– Логунов, чаво не пишешь?

– Чернил нет.

– Кунай у суседа.

В этой школе я окончил шестой, седьмой и восьмой классы, а в девятый, в сентябре, принарядившись, пошли в новую, кирпичную, трехэтажную красавицу. Построили ее в самом конце поселка на пустыре, на котором мы сделали первые посадки тополей и акации. Впоследствии школьный парк превратился в зеленую рощу, где назначали свидания. Я сам однажды, вернувшись из армии с Сахалина, охмурял там девушку. Увы, безуспешно. К сожалению, в 90-е годы парк погиб: к поверхности близко подошли грунтовые воды, корни вымерзли и сгнили. В последний раз я видел на месте нашего парка камень и песок, пробивающиеся сквозь них пучки травы. Лунный пейзаж!

Вообще Даурская степь отторгает деревья, а там, где они все же растут (как правило, благодаря человеку), их вид можно было бы сравнить как калеку с нормальным человеком. Тот же тополь, достигающий в Европе огромной высоты и толщины, а здесь не поднимется выше пяти метров, ствол у него искривленный, листья мельче, чем у европейского собрата. Акация – кустарник, правда, обильно цветущий и плодоносящий. Осенью дети срывают стручки, аккуратно извлекают горошинки и умудряются извлекать из пустых стручков пронзительные звуки. В огородах с унавоженной землей растут яблоньки-дички с красными плодами размером с бруснику. Еще плодоносят ранетки размером в среднюю клубнику, ярко-желтые или красные. Из них варят варенье. Растет все медленно, ветки в год на пять-десять сантиметров прибавляют.

Новая школа для всех нас стала вторым домом. Многие уходили из школы только для того, чтобы перекусить и сделать уроки. Открыли десятки кружков. Каждую субботу в спортивном зале мы сами организовывали и проводили вечера танцев. Сами убирали классные комнаты и закрепленные метры коридоров, во время каникул красили стены, полы, старательно вычищали все скрытные от глаз углы. Школа блестела, она казалась храмом еще, может быть, и потому, что в домах наших не было такого, как в ней, убранства.

Такие отношения стали возможными благодаря директору школы – Василию Ивановичу Сучкову. Это был удивительный человек и умнейший педагог. Задолго до известных заслуженных учителей 70-80-х годов (а я веду речь о середине 50-х годов двадцатого столетия) он смело и решительно внедрял в школе самоуправление, доверял детям многое из того, что пугало учителей старой закваски. Например, школьные субботние вечера мы режиссировали самостоятельно и проводили их без единого надзирающего педагога. Возможно, Василий Иванович что-то и предпринимал, чтобы «подсматривать» за нами, но если и делал это, то незаметно. Мы не боялись его, а любили и уважали. Когда он тяжело заболел, вся школа следила за его здоровьем. Василий Иванович жил в каком-то уголке самой школы и во время его болезни мы приняли решение не проводить развлекательные вечера, но он настоял на том, чтобы они продолжались. Наши «спецы»-радийщики записали его обращение к нам, школьникам, с призывом учиться и жить как будто ничего не случилось; он сказал, что музыка, песни, наш смех помогают ему справиться с болезнью, радуют его.

И он поправился! Много лет позднее, когда я работал уже в областной молодежной газете, встретился с ним, и он передал мне несколько писем ребят к нему. Я испросил разрешение использовать их в радиоочерке. Мне потом рассказывали, что очерк прозвучал в эфире в то время, когда Василий Иванович с друзьями был на охоте. Охотники как раз готовились к ужину, когда началась передача; они позвали его поближе к радиоприемнику. Письма ребят и девчонок зачитывали артисты, естественно, они нажимали на ключевые слова, в которых были и чувства, и признательность. И Василий Иванович, рассказывали мне, всплакнул…

Не один только Василий Иванович был нашим кумиром. Конечно, многие учителя из Заводского перешли в новую школу, но и прибыло новое поколение, которое озарило и наши сердца, и саму новую школу. Я их помню по именам: Лилия Алексеевна, Аэлита Георгиевна, Гертруда Александровна. Математика, физика, география. Все они пришли к нам после студенческой скамьи. И все старшеклассники влюбились в них. Я думаю, и они влюбились в нас. Чуть ли ни каждое воскресенье мотались с нами в походы, и даже с ночевкой. Держались как с равными, одно лишь было различие: мы обращались к ним на «вы», а они к нам на «ты». Пели песни, разводили костры, вместе чистили картошку. Я был влюблен в Лилию Алексеевну, и, кажется, она это чувствовала. У нее странно устроены глаза, точнее, не сами глаза, а ресницы: они не взмывали вверх, как обычно, а опущены вниз, отчего взгляд устремлялся на тебя как бы из укрытия, из какого-то потаенного мира. Мне было уже 16 лет, и я, признаюсь, испытывал к ней не одну платоническую любовь. Мама в то время работала в школе уборщицей – выдавала нам тряпки, швабры, ведра для уборки, следила, как мы справлялись с работой. Однажды расчувствовалась:

– Ой, Лилия Алексеевна, мне бы такую невестку.

– Что же поделаешь, Ксения Федоровна, Саша (брат мой старший) женат, а Валера еще молод.

А до этого, в седьмом и восьмом классах, я был влюблен в одноклассницу – Милю Жарикову, двоюродную сестру Валеры Жарикова. Мать тогда еще работала на стройке – ремонтировали жилой дом, в котором нам тоже довелось немного пожить. Этот дом называли голубятником; он был двухэтажным, правда, второй этаж был вдвое уже первого. В летние каникулы я чуть ли не каждый день приходил на работу к ней и таскал вместо нее носилки с раствором. Работавшие с ней женщины хвалили меня и завидовали: какой, мол, хороший сын у тебя, Ксеня. Мать, пока я таскал носилки, демонстративно усаживалась в сторонке, перекусывала тем, что я приносил из дому, жмурилась от удовольствия. Но она и ее подруги не знали, что мои хождения сюда и помощь вызваны, главным образом, тем, что со второго этажа «голубятника» хорошо просматривался дом и двор, где жила Миля. Я упорно ждал, когда Миля выйдет во двор. Однажды она вышла с бельем и долго развешивала его. Она была в легком платьице, и когда тянулась с наволочкой или простыней к веревке, приподнималась на цыпочки, платьице оказывалось выше колен, и я не мог насмотреться на это чудо. Наслаждаясь, я как-то застрял на втором этаже; снизу мать спросила, где я. Мне почему-то показалось, что мой истинный интерес разгадан, и я скатился с носилками вниз.

– Устал? – переспросила мать.

– Да нет… В глаз что-то попало, – соврал я.

– Ну-ка дай, посмотрю.

«Смотрела» она обычно так: кончиком языка обшаривала глазное яблоко, соринка прилипала к языку. На этот раз я отказался:

– Не надо, прошло.

Когда в очередной раз вместе с напарником поднялся на второй этаж к каменщикам, Мили уже не было. Мать впряглась в носилки сама, я минут пять-десять подождал у окна. На душе было светло, но и печаль затаилась где-то рядом, и не то чтобы точила душу, а будто бы трогала ее, легко касалась того, чего и не надо было бы касаться. Конечно, я тогда не знал и не догадывался о том, что это не любовь, а всего лишь влюбленность, что это чувство вдохнул в нас сам Господь Бог, что никому и никогда не разгадать Божьей тайны, почему Он это сделал. Но какое томление испытывает юноша, становящийся мужчиной! И какая великая услуга оказана роду человеческому! Жаль, что с годами мы грубеем и удаляемся из чистого мира грез и представлений о женщине.

Кто-то придумал построить первый квартал поселка Шерловая Гора в виде серпа и молота. «Серп» – десятка полтора двухэтажных деревянных домов, расположенных по дуге, а три изображали рукоять серпа. На роль молота претендовал тот самый «голубятник», из которого я выслеживал девочку Милю. Но вскоре поселок стал застраиваться споро и капитально. Сначала выстроили большой квартал кирпичных двухэтажных восьмиквартирных домов с центральным отоплением и водоснабжением, а вскоре принялись и за пятиэтажные, в которых пустили и горячее водоснабжение. В те годы ни один горняцкий поселок Забайкалья не развивался такими темпами, как Шерловая Гора. Даже знаменитый Балей, где добывали золото. Наверное, очень большая нужда была в олове. Правда, молва связывала бурное развитие Шерловой и со знакомством и даже дружбой директора оловокомбината Шестакова с министром цветной металлургии СССР. Говорили, что они вместе учились в институте, жили в одной комнате общежития. Так или не так, а на развитие комбината и поселка были отпущены огромные средства. Помимо тепловой электростанции и жилых благоустроенных домов была построена мощная обогатительная фабрика, где олово извлекали по передовой тогда технологии.