– А часовой пояс не уточнил?

Ольга посуровела.

– Я могу забрать коробочку прямо сейчас и подарить ее, скажем, твоей соседке.

Коробочка тут же приобрела в цене.

– Ладно-ладно, молчу-молчу. И что мы будем делать в оставшиеся десять минут?

– Самое время сформулировать заветное желание на бумаге, чтобы испить его с вином под курантовый бой, – предложила Ольга, и я, уже привыкшая к безумию, послушно пошла за бумагой и ручкой. Чем, в конце концов, черт не шутит – вдруг все мои неудачи обусловлены тем, что я не употребляю ежегодный пепел сгоревших надежд под соусом из перебродившего винограда? Люди с большими тачками жрут пепел, так что нечего нос воротить!

Бумагу Ольга отвергла, отдав предпочтение тонким белым салфеткам, какие, вероятно, должны были лучше усвоиться и обрести магические силы в извилинах тонкого кишечника.

– И вместо ручки следует взять простой карандаш, – заявила она, имея вид матерого специалиста по ритуальному поглощению желаний.

Мы провозились с приготовлениями минут восемь: на письменном столе можно было найти все – от точилки из школьного набора первоклассника до черного маркера, менявшего цвет в зависимости от освещения, но простой карандаш никак себя не обнаруживал. В конце концов, в закромах сумочки нашелся старый огрызок с измятым серым ластиком на конце, и мы с Ольгой принялись подбирать слова, наиболее точно и коротко способные обрисовать образ наших скрытых желаний.

Считанные минуты оставались до боя курантов, я судорожно теребила клочок бумаги в руках.

– Скорее, – поторопила Ольга.

“Сбычи мечт!” – черканул мой карандаш на салфетке, та осуждающе порвалась на слове “сбыча”. “Мечт” она стерпела.

Телек на кухне разорался президентской речью. Нужно было срочно открывать шампанское, чем, естественно, никто заниматься не хотел, опасаясь шальной пробки.

Глубоко выдохнув, я решила, что готова умереть, и занялась мюзле. Вопреки ожиданиям, пробкой меня не убило, но густой “чпок” в ладошке заставил отрывисто вскрикнуть. Из горлышка потянулись ароматные пары игристого.

Ударили куранты, под бумажкой затрепетал огонь, и обожжённые пальцы выронили кривой кусочек салфетки в пузырящееся шампанское. Мы чокнулись.

Когда остатки салфетки осели на языке, хор в телевизоре уже зачинал первый припев гимна.

– Ну вот и славно, – таинственно произнесла Ольга, поглаживая пальцами красный бархат коробочки. – Лучше знать четко свои желания, отправляясь в Тонкий Мир. Пора. Открывай коробку.

Несмотря на угрожающие формулировки, сказанные загробным тоном, я все-таки повиновалась. Помирать – так с музыкой, а если я не потороплюсь, то вся музыка закончится. Не под Сердючку ж ласты склеивать, в конце-то концов!

Тугая золоченая кнопка поддалась пальцам, и крышка в момент откинулась назад. Раздался широкий “пуф!”, и мелкая цветная пыль вихрем завертелась в воздухе. С минуту я тупо глядела на содержимое коробки, а когда наконец поняла, что вижу, расхохоталась:

– Ха-ха, Ольга, мне казалось, наша вечеринка не так плоха, чтобы спасать ее пазлами!

В оправдание хамского своего поведения хочу заявить, что выпитые в тот вечер сухие вина изрядно потрепали незыблемые доселе скрижали вежливой сдержанности, какие в обычной жизни не позволяли отстоять даже занятое в очереди на кассу место.

– Поразительно, – выдала в ответ на мою сентенцию Ольга. – Видимо, всяк получает свое. Из элементов состоит целое. Попробуй собрать картину воедино.

Но долго уговаривать меня не пришлось, и высокопарные речи были тут совершенно ни при чем. Кусочки пазла очаровали взор, на резных элементах виднелись припорошенные снегом дома, и свет в их окнах в самом деле лучился, касаясь пальцев шафрановой краской. У наряженного гирляндами крыльца, натянув поглубже рождественский колпак с огромным помпоном, прятал морковный нос в мохнатом шарфе снеговик. Из кирпичной трубы валил дым, и, найдя подходящую деталь, я увидела за беленой рамой трескучий камин, согревающий ноги дремлющей в широком кресле женщины со сложенным на коленях вязанным полотном и торчащими из него стальными спицами. В ногах, рядом с большими розовыми тапочками, растянулся в ленивой неге раскормленный рыжий кот, обхватив лапами красный клубок. Позади кресла цветастой краюхой мерцала рождественская елка, и разномастные кубики подарков уже томились под ней, ожидая двух мелких сорванцов, прильнувших к окошку на крыше дома в желании увидеть запряженные семеркой статных оленей сани.

Картинки манили меня, завлекали, и тяга эта ощущалась физически. Противодействуя незримой силе, я схватилась было за стол, но тот уплыл из-под рук, прихватил стул, и пол, и стены, и Ольгу, и ряженых шоуменов вместе с телевизором. Не успев испугаться как следует, я поняла, что падаю.

“Бесплатный сыр бывает только в мышеловке-е-е!” – послышался откуда-то сверху голос, в равной мере принадлежащий Ольге, Мэри, маме и преподавателю английского языка из группы дошкольного развития, где нас учили прикладывать язык к зубам, чтобы правильно произносить то самое “the”.

В отличие от девочек, падающих в кротовые норы, летела я недолго. Недолго, но стремительно, подобно брошенному Галилеем с башни булыжнику.

Нечто мягкое и упругое подо мной сжалось и распрямилось, не оставляя шансов разбиться вдребезги. Скажем, если бы падать мне вниз головой, то еще можно было бы получить какие-нибудь несовместимые с жизнью увечья, а так – в позе осенней морковки – только воткнулась в землю или куда меня там занесло.

Тьма стояла беспросветная, чем пугала меня – едва выжившую, между прочим – до усрачки. Фигурально выражаясь. Я раскинула руки, прощупала местность. Под пальцами обнаружилось нечто колкое, не оставив иного выбора, кроме как верещать и барахтаться.

Болото разновеликих сгустков схватило за ноги, разволновалось, зашевелилось, противясь всякой попытке избегнуть его жадного жерла. Я бросилась влево подобно дельфинчику, и жуткий монстр высунул свои отвратительные усики, сполз по щеке от виска до шеи, защекотал, призвал мурашки, подчинил их волю, и те стали править над телом, сеять страх и ужас на нежных просторах моей обнаженной кожи.

Стараясь не разевать рот широко, чтобы не впустить ненароком заразу в святая святых, я вдруг заметила слабый свет, уходящий за горизонт болота, и темные сгустки в его желтизне обрели по-настоящему шокирующий вид. Сгибы бугров мерцали и переливались, меж ними теснились не то гигантские насекомые с щетинистыми ртами, не то согбенные растения, цепкие, как цветы репейника.

Собрав все слабоумие и всю отвагу, какую за четверть века не пришлось растерять, я кинулась на врага, схватила одну из тварей в дрожащую ладонь и с силой потянула, надеясь забросить подальше в густую мглу, откуда, быть может, той не придется выбраться. Но следом за ней, за мелкой, высунулось пузатое, мерзкое чудовище, я двинула ему кулаком что есть мочи, прижала к болотной хляби и, злобно рыча, прервала сатанинскую связь. Поверженное насекомое трепетало в руке, когда силой взмаха, едва не сместившей плечевой сустав с законного места, я выбросила его прочь, подальше от тонкой полоски света, сулящей освобождение.

Но бой не закончился, еще предстояли бугры и твари, еще лобызали ноги упругие сгустки, как будто наполненные синтепоном.

– Так, стоп! – воскликнула я и схватила нокаутированного кулаком монстра, размяла нестройный его животик пальцами, подтянула поближе к слабому голубому свечению, как Рафики Симбу, пригляделась, подняла бровь, поджала губы, изобразила смущенную обезьянку… и, прикрыв красное от стыда лицо рукой, глупо расхохоталась.

Чудище оказалось безгрешной подушкой, украшенной по углам мохнатыми кисточками, одну из которых я варварски оторвала и выкинула прочь, оставив символом дел своих кучерявую нитку.

Болото, топившее и пугавшее прежде, теперь обрело безобидные черты. Здесь были подушки большие и маленькие, набитые перьями и синтепоном, украшенные вышивкой, пайетками и тесьмой. На коленях лежала их раненая сестра, и адаптировавшиеся к полумраку глаза смогли теперь разглядеть нежно-розовую ткань обивки, подчеркнутую тисненными золотыми звездами. Примяв пальцами одинокую буклю на месте кисточки, я попросила подушку простить мне горячность и трусость, но та, по всему, не держала зла и только прильнула поближе к сложенному гармошкой моему животу.