ложи Елагина и Рейхеля, принявши название «соединенных», реверсом, данным 3 сентября 1776 года, признали главенство берлинской главной ложи «Минервы»[51], основанной в 1768 году Циннендорфом, а тем самым подчинились герцогу Фердинанду Брауншвейгскому, по орденскому имени – рыцарю Победы, который являлся гроссмейстером именно системы «строгого наблюдения». Если в шведском учении преобладало учение Сведенборга, то в Берлине царили теософы, иллюминаты, префектибилисты и мистики, считавшие русских масонов темными варварами, лишь принявшими внешне масонство символических градусов, но чуждые высших знаний.

Общая сумятица и путаница увеличивалась еще и тем, что, когда герцог Шартрский основал в 1773 году «Великий Восток» Франции и создал в Париже многочисленный масонский конверт, одним из трех членов комиссии для ревизии и новой редакции постановлений о высших степенях был избран граф Александр Сергеевич Строганов. По его настоянию Елагин должен был в своих ложах кроме трех иоанновских степеней учредить еще четыре высших рыцарских, тамплиеровских. В четвертой степени носили на шее особый знак на зеленой ленте, а на груди – звезду с изображением креста Св. Андрея Первозванного, покровителя шотландского братства. Тем не менее и эти градусы не удовлетворили братьев. Вместе с модой на мистицизм, духовидение, алхимические работы к Елагину стали поступать требования о необходимости открыть еще высшие градусы оккультных знаний. Ему еще с 1777 года было прислано «верховно-братским избранием, силою и властию утвержденное вступление в первый класс достохвального ордена златого розового Креста, но последней главной реформационной конвенции составленное для благого употребления всех достойных братьев, имеющих право вводить и принимать других мастеров сияния света и потерянного слова». Но Елагин из сего «вступления» не сделал никакого употребления; называл его «катехизис рыцарей Розе-Круа», причем эти слова произносил русским говором, хотя и мог говорить по-французски в совершенстве.

Между тем в довершение сумятицы Москва, вечно ревнующая к своим правам, попранным молодой столицей, в лице тамошних мастеров и лож, решительно отказалась признавать главенство петербургского наместного мастера и по интригам Куракина, как считал Елагин, завела у себя тамплиерство и розенкрейцерство. Действовал там и пользовался необыкновенным уважением и авторитетом некий профессор Шварц, по орденскому имени брат Гарганус, при стараниях которого московские тамплиеры вступили в союз с митавской старой шотландской ложей. С Москвой от власти Елагина уходили те города, которых ложи открыты были московскими мастерами. Но от елагинских всероссийских притязаний уходили также Смоленск, Могилев, Шклов, вся Белоруссия и Литва.

Фрейлина «малого двора» Екатерина Ивановна Нелидова из смоленского имения своего привезла большой, окованный железом сундук, наполненный древними столбцами, хартиями и пергаментами XVI и XVII веков, по которым выяснилось, что еще до Петра Великого в Московии и Литовско-Русском государстве существовало древнейшее масонство, храмовничество, розенкрейцерство и иллюминатство, связанное со средневековыми рыцарскими, строительными и мистическими орденами, особливо же с ливонскими священнорыцарями и Мальтийским орденом. Сей драгоценный архив разбирал в Гатчине сам великий князь Павел Петрович с помощью Куракина, Кошелева и некоторых других близких ему особ. Хотя Елагин употребил все старания, чтобы получить доступ к сокровищам смоленского сундука, но, к величайшему его огорчению, великий князь наместного мастера к сему не допустил.