Никогда еще “замочила крылышки” не звучало так неоднозначно.

– …и для “Зимнего” все есть, хотя я не фанат, если честно, только в этом году почему-то захотелось немножечко традиционности. Еще у меня есть карбонат, сыр с плесенью, вот икра красная на бутерброды, что там еще… – выкладывала я продукты из холодильника, прячась за возвышавшейся на глазах гастрономической стеной. – А, ну конечно, пекинская капуста и овощи, можно сделать салат с горчицей и яблочным уксусом. И торт, кстати! Торт на балконе стоит.

Продуктовая гора выросла на скромном кухонном столе, и стало понятно, что сейчас придется складывать все назад, иначе резать будет не на чем.

– Я не кушаю мясо, яички и молоко, но давай все равно порежем на стол.

– И алкоголь не употребляете? – почти без ехидства спросила я.

– Как правило, нет, но могу выпить бокал вина или шампанского в новогоднюю ночь, – тонкий рот Ольги изобразил нечто вроде умильной улыбки.

Еще полчаса мы нарезали салаты и тщетно пытались вести простую человеческую беседу.

Разговор шел туго. Стараясь создать впечатление гостеприимной хозяйки, я то и дело что-нибудь спрашивала, рассказывала истории из жизни и даже вспомнила парочку бородатых, слегка сексистских анекдотов, которые Ольга не то что не оценила, скорее, не поняла. Педантично нарезая капусту в салат, она иногда выдавала что-нибудь шаблонно-глубокомысленное, так что в иных случаях молчание придавало ее виду больше мудрости.

Позвонила мама и привнесла в заунывные праздничные посиделки щепотку живой человеческой речи. Врать в этот раз не пришлось: я действительно праздную Новый год с подружкой. Возрастной такой подружкой, о которой не знаю ничего, кроме того, что она не ест животных и продукты их жизнедеятельности, не курит, не пьет, медитирует по утрам и выглядит так, будто ее слепили из воска.

Увы, Ольга молчала и впредь, не подавая признаков жизни, и мама небезосновательно, надо сказать, заподозрила меня в очередном непродуманном вранье.

– Ну что ты там одна будешь Новый год встречать? Не выкобенивайся! Бери такси и к нам!

– Да не одна я, господи боже! – прикрыв трубку ладонью, жалобно попросила гостью ожить на минуточку, после чего можно снова впасть в анабиоз хоть до следующей зимы: – Ольга, пожалуйста, скажите что-нибудь!

– Аня не одна, мы тут вместе празднуем Новый год, – молвила та.

– Слышала?

– Ага, – мама, известная упрямством не хуже моего, нехотя признала поражение. – Ладно, дорогая моя, хорошо вам посидеть! Люблю тебя очень, с наступающим Новым годом! Пусть он принесет тебе только счастье! Во всем!

Так я и распрощалась: с мамой, с человеческой речью, с вязким хмельным теплом, обращающим скучные посиделки в сносные.

– Может, винишка? – с надеждой спросила я у Ольги.

– Ну давай, – неожиданно легко согласилась она.

Пробка смачно охнула, из горлышка потянулся, подобно джинну, кислый запах Шардоне. Еле дождавшись звона бокалов под краткое “за встречу!”, я по-пролетарски залпом выпила содержимое. Вино отозвалось слабой оскоминой в горле и мигом расплавило мне мозги.

В глазах помутнело. Я знала: так быстро не пьянеют, но с удовольствием встретила психосоматику во всей ее величественной красоте. Вот уже мир не так безнадежен, вот уже огоньки гирлянды, обрамляющей кухонное окно, светят крупными кругляшами, похожими на мизерные копии солнца. Вот уже и куриные крылья зарумянились, подзолотились, заблестели в тусклой желтизне лампы духового шкафа, и заурчал желудок.

С этого момента вплоть до курантов все было сносно. Я изрядно набралась и даже успела протрезветь. Рассказала о несбывшихся мечтах, страхах, полной профессиональной дезориентированности и неразделенной любви. Язык у Ольги подразвязался, цитат великих людей стало больше, но они сквозь лимонную линзу вина обрели бездонную глубокомысленность и приятную слуху звучность.

В 23:30 Ольга достала из сумки подарок.

О том, что передо мной подарок, я догадалась по бантику – если бы не он, то можно было решить, что в скромной коробочке цвета перемолотой гречки спрятаны подальше от глаз селедочные кишки, кожура от поеденных семечек или еще какой неприглядный мусор.

– Я хотела подарить это другому человеку, Аня, – тон ее был таким что пятки леденели, и только шальной этанол, весело плескавшийся в крови, спасал от нервного обморожения. – Но иногда судьба подсказывает другие решения, и я стараюсь к ней прислушиваться. Так что тебе в некотором смысле очень повезло. Надеюсь, с этого момента в твоей жизни и правда наступит белая полоса.

С этими словами она протянула мне сверток и стала ждать в положении змеи, глядящей на кролика. Ей-богу, боковым зрением я следила за частотой ее моргания, и должна заметить, что за все то немалое время, что потребовалось мне для мучительной борьбы с узлом сине-зеленого банта, она не моргнула ни разу.

В коробочке лежала другая коробочка, что привело меня в неописуемый истерический восторг.

– Коробочка в коробочке, – обливаясь слезами безумия, пропищала я сквозь рвущийся из глотки гогот.

– Это зачарованная новогодняя коробка, – заговорщически отреагировала Ольга.

На фоне гречневой бумаги презент выглядел неплохо: алый бархат, ядреная зеленая лента и мелкий золоченый замочек, устроенный по типу кнопки. На стыке крышки и основания в ворсистой ткани виднелись проплешины и какая-то странная блестящая шелуха. В том, что коробка видала виды, не было никаких сомнений.

– Только пока не открывай, сначала куранты.

– Она еще и открывается! – фривольно заметила я.

Голову вдруг посетила шальная мысль: дескать, а что, если в коробке яд? Мышьяк, скажем, или еще какой опасный дыхательный порошок, приправленный копеечными блестками торжественности ради и праздника для. Что, если Ольга – мошенница, Сонька Золотая Ручка нового времени, Мурка из песен, разбойница из “Бременских музыкантов”? Что, если ее паркетник куплен ценою загубленных жизней и проданных с молотка квартир?

С одной стороны, перспектива вырисовывалась не радужная, с другой, черт возьми, разве это не решает все проблемы разом? Какая на хрен разница перекошенному от мышьяка лицу, приедет возлюбленный после каникул с цветами или нет? И потом, вопросы с карьерой отпадают сами собой! Даже машину со штрафстоянки забирать не надо, вот уж чудо чудесное! Остается только прыщ на переносице, но, вроде как, покойникам полагается роскошный посмертный грим…

Мысли стали вязкими и тягучими, как горячий клей. В нем плавал голос Коли, зовущего тихо по имени, роняющего скупую слезу над холодным, уложенном в домовину телом, стенания мамы, грозящей найти убийцу и пустить на фарш, печальное личико Мэри, надевшей самое прекрасное из существующих в мире траурных платьев, и восковой рот Ольги с прискорбно опущенными уголками. Ко всем этим людям зачем-то присоединился поп и стал разгонять собравшихся в мозговых складках личностей вонючим кадилом, потому как самоубийц не отпевают.

“Но меня же убили!” – возмутилась я, глядя, как блестит соринка на красном бархате дареной коробки.

“Поди докажи! – отозвался поп, тряся кулачком перед пьяной моей сущностью. – У-у-у, бесовщина!”

Кажется, кукуха моя поехала, а этанол начал распадаться. Ацетальдегид – не мышьяк, конечно, но с его присутствием в организме как-то особенно чутко чувствуешь, что умирание – это процесс.

– Ольга, – осмелев перед неминуемой кончиной начала я, – вы правда променяли семейный ужин с родственниками на сомнительное удовольствие подарить мне красную коробочку за полчаса до ежегодного тиканья?

Гримаса снисхождения вцепилась в Ольгино лицо.

– Я подарила тебе чудо, но ты этого пока не понимаешь. И не нужно понимать, я не прошу тебя верить.

– А что будет, если я открою коробку прямо сейчас? – электронные часы на полке светились пятнадцатиминутной новогодней готовностью.

– Не знаю. Наверное, чуда не произойдет. Мне передали инструкцию из уст в уста так же, как ты получаешь ее сейчас. Увы, подаривший коробку, сам мало знал о ее возможностях и истинных ограничениях, но ведал одно: открыть чудесный ларец следует сразу после наступления Нового года.