Сколоты были опытными воинами и, нападая, брали не числом и даже не умением, а сплоченностью и согласованностью действий. Они действовали сообща, тогда как склавины оказались не способны объединиться для отражения налета. Каждый бился в одиночку, защищая свою жизнь, а потому жизни эти обрывались одна за другой.

Был кратковременный период боя, когда могло показаться, что осажденным удастся отбиться. Отступившие за повозки принялись метать оттуда стрелы и копья, которыми сразили двоих или троих всадников, но обстрел прекратился, как только Амизак на своем скакуне перемахнул через подводу и принялся крушить всех, до кого мог дотянуться мечом. Боевой конь его знал свое дело и беспрестанно кружил внутри огражденного кольца, сбивая с ног и давя каждого, кто оказывался рядом. Кончилось тем, что склавины полезли прятаться под возы, где сделались ничуть не опаснее забившихся туда баб и работников.

К этому моменту подоспели воины Амизака, и участь захваченных была предрешена. В ночи метались тени всадников и пеших, звучали торжествующие возгласы и вопли, полные отчаяния. Безоружных не убивали, а сгоняли обратно, стегая плетьми и ведя на арканах. Укрывшихся под повозками выдавили остриями копий и пылающими факелами. Всех собрали в толпу и усадили на землю, приставив к пленникам стражу. После этого началось разграбление.

Под присмотром Амизака с повозок сдергивали покрывала, и содержимое вываливалось на землю. Была там и дорогая чеканная посуда, и мешки драгоценной морской соли, и диковинные раковины, в которые можно было дудеть, как в боевые рога. Порадовали вождя свертки крашеной ткани и россыпи самоцветов, которые его соплеменники добывать и обрабатывать не умели. Были еще запечатанные кувшины с вином и маслом, сладкие сушеные плоды, орехи, предметы домашнего обихода тонкой ковки, золотые и бронзовые украшения – много чего сложили и ссы`пали к ногам Амизака. Но наибольшее любопытство его вызвала человеческая фигура, вытесанная из такого гладкого и белоснежного камня, что хотелось водить ладонью по поверхности бесконечно.

– Что это? – спросил Амизак, стараясь не выдать своего восхищения и потрясения.

Каменная статуя была высотой в полтора человеческого роста и, будучи поднятой и установленной вертикально по приказу вождя, нависла над сколотами грозным божеством. Кроме шлема и ременных сандалий, на ней ничего не было, и сколоты с живым интересом рассматривали подробности сложения каменного истукана и его детородного органа.

– Необрезанный, – высказал общее мнение Сагил, как следует осмотревший и ощупавший отросток. – Позорно мужчине ходить с такой штукой. Он как ребенок малый.

– Посмотри на его тело, на его руки! – вступился за каменного человека Октамис. – Это сложение не просто мужчины. Это великий воин!

Сколоты загудели, обсуждая статую.

– Ты заступаешься за него, потому что вы схожи! – выкрикнул Палий. – Безбородый и с детской свистулькой между ног.

Сравнение вызвало общий хохот. Не засмеялись только пленники, тоскливо ожидающие своей участи, и тот, от кого их будущее зависело, – сколотский вождь Амизак. Его неприятно взволновало открытие, сделанное Палием. Сходство Октамиса и белого истукана не ограничивалось мелкими деталями. У них было одно лицо, одно телосложение. Это представлялось Амизаку дурным предзнаменованием. Он подумал, что каменного гиганта нужно раскрошить на куски, а Октамиса все же пора казнить, несмотря на все его достоинства.

Растолкав воинов, он подошел к молчаливому скопищу пленников, сидящих или лежащих на земле.

– Кто понимает наш язык, отзовись, – произнес он, переводя взгляд с одного лица на другое. – Такого я обещаю отпустить на свободу, как только он ответит на мои вопросы. Боги и люди тому свидетели.

Амизак картинно раскинул руки и обратил лицо к ночному небу, потом снова посмотрел на пленных. Один из них нерешительно поднялся и произнес слова приветствия. Речь его звучала несколько непривычно, но была понятна. Он назвался Барадасом и, как выяснилось после расспросов, принадлежал к родственному племени Амизака.

– Почему же ты не убил себя, собака? – грозно загомонили сколоты. – Зачем согласился быть рабом у никчемных склавинов?

Вождь оборвал их нетерпеливым взмахом руки и приступил к расспросам. Барадас отвечал с подчеркнутой готовностью, часто кивая и прикладывая руки к груди. Его угодливость раздражала, но вещи он рассказывал любопытные, поэтому Амизак слушал его, не перебивая…

Итак, обоз следовал от приморских греков, куда склавины возили на обмен мед, меха и горючую смолу. Вырученный товар предназначался для их вождя Яра, правящего страной из Высокого городища. Туда было еще полдня пути, поэтому склавины решили сделать передышку. Теперь они жалели об этом. Спокойствие родных краев оказалось обманчивым. Мало кто надеялся попасть домой и обнять родных.

Амизака не интересовали мысли и чувства пленников.

– Что это? – спросил он, указывая на белокаменного истукана.

– Греческий бог войны, – ответил Барадас. – Арес его зовут. Греки очень его чтят. Яр о нем прослышал и решил установить у себя. Чтобы не знать поражений в сражениях. Мы выменяли Ареса по его повелению.

– Но не довезли, – отчеканил Амизак, после чего повернулся к своему воинству и распорядился: – Привяжите греческого бога к лошадям, оттащите к реке и там утопите. Туда ему и дорога.

– Остановись, вождь, – встрепенулся Октамис. – Нельзя так с богами обращаться, даже если они чужие.

– Пошел вон.

Голос Амизака был преисполнен равнодушия, но лучше бы он накричал на юношу, чем обошелся с ним столь холодно и презрительно. Это было равнозначно тому, что бросить его на растерзание остальным воинам, которые все это время ревновали Октамиса и завидовали его возвышению. Настало время сведения счетов. Многие подумали так, хотя решили отложить месть на потом. Сперва сколотам предстояли иные, более увлекательные забавы: расправа над пленными и дележ добычи.

Что касается Октамиса, то он утратил интерес к обычным развлечениям – настолько его взволновал вид статуи. Незнакомый греческий бог не представлялся ему чужим, вовсе нет. Усмотрев в нем сходство с собой, в глубине души Октамис лелеял крамольную мысль о том, что он на самом деле является сыном Ареса. Почему нет? Разве не ходили среди сколотов сказания о богах, спускавшихся на землю, чтобы зачать детей от какой-нибудь красивой, здоровой и сильной женщины, достойной такой чести? Может, с Октамисом случилась подобная история? Не случайно же он так не похож на остальных мужчин своего племени! И родичей у него почему-то нет, хотя все прочие связаны кровными узами. Выходит…

Октамис мрачно уставился на воинов, обматывающих Ареса ремнями и веревками. Когда они, нахлестывая коней, поволокли его прочь, юноша отправился за ними, избегая ступать на полосу взрыхленной земли. Отчего-то это представлялось ему кощунством.

Черная река приняла белое изваяние с жадностью, в мгновение ока сомкнув над ним взбаламученные воды. Но когда пену снесло течением, Октамис отчетливо увидел белый лик Ареса, обращенный к нему из глубины. Колышущиеся отражения звезд и луны придавали зрелищу вид таинственный и грозный.

– Прости их, бог войны, – прошептал Октамис. – Нет! Лучше не прощай их! А прости только меня – за то, что не заступился, не остановил твоих обидчиков. Но вождя я покараю, вот увидишь. Клянусь тебе в этом, Арес, отец мой. Отныне я твой сын и буду служить тебе одному. Никаких других богов не стану чтить, кроме тебя.

Всадники, утопившие изваяние, давно ускакали, и у реки было совершенно тихо и безлюдно. Прислушиваясь к воплям и взрывам хохота, доносящимся из разгромленного стойбища, Октамис вышел из реки, где до того стоял по пояс в воде. Оглядываясь, он побрел на свет костров и горящей травы. Некоторое время юноша слепо переставлял ноги, видя перед собой не степь, а каменное лицо, погруженное в глубокую темноту, но вскоре какие-то посторонние звуки вывели его из задумчивости.

Хрум-хрум-хрум. Это был звук травы, рвущейся и перемалывающейся лошадиными зубами. Услышал Октамис и звяканье сбруи. Он потом и сам не мог объяснить, что именно его насторожило. Ведь по степи теперь бродило много коней, потерявших хозяев, ничего необычного в этом не было. И все же Октамис бесшумно вытащил меч из ножен. Возможно, бог войны Арес предостерег и надоумил его.