Все эти размышления не были такими долгими и связными, как изложено здесь. Как и любой человек, Амизак думал отрывочно, постоянно перескакивая с пятого на десятое. Так называемый мыслительный процесс его мало чем отличался от того состояния, в котором он находился во время сна. Только что ему казалось, будто он размышляет о важных вещах и принимает какие-то решения, но стоило проводнику объявить, что они приближаются к цели, как все эти мысли вылетели из головы, сменившись совершенно другими.

Он пропустил дозорных вперед и поднял правую руку, призывая остальных к предельной осмотрительности. Кони пошли шагом, изредка переходя на мелкую рысь. Отряд пересек ручей в овраге и поднялся по склону к роще, на краю которой были установлены десятка три выдолбленных сосновых стволов, вокруг которых с гудением роились пчелы. Предосторожности оказались напрасными: бортники сбежали еще до появления сколотов, заприметив дозорных, подкравшихся к пасеке. Охранять хозяйство оставили древнего старика с белой бородой по пояс, рассудив, что спрос с него невелик и обижать его незачем. Выцветшие глазки его смотрели благожелательно и немного бессмысленно, как у ребенка.

Амизак направил к нему людей с расспросами: кто и где обитает в этих краях, велико ли войско у местного правителя и так далее. Пока они расспрашивали бортника, остальные воины разоряли пчелиные жилища, набивая медом рты, сумки и горшки. Чтобы не выдать себя, пчел дымом не травили, и, разъяренные вторжением, они нещадно жалили грабителей. Воздух так и дрожал от их усилившегося гудения.

Одна пчела запуталась у Амизака в бороде, другая ужалила в бровь. Он и Октамис поднялись на пригорок, продуваемый ветром, чтобы наблюдать за происходящим оттуда. Распухший, но веселый воин подвез им в шлеме тающие соты и поспешил обратно, кутаясь в плащ. Прискакал допросчик, сказал, что старик лепечет что-то, но наречие его непонятно, так что толку от него никакого.

– И пчелы его не кусают, – сообщил допросчик. – У меня вон как рожу разнесло, а этому старому хрычу хоть бы что. Мы тут посовещались. Может, его медом намазать и головой в дупло сунуть? Поглядим тогда, какой он заговоренный.

– В дупло не надо, – решил Амизак, – а зарезать придется. Не то сболтнет своим, что чужие были.

– Пощади старика, вождь, – попросил Октамис.

– Тебе-то что за дело?

– Он и сам вскорости помрет – из него труха сыплется. Нет смысла в его казни. Те, кто его бросил, сами уж давно своих оповещать побежали.

Сказанное было чистой правдой. Именно это обстоятельство разозлило Амизака. Кто любит признавать свои ошибки? Правителю это особенно неприятно.

– Здесь мое слово приказ, – напомнил он ворчливо.

Октамис взглянул на него исподлобья.

– Кто бы спорил, вождь, – произнес он примирительно. – Я же прошу только. Решать тебе.

– Жалко деда стало?

– Выходит, что так.

– Сердце у тебя чересчур мягкое, – сунув в рот сочащийся желтый воск, Амизак пожевал и добавил, усмехнувшись: – Как мед.

– Но не такое сладкое, – засмеялся Октамис.

Вождь тоже не удержался от улыбки и махнул гонцу, чтобы старика оставили в покое.

– Где же селение искать? – пробормотал он после того, как облизал пальцы и запил приторную сладость водой из поданной баклаги. – Нельзя медлить. Непременно нужно опередить пчеловодов, чтобы враг приготовиться не успел.

– Селение рядом должно быть, – прикинул Октамис. – Иначе куда мед возить? Не для себя же они пчел развели.

– Правильно мыслишь, – одобрительно кивнул Амизак. – Но в какую сторону податься? – он прищурился. – Тут три тропы проложено. По которой поедем?

– Двинемся по той, где колеи от колес проложены. Отправь людей помет искать, вождь. Где свежее, там вернее.

– Твоя правда, – кивнул Амизак, подбирая поводья. – Вот ты и ищи лошадиное дерьмо. Не все ж тебе медком баловаться. Давай, давай, парень, пошевеливайся, хватит прохлаждаться.

Октамис вздрогнул, точно его холодной водой окатили, настолько резкой была смена тона. Насупившись, он ударил ногами коня и отправился выполнять приказ. Амизак провожал его пристальным взглядом. От его глаз не укрылось, как изменилось лицо юноши, когда ему было велено искать лошадиный помет. Избаловался, возомнил себя важным человеком. Гордыню его надобно ломать, пока не поздно. Незаменимых рядом с вождем не бывает. Амизак подбоченился в седле.

Воины, вволю наевшиеся меду, покидали разоренную пасеку, гогоча и отмахиваясь от преследующих их пчел. Укусы редко достигали цели. Одежды воинов были кожаные, рукава они носили длинные, штаны заправляли в сапоги, а головы их были покрыты островерхими шлемами и густыми волосами. Если кто и пострадал от пчелиных жал, так это кони, нервно приплясывающие под всадниками, щелкающие зубами, мотающие головами и обмахивающие себя хвостами.

– Манхай! – окликнул Амизак. – Лети стрелой за войском, догоняйте нас. Мы туда подадимся, – он кивнул на Октамиса, подающего призывные знаки. – По следу нас найдете.

С этими словами Амизак припустил к подножию холма, да так резво, что походный плащ взвился за его спиной. Чтобы не кувыркнуться через голову, он погнал коня не прямо вниз, а вдоль склона, интуитивно выбирая направление и скорость рыси. Он был прирожденным всадником. Как и все, кто скакал за ним.

Половину жизни мужчины проводили в седле. Возможно, они плохо разбирались в земледелии и строительстве, зато с детства принимали участие в охоте и сражениях. Первое очень способствовало второму. Загоняя табуны лошадей и антилоп, сколоты не только совершенствовались в верховой езде, но также приучались незаметно подкрадываться к добыче и действовать слаженно, руководствуясь командами, приходившими издалека. Для этого существовала целая система знаков, подаваемых с помощью рогов и знамен. В бою и охоте каждый прислушивался и ловил взглядом поднятое древко, по сигналу которого предстояло действовать.

Октамис не только в совершенстве владел этими приемами, но и с ранних лет был обучен читать следы и свободно, как в стойбище, ориентироваться в степи. Он почувствовал близость селения задолго до того, как оно предстало его взору. Под вечер пропали, будто сквозь землю провалились, обычные обитатели степи: перестали выскакивать из-под копыт куропатки и зайцы, исчезли из виду стада, перемещающиеся по равнине. Через некоторое время, когда закатное зарево охватило небо, чуткие ноздри Октамиса уловили запахи дыма, пищи и отбросов. И вот уже он придерживает поводья, переводя своего Ястреба на шаг.

Коню это не понравилось. Он только-только вошел во вкус привольной скачки по вечерней степи, когда никто не подгоняет плетью и шпорами. Выказывая свое недовольство, он задергал ушами и вытянул шею, преодолевая сопротивление узды. Октамис слегка стукнул его кулаком по голове, и конь очнулся, вспомнив, кому он подчиняется и почему.

– Лежать! – велел спешившийся Октамис.

Ястреб покорно повалился в траву. То же самое проделали остальные кони. Амизак спрыгнул на землю неловко, слегка подвернул ногу и почувствовал глухое раздражение. Тотчас вспомнилось, что Октамис остановился, не дожидаясь его приказа и проявив самовольство в присутствии остальных. Допускать этого было нельзя ни в коем случае. Когда один нарушает установленный порядок, то и другие начинают позволять себе строптивость.

– Октамис! – позвал Амизак негромко. – Иди сюда.

Они стояли в траве, доходящей им до пояса и мерно раскачивающейся на ветру. Селение пока что было скрыто от их глаз гребнем холма, за которым они остановили коней. Октамис покосился в ту сторону. Было видно, что ему не терпится взобраться на возвышенность, чтобы посмотреть на селение, но проигнорировать зов вождя он не мог.

– Слушаю тебя, Амизак, – произнес он, приблизившись.

Остальные тоже подошли, образовав полукольцо. Могучий Лид, хитрый Сагил, быстроногий Орик, зоркий Манхай, обжора Нарсагет, одноглазый Палий и прочие – все они ждали, чем закончится урок.

– Это хорошо, что ты меня слушаешь, Октамис, – произнес Амизак с той вкрадчивостью, которая порой опаснее любых откровенных угроз. – Плохо, что не всегда и не сразу.