При такой общей неразберихе в ложах, столкновении систем и личных притязаний на власть можно сказать, что ложи в России не производили никаких работ и не имели других занятий, как только собираться в столовых и проводить весело время. Показать ревизору было решительно нечего. Но Елагин и не желал большего. Как секретарь императрицы и главный директор над зрелищами, Елагин доносил государыне обо всем происходящем в ордене. Сначала Екатерина относилась к масонам благодушно, почитая их безвредными чудаками и фантазерами, которые тешатся таинственными обрядами, сами себя возводят в степень, увешивают орденами и украшают лентами, разглагольствуют о добродетелях, пишут непонятные книги и преисправно пьют и едят и плотоугодием занимаются. Но с некоторых пор изменились взгляды Екатерины на орден, особенно когда в 1777 году шведский король Густав посетил Петербург и посвятил в орден Павла Петровича. Императрица сим обеспокоилась чрезвычайно и потребовала от Елагина точнейших донесений о всех действиях масонов, предположив, что Павел Петрович намерен учредить новый масонский орден и себя поставить его гроссмейстером. Но Елагин, утратив власть над большинством лож, запутавшийся в сумятице систем, не принятый в Гатчине, мог сообщать императрице только весьма смутные слухи и недостаточно твердые факты.

Вот в таких трудных обстоятельствах застало Елагина прибытие инспектора из Европы. Раздраженный, огорченный, обиженный выпадом Гагарина, в высшей степени обеспокоенный, к тому же ощущая в левой ноге подагрическую боль, наместный мастер угрюмо приступил к обряду приема и встречи визитора.

Церемониймейстер с тростью вышел из ложи в соседнюю с ней залу. Страж врат затворил за ним дверь и стал около нее с мечом в руках.

Церемониймейстер увидел человека, одетого пышно и странно. Шляпа его была украшена перьями. Вишневая бархатная мантия расшита фиолетовыми гиероглифами. Под нею на груди покоилась великолепная цепь, по-видимому золотая, с таинственным зеркалом посредине и звеньями египетских жуков-скарабеев[52], сделанных из блестящих камней. На переднике визитора красовалось изображение сфинкса. Мистические перстни украшали пальцы поверх перчаток. Широкое пышное жабо теснило его жирную короткую шею. На бедре висел меч с крестообразной рукоятью. Визитор был не один. В креслах сидела дама, хотя и укутанная с головы до ног покрывалом, но из столь прозрачной ткани, что она позволяла видеть ее прелестное лицо, грудь, шею и весь ее стан. На голове красавицы был венок из роз.

Приняв от визитора знаки и проходное слово, церемониймейстер с недоумением и вместе с тем выражая как истинный рыцарь естественное восхищение, поднял вопросительный взгляд на даму.

– Я – граф Калиостро, посланник Великого Кофты[53], гроссмейстера египетского масонства Гиерополиса, пирамиды Хеопса, Мемнона и всего Востока! – с грубым южным французским произношением сказал визитор. – Особа, прибывшая со мной, есть жена моя, урожденная графиня Серафима ди Санта-Кроче. По статусам египетского масонства братья и сестры одинаково возводятся во все степени и допускаются к работам в ложах, ибо истинное масонство еще в раю открылось прародителям Адаму и Еве у древа познания, от коего и отведала Ева. Впрочем, в сих сертификатах найдете вы достаточное удостоверение.

– Граф Калиостро? – переспросил изумленный церемониймейстер. – Возможно ли? Вы и есть знаменитый граф Калиостро?

– Я тот, кто я есмь, – с улыбкой отвечал Калиостро. – Говор любопытной, но бессмысленной толпы создает знаменитость. Мудрый сим пренебрегает.

– Но вы в Петербурге уже третий месяц!

– Я проживал здесь инкогнито, под видом врача Гвальдо, занимаясь целением страдальцев. Но поспешите возвестить капитулу наше прибытие, брат церемониймейстер!

– Я в том не замедлю. Но должен вам представить, что по статусам капитула женщины в ложу не допускаются.

– Передайте вашему наместному мастеру эту записку. Будет достаточно!

Говоря это, Калиостро приложил к документам еще маленькое письмецо, сложенное треугольником.

Церемониймейстер поклонился и постучал трижды в двери ложи: два раза подряд и третий – повременив и слабее. Стоявший за дверями великий страж отвечал ему тоже тремя ударами.

Церемониймейстер снова постучал три раза. Тогда в ложе совершился такой обряд: страж подошел ко второму надзирателю и, трижды коснувшись его плеча, сообщил ему на ухо:

– Стучат в двери храма по-масонски.

Второй надзиратель ударил молотком один раз и повторил ту же фразу на ухо первому надзирателю.

Первый надзиратель тоже ударил молотком один раз и, подойдя мастерским шагом через ковер к балюстраде возвышения, доложил великому мастеру:

– Стучат в двери храма по-масонски.

Великий мастер ударил молотком один раз и сказал:

– Посмотрите, кто стучит. Если то брат церемониймейстер, то впустите его. Если визитор, спросите у него проходное слово. Если дерзновенный профан, пронзите его сердце мечом!

Это приказание первый надзиратель передал второму, второй – стражу врат храмины. Этот последний приотворил дверь, подняв против нее острие меча, и затем пропустил в ложу брата церемониймейстера, который подошел к балюстраде и застыл в почтительной позе, дожидаясь вопроса мастера.

– Брат церемониймейстер, – спросил тот, – кого нашли вы в покое утерянных шагов?

– Посланника Великого Кофты, гроссмейстера египетского масонства Гиерополиса, пирамиды Хеопса, Мемнона и всего Востока брата Калиостро и супругу оного – сестру Серафиму, урожденную графиню ди Санта-Кроче, того же священного ордена Великую Матерь, в удостоверение чего вручены мне патенты, сертификаты, грамоты и некое послание.

Произнеся это, церемониймейстер положил бумаги на алтарь перед креслом великого мастера.

– Калиостро! – пронесся невольный шепот изумленных братьев капитула.

Елагин поспешно взял документы и треугольную записку. Ознакомившись с ними весьма тщательно, он обратился к членам капитула:

– Почтенные братья, могу удостоверить вас в правильности представленных документов и прошу вашего согласия на допущение в ложу вышеозначенных лиц.

Между братьями начались переговоры и споры шепотом. Всех смущало то обстоятельство, что граф Калиостро пожаловал не один, а с супругой. Между тем в ложу капитула женщины до сих пор не допускались. Однако обошедшее всех треугольное письмецо, переданное братьям капитула наместным мастером, рассеяло все сомнения. К сему прибавилось и естественное любопытство, и желание увидеть необыкновенную красавицу, о чем церемониймейстер уже шепнул каждому из присутствующих. В особенности горел тем желанием, собственно неприличным для посвященных, которые должны быть чужды любопытству, свойственному профанам и черни, мастер ложи «Эрато» князь Мещерский, сей «сын роскоши, прохлад и нег», как сказал о нем поэт[54] Державин. Что касается графа Строганова, то он чрезвычайно интересовался самим Калиостро.

Придя к единодушному решению, члены капитула выразили свое согласие допустить визиторов тем, что единовременно подняли свои молотки и ударили один раз. Ржевский поспешно снял нагар со свечей, которые опять нагорели.

Великий мастер назначил двух ассистентов для сопровождения в ложу почетных гостей. Выбор его остановился на Мещерском и Голицыне. Вместе с братом церемониймейстером они вышли из ложи. Опять начались перестукивания, наконец в приотворенную дверь страж спросил: кто там?

– Это брат Калиостро и сестра Серафима, которые желают ознакомиться с нашими работами! – послышался ответ.

Двери затворили. Несколько помедлили в молчании. Потом великий мастер поднял молоток и ударил один раз – страж тотчас распахнул двери. Великий мастер ударил еще раз. Братья капитула поднялись, обнажили шпаги и скрестили их, образуя так называемый «стальной свод».