========== Гитара ==========

— Ты умеешь?.. — Брут кивает на гитару, заворожённый отблесками пламени на её деревянном боку.

— Пустая трата времени, — передёргивает плечами Бродяга. — Бард переоценивает.

Брут с сожалением отводит взгляд. Каким-то чудом установленное хрупкое равновесие между ними нарушать не хочется — Бродяга только-только перестал рычать каждый раз при виде самого Брута и браслета на его руке; начал говорить с ним и сидеть рядом, странно глядя из-под всклокоченных волос… Бруту иногда отчаянно хочется их расчесать.

Бруту иногда отчаянно хочется отвести их с острого лица, заправляя за ухо; пригладить немного, как когда-то Икара…

Не стоит думать об Икаре.

Бродяга чуть подаётся к нему, и Брут улыбается уголками губ, поймав в его глазах настороженную тревогу.

Не думать об Икаре.

Не показывать захватившее в последние дни меланхолически-подавленное настроение.

Не надо, не в тему это сейчас.

Бродяга взглядом цепляется за показавшийся из-под рукава браслет и коротко скалится, отстраняясь. Потом заявляет вдруг:

— В чём смысл играть для кого-то из вас, если вы ничего не чувствуете? — и неприязненно кивает на браслет.

— Я же объяснял, — вздыхает Брут. — Чувствуем, просто…

— Просто не слишком ярко, ага, — фыркает Бродяга. — Не слишком сильно, не слишком остро, не слишком, не слишком, не слишком! Золотая середина, золотые мальчики и золотые клетки.

— А ты попытайся, — разворачивается к нему Брут, ухватившись за возможность отвлечься от мрачных мыслей. — Я могу чувствовать, Бродяга. Мне жаль, что ты не веришь.

— Ты можешь его снять?

Бродяга — впервые, кажется, за всё время — касается кончиками пальцев металлического ободка на запястье Брута. Руку отдёргивает сразу же — движением обжёгшегося кота. Брут грустно улыбается, качнув головой.

— Хотел бы? — спрашивает вдруг Бродяга.

— Это невозможно…

— Хотел бы? — настойчиво повторяет тот, подаваясь к нему так близко, что Брут почти чувствует его дыхание на своём лице.

От этого вдруг ускоряется сердцебиение. От этого нагревается слегка браслет, пытаясь справиться с эмоциями; загорается экранчик на нём. Бродяга скашивает туда глаза и презрительно фырчит, отстраняясь.

Брут почти незаметно кивает — Бродяга за этот жест жадно взглядом цепляется и… тянет вдруг гитару к себе.

— Я не очень хорошо умею, — предупреждает. — Это бессмысленно и не несёт никакой пользы. Просто… показывали немного.

Брут кивает, затаив дыхание. Инструмент в руках Бродяги с его вечной злостью на весь мир смотрится странно; гитара больше пошла бы той же Музе или кому угодно другому из изгоев, но не ему, вечно вертящему в руках оружие и скалящемуся на всех — и «своих», и «чужаков».

Бродяга держит инструмент неожиданно аккуратно, бережно почти.

— У меня получалось лучше всех, — говорит вдруг так тихо, будто не хочет быть услышанным. — В детстве. Лучше, чем даже у Музы.

И сразу глазами сверкает настороженно, весь подбираясь, будто немедленно готов защищаться. Брут слегка улыбается — в груди замирает что-то трепетно и пугливо. Не отпускает ощущение, что ему показывают нечто, недоступное никому больше.

— Я… на клавишах немного умею, — признаётся он тоже почти шёпотом. — Я хотел бы когда-нибудь тебе сыграть.

— Трата времени, — фыркает Бродяга.

Почти нежно скользнувшие по струнам пальцы словам совсем не соответствуют.

Брут замирает, боясь дышать.

Мелодия — удивительно неспешная и спокойная, какая-то невероятно грустная в отблесках костра — отдаётся под рёбрами болезненной резью. Брут на удивительно тонкие и изящные для изгоя пальцы, перебирающие струны, залипает невольно, будто входя в какой-то транс.

— Чушь это всё, — резковато говорит Бродяга, откладывая жалобно звякнувшую гитару. — Бесполезно.

— Что это… что ты играл? — бормочет Брут, переводя взгляд с его рук на лицо.

Бродяга плечи вскидывает зябко и остро, руки скрещивает на груди:

— Колыбельная. Мать пела. Не знаю, зачем это браслетнику, ты всё равно… — и осекается, глядя на лицо Брута.

Тот растерянно касается своей мокрой щеки; вытирает торопливо слёзы. Бродяга замирает настороженным зверьком. Брут вдруг осознаёт, что запястье будто полосой огня обернули — настолько нагрелся браслет; шипит от боли и трясёт рукой. Металлическая полоска медленно остывает на прохладном вечернем воздухе; так же медленно остывают эмоции, приглушённые сработавшим механизмом.

Брут поднимает глаза и сталкивается с колючим неприязненным взглядом… направленным вовсе не на него.

— Тебе надо от него избавляться, — выплёвывает Бродяга, прожигая браслет взглядом с такой ненавистью, что Брут не удивился бы, нагрейся он снова.

А потом Бродяга вновь оказывается слишком близко. И без того обожжённая кожа взрывается болью; Брут, кажется, вместе с механизмом на своём запястье плавится — и пропадает, вжимаясь губами в чужие губы.

— Научишь меня играть? — хрипло выдыхает он, чуть отстраняясь. Отводит чёрную прядь с худого лица.

У Бродяги в глазах пламя пляшет и ярится; Бродяга, снова к нему подавшись, кусает его за нижнюю губу и больно царапает шею.

И кивает.

========== Одеяло ==========

Бродяге в доме Брута странно и непривычно — он останавливается на пороге, вертя головой и удивлённо хлопая глазами абсолютно на всё; обходит комнаты, заглядывая во все углы, будто проверяет, не затаилось ли в них какой опасности. Брут им невольно любуется: сейчас в вечно ершистом мальчишке его привычной задиристости почти нет совсем, немного настороженное любопытство всё вытеснило.

А ещё ему рядом с Брутом настолько спокойно, насколько это слово вообще совместимо с ним — это Брут отмечает с особенной радостью.

Видят боги, которых так любит поминать Бродяга: времени на приручение ушло много. Вернее, много времени ушло на хождение вокруг да около и убеждение диковатого волчонка, что Брут здесь не из праздного интереса — а потом как-то резко, без перехода почти, они обнаружили себя откровенно лижущимися у костра: с Бродягой, как-то незаметно перебравшимся Бруту на колени, и Брутом, начавшим стягивать с него его странную кофту.

Неловко было, да. Смеющаяся Муза с понимающей улыбочкой посоветовала им уединиться. Брут попытался было пойти на попятную, но Бродяга уже затянул его в одну из странных лачуг, а дальше было не до возражений и вопросов морали.

Тем утром Брут проснулся с негнущейся шеей и больной спиной, в довершение всего стуча зубами от холода, и заявил, что в следующий раз они ночуют у него — «хоть нормальные условия тебе покажу». Бродяга начал доказывать, что условия у него ого-го какие нормальные, они чуть — снова — не поругались, но приглашение в итоге было принято.

И вот.

Бруту самому наблюдать за ним в своём доме с т р а н н о: он будто кусочек совершенно другого мира, почему-то оказавшийся на его диване с какао и какими-то жутко сладкими конфетами.

Когда он оказывается в его спальне, становится ещё страннее. Брут ухитряется запихнуть Бродягу в душ, и теперь он сидит в брутовой футболке, которая ему слишком велика и висит балахоном, и с влажными, чуть вьющимися волосами, с которых капает вода. Футболка на его плечах и спине уже мокрая: на жужжащий фен, которым Брут попытался высушить его волосы, он посмотрел с насмешливым подозрением и заявил, что оно похоже на одного из гигантских шмелей, водящихся в сошедшем когда-то с ума мире. Когда Брут попытался настоять, Бродяга увернулся, скалясь и вжимая мокрую голову в плечи; давить Брут не стал, ограничился полотенцем. Не особенно помогло.

И вот сидит теперь на краю кровати, грея руки об чашку. Он даже так не выглядит ни домашним, ни одомашненным — дикий волчонок, на время спрятавший зубы; соизволил к себе подпустить, подставил мягкий бок, позволяя провести рукой по шерсти, но ощерится в любой момент.

Система умного дома тихонько гудит кондиционером, поддерживая оптимальную температуру. Бродяга поднимает голову, ища источник звука глазами; Брут озабоченно касается его плеча: