Заботливый ее тон окончательно меня сморил. Вместе с тем положению дел посодействовала жара в салоне, распространяющее сладкие флюиды саше и тихая, льющаяся из динамика космическая музыка, под которую сам бог велел плакать навзрыд. Так и струились слезы по красным щекам, нос вспухал, хотелось открыть окно и выскочить, но я вдруг представила, как все это выглядит в глазах Ольги, и осеклась. Появилось желание оправдаться:
– Я, конечно, не всегда такая нервная, просто все через ж…
– Погоди, не выражайся.
Ольга не заметила поднятых моих бровей.
– Да, извините. В общем, не складывается у меня жизнь. Не получается.
– Например?
– Например? Да тысяча и один пример! Проще сказать, с чем сложилось, а там всего один пункт – ни с чем! Вот, например, работа. При всем уважении к Мэри, – я даже прикусила губу, пытаясь остановить словесный поток, но тщетно. – То, чем я занимаюсь, трудно назвать маркетингом. А может быть, маркетолог из меня не ахти, что, откровенно говоря, еще хуже. И потом, мне скоро тридцать. Я мечтаю о семье, а возлюбленный мой мужчина намылил лыжи, спрятался в столице и сидит, пережидает праздники, чтобы, по всему судя, не слать прощальную эсэмэску в канун Нового года.
От сказанного затошнило, и, как беременная женщина в период токсикоза ест все, что под руку попадется, лишь бы унять желудок, так и я затараторила пуще прежнего:
– Он мог бы приехать, мог бы, по крайней мере, дать мне возможность счастливо пережить Новый год, а там – трава не расти! Но не посчитал нужным. Разве это не жестоко? – раздражающая космическая музыка придавала словам зловещее звучание. – Я живу в болоте пустых ожиданий, надуманных и несбыточных, в розовых замках, в голубых облаках! Прямо сейчас мне кажется, что есть возможность, есть какая-то вероятность, что он все-таки приехал, вернулся ради меня и ждет под дверью, вооружившись хлопушками. Это ли не безумие?
Снежинки падали на широкое лобовое стекло, таяли, топили в разводах свет городских вывесок и редкие огоньки уличных гирлянд.
– Иногда нам очень нужны изменения, – сказала Ольга, и черные дворники, повинуясь движениям ее руки, смахнули воду, а с ней – и мерцающий свет. – Сейчас самое время всерьез о них подумать. Не расстраивайся, в том, о чем ты говоришь, нет ничего непоправимого.
Если слова, вылетая, обращались бы геометрическими фигурами, то у Ольги получился бы огромный такой, совершенно пустой шар, который бы воспарил, уперся в шершавый потолок паркетника и, уколовшись о мой взгляд, лопнул бы, разбрызгивая по сторонам мыло.
– Поверните налево, – предложил навигатор. Даже этот нелепый совет казался куда более осмысленным и подходящим, чем мыльно-оперная Ольгина фраза.
Мы свернули во дворы и поплыли в рыхлой каше, к вечеру обретшей сходство с сахарной крошкой на ободке коктейльного стакана.
На парковке нашлось свободное местечко, куда притулился паркетник, подцепив бампером рукотворный сугроб.
– Аня, можно у тебя в туалет сходить? – поинтересовалась Ольга, заглушив мотор. И вкрадчиво добавила: – Я могу подняться через пять минут, если хочешь. Вдруг он все-таки приехал?
– Нет. В смысле, в туалет можно. Нет, он не приехал, – отрезала я. – Сюрприза не будет.
“Никакого праздника!” – откликнулась мелкая девочка из нутра.
По правде сказать, надежде моей позавидовали бы и тараканы – ничем ее из ума не выведешь, так и сидит часами, совращает рассудок нагими коленками.
Подъездная дверь отворилась со скрипом, и тамбур встретил нас ядреной смесью запахов: от перегара до жареной курицы.
На четвертый этаж мы шли пешком, потому что, как водится, тридцать первого декабря лифты в многоквартирных домах отключают, чтобы граждане не набивались селедками после двенадцати, когда наступает время глазеть на соседский салют.
Сердце колотилось в грудной клетке, как взбесившийся дятел, когда ключ щелкнул в замке и тяжелая дверь отворилась. За ней, вроде, послышались шорохи, и на секунду я пожалела, что не оставила Ольгу в машине. Глупая улыбочка уже взобралась на лицо, когда раздалось громогласное “мяу” и верхний свет показал пустой коридор с настенной вешалкой и узкой галошницей.
В гостиной меня, естественно, тоже никто не ждал. И в спальне. И даже на кухне.
– Не расстраивайся, – произнесла из-за спины Ольга, и после этих слов я по-настоящему расстроилась. Собрав волю в кулак, указала гостье на дверь и коротко бросила: “Туалет тут”. Она кивнула и скрылась.
Со стороны зрелище наверняка выглядело престранно: плачущая дева со скорбным лицом провожает в мать ей годящуюся женщину в уборную, скупая слеза слабо светится в отблесках коридорной лампочки, за дверью журчит вода.
Сдержанные слезы пошли носом. Обесчестив парочку бумажных салфеток, я решила не драматизировать и включила гирлянды на елке. Уровень драматизма неожиданно вырос.
Щелкнул замок уборной, в комнату вошла Ольга, выдерживая стандартное, ничего, кроме вселенской мудрости, не выражавшее лицо.
– Знаешь, Аня, я верю в судьбу…
“Ой, нет-нет-нет, – подумала я. – Сейчас она решит меня утешать до самого боя курантов. Лучше уж я в одного напьюсь красненького, чем слушать ее обтекаемые советы”.
– И раз уж цепочка событий завела меня сюда и позволила увидеть тебя на перепутье, я решила, что подарок, который я готовила племяннику, должен достаться тебе. Но дело в том, что воспользоваться им ты должна под бой курантов. По крайней мере, таковы инструкции. И я бы не стала нарушать переданные мне на хранение традиции. Поэтому позволь мне остаться с тобой и встретить Новый год здесь. Понимаю, тебе может быть скучна моя компания, но я могу стать неплохим собеседником.
– Но ведь вас ждет семья, разве нет?
– Я позвоню им сейчас, думаю, меня поймут.
Находиться с Ольгой в одном помещении вдруг стало жутковато. Чего угодно можно ждать от человека, который оставляет семью в новогоднюю ночь ради нервной коллеги, какая, вообще-то, могла иметь другие планы на сей одинокий вечер. Тут-то мне показалось, что ложь про Соню могла бы неплохо зайти и на этот раз, предложи я ее секундой-другой раньше. Но теперь уже было поздно, Ольга ушла на кухню с лицом решительным и смиренным, в руке у нее лежал мобильник.
Разговор с родственниками длился недолго, буквально нескольких слов ей хватило, чтобы убедить домочадцев в необходимости провести новогодний вечер черт знает где, черт знает с кем.
Я не удержалась и спросила, кивая на телефон:
– А они точно не расстроились?
– Они знают, что я не стала бы отказываться от праздника с семьей, если бы на то не было особой причины.
Лицо мое, предположительно, выражало смесь уважения и благоговейного страха.
– Если честно, Ольга, по-моему, вы переоцениваете сложившуюся ситуацию, – осторожно начала я. – Не такая уж и особая эта моя “причина”.
– Конечно, она не особая. Уверена, ты это переживешь. В конце концов, жизнь только начинается. Но моя миссия на сегодняшний день в другом, – загадочно проговорила она, и глаза ее свернули. Захотелось крикнуть: “Мама!”, схватиться за голову и убежать в закат. Но вместо моего рта вновь открылся рот Ольги, и она, слишком добродушно, надо сказать, для узкого ее лица, добавила:
– Но об этом позже! Давай сделаем какой-нибудь салатик? Чувствую запах чеснока, это маринад?
Идти на кухню с загадочной женщиной за сорок было страшно, как никогда. В конце концов, на кухне ножи, а ножами можно срезать с костей филе. Вдруг ее миссия в том, чтобы принести человеческую жертву своему странному богу с улитками на затылке и вкусить его плоть и кровь, посредством ритуала вселившуюся в мои бренные бока?
Несмотря на вакханалию в голове, выглядеть я старалась спокойно и уверенно. Руководило мной при этом странное, залегшее на подкорку убеждение, что дикий зверь чувствует страх, а сильных духом он не цапнет, потому что так у них, у зверей, принято – не тягаться с равными.
– Да, я замочила крылышки в чесночно-медовом маринаде…