Почти. Если изгой вообще может восхищаться браслетником.

Бродяга не то чтобы за ним наблюдает, просто взгляд невольно цепляется. Его там, в небе, первое время мотает, как оторвавшийся от ветки лист. Затем манёвры становятся более сложными и управляемыми, сам полёт — более ровным и уверенным. Бродяга почти за него рад — почти горд, что единственный хоть немного умный браслетник с именем предателя сумел утереть нос этому их «гению».

Бродяга не то чтобы следит за ним, но когда он вдруг стремительно падает, ёкает сердце.

Бродяга не то чтобы о нём беспокоится, но с места срывается сразу же, едва понимает, что белая фигура так и не поднялась над деревьями снова.

Бродяга этот лес достаточно изучил, чтобы в нём выжить и даже место крушения найти. У браслетника же вряд ли есть хоть один шанс.

Тот лежит на спине, прикрыв глаза и раскинув крылья и руки. На запястье браслет сверкает — не золотом на солнце, каким-то экранчиком, будто Брут зачем-то прицепил на руку яркий фонарь. Бродяга благодаря этому свету, если честно, его и отыскал — без луча света плутать пришлось бы дольше.

Белый костюм уже не очень-то белый — запачкан зелёным, серым и красным, изорван ветками.

Бродяга отвешивает ему затрещину сильнее, чем нужно, чтобы привести в себя. Брут страдальчески морщится, трепеща ресницами, и тихо стонет.

— Браслет сейчас… диагностику, — разбирает Бродяга из еле слышного бормотания. — Не дёргай меня пока…

Тьфу. Браслет. Конечно.

— Может, он тебя ещё и вылечит? — ядовито шипит Бродяга. — И выйти отсюда поможет?

Брут слабо качает головой:

— Сигнала нет… не могу даже позвать на помощь кого-то из своих. Как ты?..

— Увидел, что-то падает, — бурчит Бродяга. — Обрадовался уже, пришёл полюбоваться и станцевать на твоих костях, а ты жив, оказывается. Сплошное разочарование.

Брут тихо хмыкает и кривится от боли. Замирает, глядя в небо. Бродяга отпинывает поползшее к нему насекомое, прикидывающееся очень любопытным листиком со впечатляющими жвалами, и осматривает его на предмет кровотечения.

Везучий. Кроме нескольких ссадин и согнутой под неестественным углом ноги, ничего видимого нет. Может, и выкарабкается даже… если Бродяга сможет выволочь его из леса. Интересно, удастся ли приспособить крылья или они сломаны непоправимо…

Браслет пищит и приятным женским голосом сообщает о повреждениях позвоночника, левого плеча и правой ноги, дополняя отчёт медицинскими терминами, на которые Бродяга не обращает внимания. Брут матерится вполголоса. Потом глубоко вздыхает, явно пытаясь не застонать.

— Ты будешь танцевать на костях или всё-таки помочь пришёл? — спрашивает тихим ровным голосом.

Бродяга пожимает плечами, прикидывая, как его вытаскивать, чтобы не доломать позвоночник. Брут его размышления перебивает, подозвав к себе жестом.

— Смотри, — он дёргает здоровой рукой, — видишь на браслете, на запястье… кружок такой?

— Ну, — Бродяга неохотно садится рядом.

— Ты сейчас снимешь с меня браслет и добежишь с ним до вашего лагеря. Мы с Икаром смогли так настроить, чтобы сигнал добивал туда, так что… зажмёшь этот кружок, пока не загорится экран. Пойдёт вызов. Скажешь Икару, что нужна помощь. И… возвращайся сюда. С браслетом. Хорошо?

— Доверяешь? — ядовито спрашивает Бродяга.

— А у меня есть выбор? — невесело вздыхает Брут. — По крайней мере, ты здесь.

Бродяга ещё раз отпинывает от него хищное насекомое и, подумав, вкладывает собственный пистолет в руку Брута. Тот, слабо усмехнувшись, качает головой:

— У меня на поясе кобура. Дай?

Бродяга вытаскивает какой-то странный приборчик, с недоверием повертев его в руках, и отдаёт Бруту.

— Оно хоть от чего-то защитит?

Приборчик в руке Брута плюётся ярким синим лучом, и от насекомого остаётся кучка пепла. Бродяга хмыкает, забирая свой пистолет обратно.

Брут делает глубокий вдох и стискивает зубы. Предупреждает честно:

— Браслет обезболивал, снимешь его — я буду орать. — Снова воздух глотает, глаза жмурит изо всех сил. — Снимай.

Бродяга зажимает его рот ладонью и стягивает чёртов гаджет. Брут, дёрнувшись, мычит отчаянно и хрипло, горлом; Бродяга чувствует, как напрягаются под руками все мышцы.

Бродяге кажется, что браслет за кожу цепляется. На белом запястье остаются красные следы.

Брут хрипло, сорванно дышит, часто сглатывая и бессильно сжимая кулаки. Из глаз слёзы текут, смешиваясь с грязью на идеальном лице.

Бродяге бы сейчас злорадство испытывать, что идеальность с браслетника несколько пообтряслась, но… честно говоря, это чувство почти похоже на жалость.

Почти. Изгой не может жалеть браслетника. Бред.

— Я вернусь, — обещает Бродяга, отворачиваясь.

Он не уверен, правда ли он слышит тихое «вернись».

***

Обратно его гонит бешенство на Икара, сначала долго не отвечавшего, а потом начавшего разговор с агрессивно-испуганного «что ты сделал с Брутом, где он?!», и беспокойство. Человек с повреждённым позвоночником не сможет сбежать. Лес слишком хорошо чувствует слабость.

Браслет в руке светится прожектором, и это тоже бесит.

Бродяга находит место крушения как раз вовремя, чтобы пристрелить крысу-переростка, почти вонзившую в шею Брута ядовитые зубы. Тот выдыхает хрипло и вздрагивает, когда Бродяга приземляется рядом. Бродяга видит, как отчаянно он кусает губы и смаргивает текущие по вискам слёзы.

— Браслет, — хрипит Брут через силу, будто у него горло пережато удавкой. — Прицепи куда-нибудь… повыше. Чтобы Икар поймал сигнал… и увидел.

Бродяга, осмотрев ближайшие деревья, хлопает Брута по плечу — тот стонет, и Бродяга только сейчас соображает, что, забывшись, тронул раненое, но извиняться, конечно, не собирается, — и, зацепившись за одну из нижних веток, ловко карабкается наверх. Браслет цепляет почти на самую верхушку.

И пусть достают потом, как хотят. Ха. Туда и дорога проклятым гаджетам.

Брут стонет, когда Бродяга снова оказывается рядом. Его трясёт всем телом; длинные пальцы бессильно скребут по земле, вырывая мелкие травинки. Под идеальные ногти забилась грязь.

— Я не могу ногами пошевелить, — бормочет он сорванно. — Я не могу… не могу…

— Да ладно, — Бродяга рассеянно хлопает его по бедру, усевшись на землю рядом, — а как же хвалёная городская медицина?

— Мы… не волшебники… — он всхлипывает тихо и как-то совсем жалобно. — Вдруг…

Бродяга легонько нажимает ладонью на его сломанную голень. Брут хрипло кричит и бьёт кулаком по земле, до слёз жмурясь.

— Ну вот, — равнодушно говорит Бродяга. — Чувствуешь же. Значит, восстановится.

Брут задыхается, безуспешно пытаясь отдышаться. Бродяга чувствует, как его колотит. Бродяге, честное слово, его почти жаль — почти больно видеть панику в спокойных обычно глазах.

Почти. Изгои ведь не привязываются к браслетникам, правда?

Брут цепляется за его запястье, стискивая до боли. Признаётся хрипло:

— Мне страшно.

Бродяга пожимает плечами, чуть сжав в ответ его руку, и стреляет в какую-то очередную голодную тварь, решившую закусить раненым браслетником. Бродяга её даже осуждать не может. В Полисе наверняка мясо повкуснее, чем то, что бегает по этим лесам.

— Икар, — Брут вдруг истерично смеётся, сбившись на всхлип, — на смех поднимет. Куда… в небо полез… идиот… куда мне, ходил бы по земле…

— Я ему горло перегрызу, — обещает Бродяга, скалясь, — если он хоть пикнет. Ты лучше него летаешь. Я видел.

— Ты… смотрел, как я…

— Заняться мне больше нечем, — фыркает Бродяга. — Просто пару раз взгляд падал на какого-то придурка в белом, который выделывал кругаля над опушкой.

Брут снова смеётся — невесело и хрипло:

— Ну, теперь… не в белом.

Бродяга только хмыкает.

— Успеется ещё.

— Если позвоночник восстановится, — снова срывается Брут. Бормочет, задыхаясь, неразборчиво почти: — Если я вообще ходить смогу, если, если, если, мне страшно, мне так страшно, ты не представляешь, мне страшно…