«Г-д-е-т-о-т-ы-т-у-т».
Отвечаю ей полифонией:
– Не глупи, посмотри – все эти сюжеты мои, или
Будут моими, были моими, но знаешь, я
Так хочу и стараюсь, но до конца понять
Не могу – кто я, где я, какое мне место в них…
Лампочка замолкает и больше не говорит…
Никакого ответа, что приводит к привычной панике,
Только утро опять отражается в нити накаливания,
Под спиною иголки разбудят меня, и вот уже
Разгоняется несмолкаемый шторм под кожей.
И когда, примиряясь с этим, шагну под шквалистый
Недозимний, переосенний ветер – останется
Только тусклая дробь, сигнал:
«Н-и-ч-е-г-о-н-е-б-о-й-с-я».
Это лампочка благословляет меня на Морзе.
Пётр Хазановский. Пётр Кифа
Santa Golyanovo
От старого пруда пахнуло илом,
Вода стоит, как плавленый гудрон.
Потухший дом торчит большим зубилом.
Свет фонарей спускается на дно.
Гольяново остыло и уснуло,
Сложив своих прохожих под матрац.
Сны разбежались торопливым гулом.
За ними гнался одинокий КрАЗ.
Он зарычал, как старый пауэрлифтер
И раздавил осеннего жука,
Который так хотел увидеть Питер
И брызнул на ботинки мужика.
GoodOk
На вокзале воет поезд,
Курит горький фимиам;
Город уезжает, то есть,
Уезжаю сам.
Я оставлю тут беспечность,
Неумелые дела,
Глупости про боль и вечность,
Женские тела.
Там, где сладкая моло́ка,
Там, где велики звенят,
Ждёт несчастное далёко,
Только не меня…
Виниловые нимбы
Его тянуло к тёмным образа́м,
Огням притвора дымного, и всё же
Он шёл туда, где егерский бальзам
Мешают с пивом выпуклые рожи.
Туда, где кружит мутную толпу,
Где можно спорить с дураком прохожим,
И потемнеть лицом, когда во лбу
Под утро бродят выпитые дрожжи.
Кутят герои городского мифа,
Извечно куролесит мир теней.
Знай своё дело, старая олифа,
Пусть образа́ становятся темней.
Дрожат огни и мироточат гвозди,
Косая тень ступает за порог.
Она стоит и ни о чём не просит,
И ничего не говорит ей Бог.
Всё заново напишет старый инок,
А баба в муках заново родит.
И нимбы из виниловых пластинок
Споют божественно московский бит.
Новоселье
Заиграл святым огнём
Одинокий нужник.
Прошлое осталось в нём
И в реке-вонючке.
Абортирует барак
Новый экскаватор:
Стекловата, щепки, шлак…
Охнул инкубатор.
Встал на насыпь из песка
И бетонной крошки
Дом – зелёная тоска,
Жёлтые окошки.
Зашкворчит в сковороде
Тараканье сало,
Потечет по бороде,
По кишке усталой.
То не шабаш разлихой,
Не триумф похмелья,
Не забава с мистикой,
Это новоселье.
Лиственный
В нашем посёлке живёт деловой малыш:
Он охраняет двор и гоняет кур.
Чтобы увидеть мир, он полез на крышу:
Думая, что за лесом река Амур.
Выхлебал щи зелёные вездеход,
Нету в округе рек, синевы морей!
Спит в рубероидных будках честной народ.
Время течёт стремительнее Буреи.
Дымка над марью стелется, рвётся, тает,
А в гараже соседа ожил Урал,
Лес распустил хоругви и наступает,
Медленным пароходом идёт Ургал.
Недалеко от дома воняет септик,
Над головой лохматой кружит канюк,
По теплотрассам бегают чьи-то дети,
Вместо Луны на небе планета Плюк.
Природоведение уйдёт за парту,
А о высотах будет судить физрук.
Всё, что узнал, малыш нанесёт на карту
И отнесёт секрет в потайной сундук.
В лабиринте молла
(романс)
В лабиринте молла,
Где смешались лбы,
Сальные носы и затылки,
Ты очнулась голой
Посреди толпы
В этой музыкальной копилке.
Растекались тушки
Маленьких людей
В зеркалах витрин, к шеншелям и платьям.
Скалились игрушки
На слепых детей
Полным эротизма проклятьем.
Не заметят люди
Твоего стыда
И пройдут насквозь, не заметят
Маленькие груди,
И ребристый стан,
И твои глаза цвета меди.
Ты жива для мёртвых,
Призрак для живых,
Не видать тебе берегов загробных…
Будешь ты от чёрствых,
Алчных и скупых
Охранять невинных и робких.
В лабиринте молла,
Где смешались лбы,
Сальные носы и затылки,
Ты гуляешь голой
Посреди толпы
В этой музыкальной копилке.
ВДНХ
В-Д-Н-Ха…
Остывшая советская мечта,
Затерянная в снах соцреализма;
Загробный заповедник коммунизма,
Вальхалла для рабочих и крестьян.
В-Д-Н-Хаа…
Исчезнувшей империи Пальмира,
Где молятся забытым божествам
Колхозница, рабочий и тиран.
Ковчег Советов, равенства и мира,
В-Д-Н-Хааа…
Как бесконечный выдох Ильича,
Как вечная агония Хирама,
Почившего в стенах родного храма
В багряной плащанице кумача.
Пионэрский романс
Я была непорочна, чиста и невинна,
Но беда неожиданно грянет, как шторм.
И однажды креплёные крымские вина
Разожгли мою плоть пионерским костром.
Я очнулась на Вашем измученном теле.
Вы за что погубили примерную дочь?
В эту ночь, голубчик, Вы мной овладели,
И с улыбкой чеширской уходите прочь.
В лагерях пионерских случается горе,
Так же редко, как радости в концлагерях.
Это горе я выплесну в Чёрное море
А обиды спеку в раскалённых углях.
И теперь я любого в объятиях согрею,
Будь он прынц или грубый австралопитек.
Я уже ни о чём, ни о чём не жалею!
Пусть и дальше меня разлагает АРТЕК!
В пурпурном облаке
Шар ледяной –
Одиноким прожектором
Свет голубой
Распыляет по векторам.
Глыбы – попутчики,
Льды – провожатые.
Вольные лучники,
Смелые кшатрии.
Режут кристаллы
Туманы из марли, и
Варят металлы
Угрюмые карлики.
Всё растворяется
В холоде, в мороке.
Вечность вращается
В пурпурном облаке.
Томно-усталые,
Верные, кроткие
Грезят в хрустальных
Яслях её отроки.
Жизни короткие,
