То был символический ковер капитула.
Посреди чертежа стоял гроб на ножках, покрытый черным покровом с вышитыми на нем слезами, Адамовой головой и ветвью акации. Кругом гроба и по краям «ковра» расставлены были девять высоких шандалов с горевшими толстыми сальными свечами.
По сторонам у стен в круглых креслах сидели члены капитула. Надзиратели стояли за ними со шпагами. У входных, плотно занавешенных дверей стоял церемониймейстер с жезлом и страж врат с мечом. Большая часть залы была погружена в сумрак, а лица братьев масонов, освещенные свечами, стоявшими на полу, приобретали особое, таинственное и странное выражение.
Мрачность обстановки усиливали черные плащи и шляпы мастеров, их неподвижность и величественная осанка. Все они были при шпагах, в передниках и лентах разных цветов, с золотыми знаками на груди на цепях, с молотками в руках, в белых перчатках с широкими раструбами Тут находились первейшие вельможи Екатерины: граф Александр Сергеевич Строганов, князь Александр Иванович Мещерский, великий мастер ложи «Эрато» князь Александр Борисович Куракин, князь Сергей Федорович Голицын, супруг племянницы светлейшего Варвары Васильевны, прозванной дядей Улыбочкой.
За особым столиком сбоку эстрады сидели провинциальный великий секретарь поэт Василий Майков[46] и секретарь шотландского капитула и личный Елагина – князь Юрий Михайлович Кориат.
Должность надзирателей исполняли Александр Андреевич Ржевский и Иван Афанасьевич Дмитриевский; церемониймейстера и стража – два немца, курляндские бароны фон Менар и фон Саломон.
После открытия заседания ложи последовало некоторое общее молчание. Все стояли, мысленно обращаясь к Великому Архитектору Вселенной. Затем, когда все сели, председатель произнес речь:
– Всем и каждому нашим почтеннейшим и любезнейшим братьям я, Иван Елагин, от главные английские ложи учрежденный в России над всеми древнего и почтенного масонского ордена братьями провинциальный великий мастер, здравия желаю!
Достопочтеннейшие и достолюбезнейшие братья, сведомы вы не менее моего о сумятице в здешних ложах, новоизмышленными учениями и системами произведенной… Нововымышления брауншвейгские! Прежде стрикт-обсерванц, а потом карлсбадская система! Иллюминаты! Гиероглифы, из Лондона присланные! Катехизис рыцарей Розе-Круа! Краткое известие из Авиньона! Облако над святилищем из Мюнхена! Все сие обилие привело нас к нищете, и ложи, по разным системам учреждая работы, пришли в полное расстройство, вавилонскому столпотворению подобное. Вкрались ложные братья, настали споры и смятения и во взаимном озлоблении всеобщая друг ко другу неприязнь. Священные начала равенства и любви как бы забываются. Брат идет на брата. В сих обстоятельствах собрал я капитул собственно для того, чтобы обсудить, как привести ложи к единению и согласию, имея в виду, что без правильных чертежей работать невозможно. И теперь, достопочтеннейшие и достолюбезнейшие братья, каждого прошу высказать свое мнение, как нам в сем лабиринте систем ариаднину нить обрести[47].
Великий наместный мастер поклонился и умолк. Заговорил князь Гагарин:
– Еще не время ордену выказать себя во всем своем величии, но оно не далеко. Орден не останется в том положении, в каком он ныне. В Писании есть место: «Я хочу прийти к тебе, но дух страны противодействует мне». Так теперь противодействует диавол всем розенкрейцерам в России, чтобы в царстве тьмы удержать тьму!
– Полагаю, что пришествий к нам было достаточно, – возразил Елагин. – Вот и сегодня жду я визитора.
– Визитор! Кто такой? Откуда? – послышались голоса братьев.
– Сие лицо уже третий месяц пребывает в столице, инкогнито под именем Фридриха Гвальдо, полковника испанской службы, занимающегося вольным врачеванием.
– Фридрих Гвальдо! Но я о нем слышал, – сказал князь Голицын. – Сегодня светлейший даже посылал за ним камердинера на предмет пользования нашего болящего малютки, но сей нагло приехать отказался!
– Достопочтеннейший брат, сие можете сегодня выяснить. Я же должен о сем лице заявить, что присланы им ко мне письма от весьма значительных особ, а именно от герцога де Бофора из Лондона, от герцога Шартрского из Парижа и от принца Гессен-Кассельского и пребывающего при дворе его на покое знаменитого графа де Сен-Жермена!
– О! Вот что! – послышались возгласы удивления.
– Во всех сих письмах, – продолжал Елагин, – неизвестное оное лицо рекомендуется как облеченное высшими полномочиями и присылаемое в Россию собственно с тем, чтобы инспектировать наши работы, сообщить чертежи на текущее десятилетие, открыть некие высокие тайны и наставить нас, бедных, в совершенстве. Что мы получим, что увидим и услышим, тому скоро будет опыт, но счел я за благо начать заседание капитула за час до прибытия визитора, дабы несколько сговориться. Прискорбно будет, ежели наша сумятица глазам сего незнакомца откроется. Просил бы вас, достопочтенные братья, решить, какой системой нам ограничиться? Нужны ли нам Розе-Круа, или мюнхенское святилище, или градусы токмо Соломоновых наук.
– Я полагаю, – сказал граф Строганов, – что особенно важно нам открыть у себя алхимические градусы и приступить к высшим работам, каковы суть приготовления хаосского минерального электрума, познание минеральной силы природы, познание совершенное земно-философского солнца, изготовление партикуляр-камней и познание великого универсала.
– Ах, граф, алхимических сил природы испытание еще есть внешняя наука, – возразил князь Мещерский. – Должно совершенствоваться во внутреннем тайноведении. А до сего всячески стараться получить изъяснение гиероглифов и знаков искусства, начертанных на девяти дугах около святого гроба.
– Но в наших таинствах, князь, уже мы не меньшее, а большее имеем, – сказал Куракин. – Адам из первого совершенства своего, или образа и подобия Божьего, пал тремя ступенями из духовного человека в зидерического[48], а из зидерического, что есть астральный астросом[49], в грубо плотского. В мастерскую степень принимаемый повергается в гроб тремя же ударами, а восстает посредством пяти мастерских пунктов – пяти язв Высочайшего Мастера. Вот почему предписывается нам…
– Братья, прошу прощения! – возгласил тут Гагарин, перебивая его. – Самодовольство всякого от совершенства отводит. Что мы делаем, кроме столовых лож, где поем песни и служим Бахусу? В чем работы наши? Где дела? Ничего я не вижу. Между тем в Германии подлинно явились адепты истины светозарной. Приступим же! Призовем сих мужей! Отвернем сии таинственные кладези!
– Из сих кладезей пока лишь смрадные пары и туманы исходят! – запальчиво возразил Елагин. – Не вижу, чего нам недостает. Минуло тридцать пять годов, или, лучше сказать, око светозарное естественных кругов совершило 35 зим, 35 осеней, 35 лет и 35 весен, то есть 140 годовых четверовремяниц, или две великие седмицы, как я в ложе аглицкой принят в так называемые свободные каменщики. Время принятия моего я объявил! Объявил бы и вес, сколько в сие время касающихся до сего ордена книг, начиная от Ермия, Моисея[50], Зороастра, Пифагора и других, с прилежанием и особливым прочел вниманием. Показал бы вам и меру, которою с Соломоном и египетскими священниками измерял я столпы, жертвенники и храмы, учася царственные науки! И что же? Ныне я слышу, что я раб ленивый, наемник, а не пастырь и ничего не имею. Сие горько и обидно!
– Не именно о вашем превосходительстве я сказал, а вообще, – с досадой отвечал князь Гагарин. – Кроме произнесения темных речей, ничем мы не заняты. Где плоды трудов наших? Посему я сказал, что должно обратиться нам туда, где сияет свет!
– Я, держащий в деснице своей молоток, дающий мне, яко великому провинциальному мастеру, начальство…
