В те дни, когда в училище отдыхали, Йоши упражнялся с Коджима и Тофуши. Он фехтовал с каждым в отдельности, затем с обоими вместе. Первое время он побеждал каждого из них без особых усилий, однако вместе они были более сильны. Через два месяца он стал часто выигрывать в состязании с двумя сразу, хотя его помощники тоже стали фехтовать лучше.

– Вы теперь лучше фехтуете, чем Ичикава, – сказал однажды Коджима, Он вытирал лицо и смотрел на Йоши с откровенным восхищением.

– Ты ошибаешься! Я никогда не смогу превзойти моего учителя, – спокойно сказал Йоши.

– Сэнсэй, вы уже превзошли его, – заметил Тофуши. – Я занимался у вас обоих, и когда я говорю, что вы более сильный фехтовальщик, это не означает неуважения к его памяти. Мы хорошо сегодня дрались, – он кивнул в сторону Коджима, – и все-таки не смогли вам противостоять.

После тренировки Коджима и Тофуши ушли, и Йоши остался в пустом доджо наедине со своими мыслями. Вечерние лучи осеннего солнца отражались от брони и мечей, висевших на стене. Тишину нарушало только жужжание мухи в углу. Йоши размышлял, стоя на коленях на деревянном полу. На нем все еще была кожаная защитная одежда, в которой он тренировался. Его меч и ножны лежали на полу рядом с ним.

Дневное тепло быстро рассеивалось. Легкая пленка пота быстро подсыхала на лбу Йоши; он раздумывал о том, что сказал ему Коджима. Почему он не соглашался с их оценкой его способностей? Из ложной скромности? Или, если они были правы, это было нежелание выполнить свой долг?

Понимал ли Фумио уровень умения Йоши, когда он сказал, что Чикара – лучший фехтовальщик во всех десяти провинциях? Может быть, настало время вызвать Чикару? Йоши вспомнил последние слова Ичикавы: в будущем он сойдется со своим врагом. Время пришло? Нет. В тихом доджо Йоши чувствовал присутствие Ичикавы, почти осязаемое. Ичикава напоминал ему, что он учитель фехтования и на первом месте у него должен быть его долг перед академией. Он не должен был забывать о том, что ему завещано, и бросать учеников, чтобы привести в исполнение свою месть. Это было бы эгоистично.

Лицо Йоши было внешне спокойно. А в душе все смешалось: вопросы, колебания, сомнения в правильности выбора. Правильную ли он избрал дорогу? Когда он вновь спросил совета у тени Ичикавы, он больше не ощутил его присутствия.

Йоши придется решать самому.

В доджо еще больше потемнело, Мысли Йоши перешли от Ичикавы к Генкаю и Ханзо, сраженных в самом расцвете сил. Как все преходяще, как коротка дорога между жизнью и смертью! Он посмотрел в открытую дверь: сумерки спускались на золотисто-красный лес. Множество бабочек порхало под деревьями. «Какая редкость видеть бабочек так поздно осенью, – подумал он. – Каждая жизнь длится краткий миг».

Он грустно сложил стихи:

Тайра Кийомори, дайджо-дайджин, был коренастым человеком с широкими плечами и солидным брюшком. Несмотря на свои шестьдесят два года и объем, он был полон сил и физических, и умственных. Правда, существовали признаки того, что он не совсем здоров, но, за исключением тех минут, когда он, оставаясь наедине с самим собой, держался за живот, кривясь от боли, он никогда не обнаруживал при других людях болезни, распространявшейся в его организме. Первый приступ случился лет за двенадцать до описываемых событий. И тогда он стал монахом, чтобы обеспечить себе защиту после смерти. Он одевался в хлопчатобумажное монашеское платье с вышитой эмблемой Тайра, что создавало внешнюю простоту облика. В присутствии посторонних он скрывал свои переживания под наружным спокойствием. Но близкие были свидетелями того, как у него сменялись приступы гнева и угнетенности. Они приписывали изменчивость его настроений болезни, которую он скрывал от окружающего мира. Он был беспощадным противником и с врагами расправлялся без малейших угрызений совести; в то же время он был абсолютно верен правителям Фудживара.

Зимним утром в конце 1179 года он стоял, преклонив колени перед императором-отшельником Го-Ширакава, и помалкивал, выслушивая пожелания, в результате которых, как он предвидел, могли возникнуть сложные проблемы. Го-Ширакава, в сущности, управлял, не находясь на троне; более двадцати лет он правил, при том что официально на троне находились один за другим молодые родственники; сейчас императором был двухлетний Антоку. В течение большей части этих двадцати лет канцлер Кийомори был рядом с ним.

– Монахи ведут себя все более безобразно с каждым днем, – сказал Го-Ширакава. – Слышно, как они устраивают шествия перед дворцом на улицах.

– Мы их сдерживаем, ваше величество. Нам незачем бояться кучки этих людей, плохо обученных и плохо вооруженных. – Кийомори опустил глаза, чтобы скрыть злость. Несмотря на свою монашескую одежду, он бы без всякой жалости раздавил этих монахов Тендай, если бы император дал ему свободу действий.

– Все же мне было бы спокойнее спать, если бы договорились с Минамото насчет совместных действий с нашими войсками против этих негодяев.

– Ваше величество, вы помните, что недавно я предпринял твердые меры против группы монахов-заговорщиков. Они не могли противостоять нашим обученным войскам. «Но они смогут, – подумал он, – если мы дадим им время обучиться. Надо действовать быстро».

– Хмм… Да, я помню. Я и тогда считал, что ты допустил страшную ошибку, когда подверг пыткам и казнил их лидера. В результате чуть не вспыхнуло общее восстание.

Это произошло за год до того. Через шпиона в лагере Минамото Кийомори узнал о заговоре, готовящем его убийство. Заговор возглавлял монах по имени Сайко. Монах был схвачен, и заговор пресечен. Во всей этой истории больше всего Кийомори приводило в ярость то, что император-отшельник знал о заговоре с самого начала и не предупредил его.

Когда по приказу Кийомори голова монаха была пронесена по улицам столицы, возникли признаки нарастающего возмущения. Под предлогом необходимости бороться с заговором и со смутой, Кийомори удалил из совета тех его членов, которые склонялись на сторону Минамото, и ввел вместо них своих родственников.

– Бояться нечего, ваше величество. Мы контролируем положение в отношении монахов, – повторил Кийомори.

– Но они обучаются военному делу. Мне было бы спокойнее, если бы мы могли избавиться хотя бы от одной части наших врагов. Из-за твоих поспешных действий в прошлом году мы не можем рассчитывать на союз с монастырями.

– Так что же вы, ваше величество, предлагаете? – Кийомори с трудом сдерживал голос.

– Протянуть руку Минамото. Предложить в знак примирения членство в Совете самым беспокойным из них. Таким образом мы можем следить за ними.

Теперь император старался заставить его уступить часть политического влияния, которого он добился.

– Ваше величество, это чрезвычайно мудро. Для того, чтобы выработать соответствующий план, понадобится время.

В душе Кийомори улыбался. На это уйдет много, очень много времени. Но, как будто разгадав мысли Кийомори, Го-Ширакава закричал:

– Нет времени! Завтра явись ко мне лично… с приемлемым планом!

– Как вы желаете, ваше величество, – Кийомори прижался лбом к полу. Он встал, внешне спокойный, и, пятясь, вышел из зала аудиенций.

Придя в себя, он проломил кулаком резную деревянную панель с ценным китайским рисунком. Потом он опустился на колени на подушку, держась за живот и бормоча проклятия богам.

Кийомори сидел в занавешенной комнате, держа чернильный камень и кисточку. Уже несколько часов он записывал в дневнике свои мысли. Он написал в заключение: «Силам зла предстоит победить меня. Некоторые считают, что это злобный дух монаха Сайко. Может быть. Все же, несмотря на предзнаменования, которые я вижу всюду, я буду управлять в лице моего внука. Даже если я умру, Антоку добьется для имени Тайра высшей славы.