…он давится вином.

И — господи, это смешно ведь — наверное, он от этого и умрёт. Вот прямо сейчас и умрёт — потому что кашляет судорожно, потому что никак не может вдохнуть, потому что дышать, кажется, разучился вовсе.

Как глупо, даже не от кинжала. Как глупо — он как раз ведь смог отобрать контроль обратно себе. Или это, ч-у-ж-о-е, почуяло близкую смерть и сбежало само?

Он хватает ртом воздух — теперь не выходит даже кашлять.

Сознание меркнет. Всё. Закончилось…

По крайней мере, умер ведь только он?

…он на лицо Джизаса смотрит с недоумением и постепенно нарастающим отчаянием. Хрипит еле слышно:

— Ты всё-таки тоже?.. А я надеялся…

Кто-то из апостолов рядом смеётся. Джизас качает головой. Джудас, попытавшись вдохнуть, начинает кашлять и с трудом садится, сгибаясь пополам.

Оказывается, очень здорово управлять своим телом. Почему он этого не ценил?

На лопатки сочувственно ложится тёплая рука, и все, кажется, живы.

Джудас, всё ещё кашляя, в сад уходит от всех подальше. Джизас находит его вскоре; садится рядом.

— Они спят, — говорит в ответ на незаданный вопрос.

Джудас кивает — и обнимает его судорожно, стиснув худыми руками. Джудасу плакать хочется — от того, что не случилось, от подошедшего так близко ужаса смерти, от облегчения; Джудаса колотить начинает запоздало.

Джизас прижимает его к себе, ласково погладив по волосам. От его рук будто спокойствие исходит; Джудас находит в себе силы прохрипеть:

— Ты знаешь, что я…

— …что ты весь План нарушил? — хмыкает Джизас у него над ухом как-то совсем по-человечески. — Знаю. Всё происходящее должно было случиться, а ты…

— А я не позволил, — почти рычит Джудас. Горло болит. — Но я не о том. Ты знаешь, что я тебя люблю, да? Я умру вместо тебя, если нужно, я готов, я почти вот…

Джизас кивает, баюкая его в руках.

Джудасу почему-то кажется, что в тёплых объятиях то — страшное и чужое — ни за что его — их — не достанет.

Джудас сделает всё, чтобы оно не вернулось больше. Джудас правда готов умереть — это ведь не страшно совсем оказалось, а за Джизаса будет, наверное, р-а-д-о-с-т-н-о.

Джудасу спокойно впервые за слишком долгое время.

(Джудас тридцать монет на следующий день демонстративно швыряет Кайафе под ноги.)

========== Убить бога — 1 ==========

Небеса ворчат громом и хмурятся стремительно темнеющими тучами.

И Джизас — всегда такой отстранённый, спокойный, готовый к любой стихии Джизас — закусывает вдруг губы, обнимая себя руками за плечи. Джудас видит, как дрожат его тонкие пальцы.

Джудас не понимает.

Джудас уверен был, что теперь всё в порядке. Теперь-то, когда того-самого-страшного не случилось, когда Джудас переломил историю, когда Джудас всему вопреки остался рядом… Джизас тогда улыбнулся благодарно и почему-то горько. Сказал: «Ты не понимаешь». Сказал: «Это страшно, но это должно было…».

Сказал: «М-н-е было страшно». Сказал: «Спасибо, что ты со мной». Сказал: «Люблю».

Это стоило всего на свете.

Джудас не понимает. Гроза надвигается стремительно и мощно, с пугающей быстротой заполняя небо, — только вот Джизас никогда не боялся грозы.

Джудас осторожно обнимает его за плечи, приблизившись со спины, — и тот вздрагивает, будто забыв, что не один. Тянется к его ладоням, накрыв их своими, спиной к груди прижимается — и вдруг выдыхает тихо:

— Уходи.

Джудас вздрагивает и сжимает его плечи чуть крепче.

— Уходи, — повторяет Джизас, вопреки своим словам цепляясь за его руки. — Ты не понимаешь. Отец… гневается. Я не выполнил то, что должен был.

— Из-за меня, — упрямо говорит Джудас. — Пусть на меня и гневается. Ты не при чём.

— Ты не понимаешь, — грустно говорит Джизас снова.

Джудас, развернув его, заглядывает в синие глаза и обнимает крепко, вжавшись в плечо подбородком. Не просит объяснений, не пытается расспрашивать — только молча даёт понять, что он рядом.

Джизас вздыхает. Говорит ровно:

— Сегодня всё должно было произойти.

Джудаса продирает дрожью. Ему не нужно уточнений, что именно.

— Он гневается, — Джизас отстраняется, положив руки на его плечи. — Ты… лучше уходи. Тогда уцелеешь. Я х-о-ч-у, чтобы ты уцелел.

Джудас головой мотает. С неба гремит снова — гулко и низко; Джизас с тихим «отец» поднимает голову. Джудас разворачивается к просвету в тучах, задвигая его за свою спину. Тот пытается оттолкнуть его; бормочет «я должен», бормочет «ты только живи» — Джудас стискивает его руку, заставляя остаться на месте, и упрямо вскидывает голову.

Гром заставляет Джудаса задрожать — не от страха даже, просто сам звук сотрясает до костей. Джизас прижимается к его спине; говорит обречённо:

— Просто уходи.

«Уйди» раздаётся и в голове. Джудасу кажется, что из ушей и глаз пойдёт сейчас кровь. Голос, прозвучавший в сознании, слишком огромен; кажется, он заполняет весь мир.

— Не уйду, — отвечает он обоим. Смотрит, не моргая, на прорывающийся сквозь тучи свет — слишком яркий для человеческих глаз, готовый всё вокруг выжечь яростным пламенем. — Я нарушил план, убей меня!

— Нет, — шепчет Джизас за его спиной.

И молиться начинает, кажется; Джудас слышит обрывочное «отец, не тронь его», и «господи, я грешен, возьми меня, не его», и «молю о милости», и «прости ему, он слишком любил, это не грех».

Джудасу не нравится это «любил». Он вычитывает в нём несказанное «сейчас всё закончится» и молчаливое «иди без меня дальше, не вспоминай слишком долго».

Джудас зубы стискивает до боли. Он не понимает, текут ли по лицу слёзы или кровь; голова грозит разбиться, но он упрямо не отводит взгляд.

— Отказаться умирать — не преступление, — цедит.

«Ослушаться — грех», — разрывает сознание голос.

— Я ослушался, не он, забирай меня! — он отчаянно руку Джизаса сжимает, чувствуя себя совсем маленьким перед огромным нахмурившимся небом.

Тот утыкается в его спину и, кажется, плачет.

Джудас вслух «он м-о-й, ты забрать его не посмеешь» не говорит; впрочем, от звучащего в голове голоса скрыть это невозможно. Он ч-у-в-с-т-в-у-е-т, как его мысли осматривают, ворошат небрежно; он думает упрямое «люблю-люблю-люблю-люблю-его» и «не отдам, не отдам, не отдам» и до крови впивается ногтями в ладонь.

Во второй руке всё ещё пальцы Джизаса, и он слишком боится причинить ему боль.

Свет становится ещё ярче. От боли Джудас едва способен дышать; он смотреть продолжает с вызовом, ничего уже не видя перед собой.

— Отец, остановись, — тихо говорит Джизас.

«_Ты_ мне перечишь?»

Джудас тихо стонет сквозь зубы, когда голос в голове звучит снова. Джудас не падает лишь из упрямства.

— Оставь его, — Джизас становится рядом, выйдя из-за спины. — Оставь его. Я сделаю, что нужно.

Джудас мотает головой. Шипит болезненно:

— К дьяволу мир, — он снова пытается вслепую закрыть Джизаса собой, — к дьяволу человечество, они не заслужили, грешат — так их убей, меня убей, не жалко… не жалко. Только…

Голос обрывается; Джудас закашливается и чувствует привкус крови на губах. Джизас стискивает его плечи. Джудас смотрит на свет перед собой, весь дрожа.

«Он м о й, — выговаривает в мыслях упрямо, зная, что его услышат. — Не заберёшь. Не отдам. Не сможешь. Он мой».

«Да, — голос в голове звучит вдруг мягче. — Любить — это не грех. Пока люди ещё способны любить, они…» — и всё тонет в раскате грома.

Сильный порыв ветра и прошедшая по земле дрожь роняет на землю обоих — и Джудас Джизаса прижимает к себе, пытаясь телом закрыть, ещё не понимая, что свет погас. Его колотит.

Тихое «всё, уже всё» доходит до сознания не сразу — как и то, что по лицу и плечам бьют капли дождя.

Джудас отпускает его медленно, осознавая, что сжал в объятиях слишком сильно.

Джудас поднимает голову.

Джудас

его

не видит.

Он чувствует пальцы, ласково стирающие с лица кровь пополам со слезами; он чувствует, что они остались одни; он чувствует, как Джизас прижимается лбом к его лбу.