Волчонок скалится коротко, настороженно — и снова глаза опускает, не то кивнув, не то просто не желая встречаться взглядами. Устало закрывает глаза. Брут касается ладонью его лба — убедиться, что нет жара…

…и замирает, когда волчонок, отшатнувшийся было, чуть заметно подаётся к руке. Усмехается. Гладит легонько.

— Спи, — говорит в очередной раз, поднимаясь. — И зови, если понадоблюсь.

Он не уверен, прозвучало ли тихое «спасибо» на самом деле или было только игрой воображения.

(Крылья он чинит — и доламывает блокировку к чертям.)

(Бродяга, ещё хромающий, заваливается к нему через несколько вечеров после того, как Брут отправляет его обратно к изгоям, убедившись, что раны не разойдутся снова — Бродяга задыхается и вытирает текущую из носа кровь, взахлёб рассказывая о том, как высоко удалось подняться, пока хватало воздуха; Брут никогда не видел, чтобы у кого-то так ярко горели глаза.)

(Брут на очередное «так что ты хочешь?» отвечает «слетай туда со мной» — и ожидает чего угодно, но не радостного кивка и впившихся в губы губ.)

(Брут не возражает.)

========== Имена ==========

— Как тебя зовут, волчонок?

— Тебе мозг отшибло? — шипит тот. — Бродяга, это не так сложно запомнить.

Брут рассеянно скользит пальцами по пластинам на его куртке — Бродяга ёжится, отстраняясь.

— Это я помню. Но по-настоящему? У тебя ведь есть настоящее имя?

— Не. Твоё. Собачье. Дело, — тот скалится, опасно перебирая пальцами по рукояти ножа. — И ничьё. Ты вообще мне никто, браслетник.

— Брут, — улыбается тот. — Это не так сложно запомнить.

Бродяга клацает зубами.

***

Брут расслабленно барабанит пальцами по острой ключице — Бродяга пытается отдышаться, и глаза у него всё ещё мутные. У Брута болят искусанные плечи, так неосторожно подставленные под острые зубы изгоя; Брут думает, что надо бы проверить, не прокусил ли он где кожу до крови, но всё тело затапливает нега, и шевелиться совсем не хочется.

Безумие. Это всё безумие. Срыв, который браслет почему-то не успел перехватить вовремя.

Бруту нравится быть сумасшедшим.

Бродяга чуть дёргается, когда Брут скользит пальцами по его рёбрам. Бродяга худой до болезненности — впрочем, когда Брут сдуру и из лучших побуждений притащил из Полиса полную сумку еды от консервов до питательных батончиков, Бродяга его только высмеял, заявив, что городские подачки не принимает.

Брут рассеянно ведёт ладонью на впалый живот — и Бродяга, как очнувшись, торопливо откатывается в сторону, уходя от прикосновения. Скалится:

— Это ничего не значит.

Брут только хмыкает, наблюдая, как он торопливо натягивает одежду. Брут не удерживается от вопроса:

— Как тебя зовут, волчонок?

Бродяга фыркает, молча выскользнув из палатки.

***

— Ну и что это? — скептически тянет Бродяга.

— Шоколад, — Брут терпеливо держит плитку. — Это вкусно. И это не подачка, волчонок, — перебивает он неозвученные возмущения, — это просто… что-то, что, мне кажется, должно тебе понравиться. Ничего более.

Бродяга фыркает с подозрением. Брут, вздохнув, отламывает немного и демонстративно кладёт в рот.

— Не отравлено.

— Я и не боялся, — дёргает плечами тот.

И руку тянет так торопливо, выдавая свою неуверенность, что Брут невольно хмыкает.

У Бродяги выражение скептическое-скептическое — по крайней мере, он изо всех сил пытается его таковым сохранить. Брут видит невольную улыбку в уголках губ и удивление с наслаждением пополам в движении опущенных на миг ресниц. Брут усмехается.

— И не надо так самодовольно лыбиться, браслетник, — фырчит Бродяга, забирая у него плитку. — В этот раз ты, может, и угадал, но это не делает тебя самым умным.

— Конечно, нет, — кивает Брут. — Все знают, что Икар самый умный.

Бродяга шипит при его упоминании. Брут улыбается кривовато; приподнимает брови:

— Мне, на самом деле, всё ещё хотелось бы знать имя человека, с которым я говорю.

— Бро-дя-га. — Тот скалится. — Это не так сложно. Бери с меня пример, мне плевать, с кем я говорю, важно лишь, есть ли у него на руке чёртов браслет. У тебя есть.

— Я заметил.

— А своим именем, — Бродяга фырчит, — я бы не гордился на твоём месте. Предатель, да?

Брут зубы стискивает.

Откланивается холодно. Нахер.

***

В его дверь барабанят настойчиво и громко. Брут знает, кто это, ещё до того, как щёлкает замком.

— Я не извиняться пришёл, — Бродяга скрещивает на груди руки.

Брут хмыкает, кивая:

— Разумеется, нет. Откуда ты взял адрес?

— Икар сказал, — неохотно признаётся Бродяга.

— Ну и кто после этого предатель, — ворчит Брут.

— Все вы хороши, горожане, — Бродяга скалится. — Пустишь?

Брут делает шаг в сторону, давая ему пройти.

Тем вечером Бродяга подставляет под поцелуи горло и стонет, разметавшись под ним. Тем вечером Бродяга впервые не сбегает сразу после, а засыпает в его руках, и Брут впалый живот накрывает ладонью, будто защищая.

Бродягу впервые от этого не передёргивает.

Утром он сметает всё, что Брут ставит на стол, и долго с подозрением принюхивается к сладкому какао — а потом почти требует вторую кружку.

Брут только посмеивается. Брут рад его накормить наконец-то по-человечески — он отшучивается, что набивает о его рёбра синяки и боится порезаться о ключицы. Бродяга шипит и скалится, но очередной бутерброд всё-таки ест.

***

Брут не уверен, вернётся ли он.

Он возвращается через несколько дней и уже не спрашивает — заходит, как к себе домой. А потом ещё через несколько дней. И ещё.

Бруту вскоре начинает казаться, что он и правда здесь парадоксально дома: записал квартиру в свою территорию и освоился, обустроившись и выучив, как переупрямить кухонную технику, не раздолбав всё к чертям.

Окончательно это чувство крепнет, когда в один из визитов Бродяга с порога стряхивает свою куртку-доспех. Плечами ведёт неуютно. Брут видит, как сильно он не привык оставаться в одной рубашке.

Брут кидается в него пледом и не сдерживает улыбки, когда Бродяга в него заворачивается, как в кокон. Брут уверен, что при попытке его раздеть на пол привычно вытряхнется, как минимум, три ножа, — и всё-таки не может не расценивать это как жест доверия. Раньше Бродяга соглашался избавиться от куртки только в постели.

— Персей, — бормочет Бродяга тем же вечером Бруту в плечо.

Тот вопросительно мычит, рассеянно перебирая его волосы.

— Моё имя, — вздыхает тот. — Персей. Но если ты хоть раз меня им назовёшь…

— Понял, — фыркает Брут. — Я не буду. Тебе оно не подходит, волчонок.

Бродяга хмыкает, расслабленно прикрывая глаза.

========== Почти ==========

— Может, полёт — это просто не твоё, — сочувственно говорит Икар.

Бродягу его доброжелательность бесит. Бродяга думает, что глотку бы перегрыз, будь эти слова и этот мерзкий ободряющий тон обращены к нему, — слишком уж хорошо считывается подтекст «ты слишком приземлён, попробуй себя в чём-то попроще, где не нужно мечтать».

Бродягу Икар в принципе бесит, как и то, что он в их лагерь притащил эти свои крылья. Крылья опасны. Недаром его друг с именем предателя старается не взлетать слишком высоко — а при попытке набрать высоту путается в воздушных потоках. Бродяга успел понаблюдать, как его швыряло только что в воздухе; Бродяга готов что угодно сделать, чтобы Муза не оказалась на его месте.

А Брут что-то спокойное отвечает в ответ на икарову снисходительность, улыбается даже. Соглашается будто, пожимает плечами. Говорит, что небо, правда, не для него. Говорит, что ему хватит и двух метров от земли — практично и быстро, удобный способ передвижения, зачем забираться выше, есть столько других дел.

Только вот Бродяга знает, что после этого он тренируется снова, снова и снова.

В белом, всегда в белом. Бродяга замечает в небе над лесом белоснежную фигуру с крыльями — день за днём, раз за разом; его упрямство Бродягу почти восхищает.