Огромную роль тайных обществ и орденов XVIII века в подготовке революции признает, например, Луи Блан[4]. Накануне французской революции сообщество, составленное из людей всех наций, религий, состояний, связанное клятвой хранить тайну и условными символическими знаками, – масонство – распространилось по всей Европе. Масоны внушали смутный страх наиболее подозрительным правительствам. Папа Климент XII предал их орден анафеме; их преследовала инквизиция; их гнали в Неаполе; в 1779 году, когда происходит действие нашего романа, с кафедры собора в Экс-ла-Шапель доминиканец Гренеман и капуцин Шуф в проповедях называли франкмасонов «предшественниками Антихриста», а Сорбонна в лице факультета теологии объявила их «достойными вечных мук», но в дни Вольтера и энциклопедистов уже не решились предложить целение материальным огнем. А принцы, правители и аристократы во имя толерантности и просвещения становились во главе ордена: в Германии то был Фридрих Великий, во Франции гроссмейстером ордена еще в 1772 году стал герцог Шартрский, будущий Филипп Эгалите, друг Дантона… На страницах масонского катехизиса говорится, что масонство не только имеет покровителями и членами «сыновей наших королей», в списках своих оно вообще видит имена величайших принцев Европы и прекраснейших гениев мира, каковы Фридрихи, Гельвеции, Вольтеры, Лаланды и т. д. Большинство будущих героев революции были масонами, как указывает Луи Блан: Тара, Камилл Демулен, Дантон, Петион – члены ложи «Девяти сестер» и др. Но особое развитие приняли тайные общества, когда в 1776 году двадцативосьмилетний профессор канонического права Вейсгаупт создал «систему иллюминизма», цель которой была низвергнуть все политическое и гражданское устройство мира и «сделать из рода человеческого – без различия наций, званий, профессий – одну счастливую и добрую семью».
Цели иллюминизма были близки к масонству, в катехизисе которого на вопрос: «Скажи мне, кто такой масон?» – следовал ответ: «Свободный человек, верный законам, брат и друг королей и пастухов, когда они добродетельны»… Доктрина естественного закона, проповедуемая Руссо, вдохновляла и Вейсгаупта, и маркиза де Сен-Мартена. Титулы и происхождение не имели значения. «Священное тройное число» – «свобода, равенство и братство» – лежало в основе каббалистики[5] всех этих сообществ: масонов, иллюминатов, мартинистов, сведенборгианцев, тамплиеров[6], ноехитов, розенкрейцеров и тех «эклектических систем», которые скоро составились из всех «отростков» странного древа тайны, укоренившегося во многих государствах и раскидавшего ветви на весь земной шар.
Правда, гонимые отцы иезуиты тоже организовали свое масонство, четыре высших градуса которого соответствовали четырем разрядам самих членов Иисусова ордена, а Вейсгаупт как воспитанник иезуитов, хотя и проникшийся к ним неугасимой ненавистью, внес все приемы отцов в свою организацию. Тогда явилась какая-то таинственная, вездесущая администрация, о которой так часто говорят писатели XVIII века: «братья исследователи», «вкрадывающиеся братья» шпионили во всех центрах Европы, при всех дворах, во всех учреждениях имели «своих людей»: неуловимые доносчики быстро, как по телеграфу, передавали из одного места в другое секреты, выведанные при дворах, в коллегиях, канцеляриях, судах, консисториях. В столицах проживали какие-то таинственные путешественники; их настоящее имя, происхождение и звание, цель их пребывания, источник огромных средств, которыми они располагали, были загадкой для всех. То были медики, алхимики, вызыватели духов и мистагоги.
Эти агенты «подполья» при каждом переезде в новую страну меняли имя, часто распуская слух о своей смерти в старом облике. По всему миру летал таинственный, легендарный феникс, сгорал и возрождался вновь. В гуманистические идеи, в политический фанатизм, в восторженный мистицизм возрождения, освобождения и преображения мира и человека влилась при этом муть шарлатанства, пройдошества, честолюбия и алчности к влиянию и золоту. В числе этих агентов «подполья» XVIII века был и знаменитый Калиостро, непостижимая смесь гения и низости, знаний и невежества, великодушия и пройдошества, авантюрист и миссионер, жрец тайны, алхимик и врач, «умеющий читать сверкающую книгу небес». Калиостро появляется в различных странах под разными именами. В 1779 году он явился в Петербург и прожил здесь около девяти месяцев. Этот именно эпизод и взят темой нашего романа.
В петербургском обществе тогда господствовал фривольный и насмешливый атеизм во вкусе Вольтера. Обряды церкви соблюдались лишь для приличия, «для людей». Императрица-вольтерьянка, поклонница и воспитанница методически ясной и поверхностной доктрины энциклопедистов, либералка для Европы, феодалка у себя дома, хитрая и ловкая, не терпела мистической темноты. Но в Гатчине находился «малый двор» ее сына. Уже из одного духа противоречия все отвергаемое «большим двором» имело успех при «малом». Мистицизм и таинственное были в высшей степени близки причудливому, странному, мечтательно-романтическому характеру Павла Петровича.
Письма цесаревича к митрополиту Московскому, красноречивому Платону[7], обыкновенно благословлявшему аристократических дам, знаменуя (крест) благоуханной живой (розой), письма эти показывают в Павле Петровиче глубоко религиозного человека. Он стремился к Богу с экстазом, с пламенным мистицизмом. Это настроение Павла делало его отзывчивым к тем течениям европейской мысли, которые вели к увлечению оккультными знаниями, к духовидению, к общению с другими мирами. Рядом со скептической системой, и отчасти как реакция на нее, всех объяла тогда странная жажда чудесного. Сухой рационализм, безличный, абстрактный Бог философов не отвечали страстным исканиям идеала, буре закипающих революционных чувств. Мистицизм особенно развился в Германии. Лафатером[8] и Сведенборгом[9] увлекались все. Возникли бесчисленные мистические ассоциации и оккультные общества. Но дух века превращал их в горнила грядущего европейского переворота. Секта теософов, принявшая средневековое наименование Розы и Креста[10], в лице Шрепфера, открывшего в 1772 году ложу в Лейпциге, привлекла множество адептов; идеи розенкрейцеров привил великой ложе Берлина теософ и шарлатан Веллнер.
Это странное состояние умов перешло и в Россию. Доктрины теософов проникли из Германии в замки курляндских баронов: там занимались вызыванием духов, астрологией, алхимией, магией. Далее мистические учения распространились в Петербурге и Москве. Здесь увлеклись мечтаниями Сведенборга. Еще около 1765 года знаменитый адепт магии, составитель гороскопов и вызыватель духов граф де Сен-Жермен[11] волновал чудесными историями своими аристократию Петербурга. В 1779 году Петербург посетил Месмер[12] и увлек многих темным учением о мировой жидкости, о цепи живых существ, о токах, скопляемых сильной волей человека. Только и говорили, что о чудесных исцелениях, совершенных Месмером. Скоро масонские ложи чрезвычайно размножились. П. Дешамп в одном из своих сочинений утверждал, что в 1787 году в России считалось 145 лож, а в Польше – 75. Особенно сильно было влияние на русское масонство Сен-Мартена[13]. Книга его «О заблуждении и истине» была переведена, хотя и с пропусками многих мест, на русский язык.
Мечтательный, экзальтированный великий князь Павел Петрович увлекся мистикой: он любил мистерии, оккультные ассоциации, адептов и книги, проповедовавшие эти идеи. К тому же все принцы той эпохи знались с очарователями. Шведский король был напитан мистикой и окружен ясновидящими; его брат герцог Зюдерманландский по ночам в пустынных парках совершал таинственные заклинания. Интимным другом Павла Петровича, ведшим с ним сердечную переписку, был прусский король Фридрих-Вильгельм, всецело преданный теургии[14] и герметическим наукам, который, едва вступив на престол, окружил себя магами, духовидцами и теософами. Два авантюриста высокой марки, Веллнер и Бишофвердер, наставляли наследника Фридриха Великого в оккультных науках. Влияние розенкрейцеров и роль престидижитаторов[15] в Европе была огромна. Павел Петрович, несомненно, находился под сильнейшим влиянием берлинских иллюминатов. Кроме того, во время заграничного путешествия он посетил в Швейцарии Лафатера и потом переписывался с ним. Что касается Сен-Мартена, то он был весьма близок с августейшим семейством герцогов Вюртемберг-Монбельяров. Сен-Мартен имел в числе наиболее усердных учеников многих членов высшей аристократии. Одним из многочисленных русских друзей основателя секты мартинистов, приобретенных им в Лондоне, был Кошелев. Последний и представил Сен-Мартена ко двору замка Монбельяров; августейшая родительница Марии Федоровны[16] прониклась к нему обожанием. Философ, русский вельможа и принцесса завтракали втроем в гроте Этюпа и вели сладостную беседу.