Почему-то упорно кажется, что Ярик говорит не совсем правду или не всю правду, но задумываться об этом у Саши сейчас нет сил. Он устало перекатывается головой по его бедру, заставляет себя разлепить всё-таки ресницы. Ярик ему улыбается неуверенно; у него по щекам почему-то дорожки слёз и глаза заплаканные. Саша крепче сжимает его ладонь. Ярик снова вплетает пальцы в его волосы, успокаивая и успокаиваясь понемногу.

— Я же говорил, ты себя так загонишь, если будешь продолжать в том же духе.

— Я… — Саша прикрывает глаза, пытаясь восстановить в памяти разговор перед обмороком, — не ради денег. Я этим живу. Я не умею по-другому. Я… не пытаюсь… хотел бы денег — не шёл бы в актёры.

Саша не понимает, почему у Ярика начинают так сильно дрожать руки на его словах. Мысль вертится где-то на краю сознания, вызывая лёгкую головную боль и раздражающий зуд под черепом, но ускользает от прикосновения прохладных пальцев к виску.

— Я знаю, Саш, — у Яра голос вдруг звучит почти грустно. — Я знаю, прости меня, если… — и хмыкает невесело: — Я херню ляпнул, знаю. Просто… оставайся со мной, ладно? Пока мы можем… ведь сейчас мы можем — без… всякого, — заканчивает он совсем невпопад.

— Да куда я от тебя денусь, — бормочет Саша, снова закрывая глаза. — Не помру, не беспокойся.

Ощущение, что Яр имел в виду что-то другое, не отпускает. Ощущение, что важное что-то выпало из памяти; ощущение, что он вот-вот что-то вспомнит т а к о е, что жизнь в прежнюю колею не вернётся уже никогда…

На лоб ложится прохладная ладонь, и всё это пропадает.

Ночью Саше снится мешочек с монетами, брошенный на пол храма, и боль в обожжённых ладонях. Саша с утра морщится устало и зарывается лбом в подушку, списывая всё на переутомление.

Яр — не совсем Яр — хмурится, прикидывая, сколько ещё продержится блок в его сознании.

И впервые за долгое время м о л и т с я.

========== Обман ==========

Комментарий к Обман

Реверс; Александр!Джизас, Ярослав!Джудас.

Джудас — совсем ещё подросток, мальчишка худой и встрёпанный с большими внимательными глазами. Джудас смотрит жадно, ловя каждый направленный на него взгляд или жест; Джудасу любви, Джизасом отдаваемой, всегда мало-мало-мало; Джудас готов, кажется, рычать на всех, кто к нему подходит.

Джудас испепеляет Мэри взглядом и к Джизасу тянется голодно, бесконечно пытаясь втиснуться между ними. Джизас не знает, как объяснить ему, что его любви хватит на всех.

Джудас жмётся к нему замёрзшим щенком и подставляется под прикосновения; Джизас не знает, как объяснить ему, что он не имеет права выделять кого-то из толпы вокруг, он должен вести всех и одинаково любить всех… что он втайне даже от себя хотел бы выделить Джудаса.

Джизас иногда сидит с ним подолгу — просто рядом, гладя по всклокоченным волосам и худой спине. Джудас в такие моменты всю озлобленность свою теряет и льнёт к его рукам, как бродячий котёнок.

— Они не должны тебя схватить, — говорит он очень тихо в одну из таких ночей. — Мне за тебя так страшно; а вдруг…

Джизас качает головой и зарывается пальцами в волосы на его виске. Джудас стискивает его запястье, прижимаясь к ладони щекой; смотрит отчаянно:

— Ты ведь… ты сможешь, если что, с ними справиться, да? Ты же умеешь…

Джизас легонько гладит его по голове, пытаясь успокоить. Джудас ответа ждёт, синими глазами упрямо глядя и вцепившись в его руку длинными худыми пальцами.

Джизас колеблется — Джизас знает слишком хорошо, чем всё должно закончиться.

Джизас мысленно просит прощения — и кивает.

Джудас обману этому верит, чуть расслабленнее закрывает глаза и целует его в ладонь.

Джизас стискивает зубы.

***

Джудас кричит на него на Вечере, а в глазах — стылая паника сквозь злость и обиду. Джизас, кажется, каждую мысль может считать.

«Это не я».

«Я не хочу».

«Это не мои слова».

«Останови меня».

Джудас вскидывает на него наполненные слезами глаза. У Джизаса больно тянет где-то в груди.

«Скажи мне, что всё будет хорошо».

Так надо. Так должно случиться. То, что происходит, — правильно и необходимо; от этого никуда не скрыться.

Так нужно.

Джизас, не выдержав, ловит его на миг за рукав, будто пытаясь удержать. Сила, гонящая Джудаса прочь, заставляет его вырваться и отшатнуться — по щекам мокрые дорожки.

У Джизаса горло пережимает.

Джизас хочет и не хочет, чтобы он вернулся. Джизас слышит его спотыкающиеся шаги за спиной и чувствует руки на плечах.

И губы горячие на щеке.

Всё.

Джизас замирает в ожидании, когда он уйдёт.

Джудас утыкается в его плечо, до боли сжимая руки. И — шепчет еле слышно безнадёжное: «Всё будет хорошо?». Джизас кивает едва заметно — все мышцы будто окаменели, шевельнуться почти невозможно.

Обман. Снова. О том же.

И жёсткая хватка стражников, и синяки, и кровь из разбитой губы, и постоянная боль, от которой не скрыться. И под рёбрами боль — когда из толпы на него смотрят покрасневшие синие глаза с безмолвным «ведь ты обещал».

Снова боль. И свет.

И вдруг — тонкая фигурка, бросившаяся к нему рывком и обнявшая за ноги. И пришедшее понимание: молитвы — те молитвы, в которых он даже сам себе не рисковал признаться — были всё же услышаны.

Джизас тянет его на себя, поднимая с колен. У Джудаса лицо заплаканное и петля на шее с болтающейся оборванной верёвкой; Джизас её снимает, растрепав его волосы ещё сильнее, и ласково касается его лица. Джудас, жмурясь, прижимается к его руке мокрой от слёз щекой.

Джизас касается его губ.

И обман становится правдой.

========== Рука ==========

Правая рука болит уже почти привычно. Будто ожог на ладони и внутренней стороне пальцев — и не вылечить его никак, лишь смириться. Чуть больнее, если случайно коснуться этой рукой денег. Невыносимо больно, если — монет. Больно-так-что-лучше-умереть-на-месте, если монеты окажутся серебряными (Джудас совершил однажды эту ошибку; от боли едва не потерял сознание, Джизаса ужасно этим напугав).

Джудас и смирился уже как-то. Предатель ведь. Схватил этой рукой мешочек с прóклятыми монетами два тысячелетия назад — так страдай теперь, убийца.

Не смирился Джизас — так безнадёжно простивший его Джизас, что болит где-то в груди и комок подступает к горлу. Джизас его ладони при любом удобном случае касается кончиками длинных пальцев; Джизас сжимает осторожно его руку, своей прохладой облегчая немного боль; Джизас целует тихонько центр его ладони, когда они наедине — так нежно и осторожно, что Джудас готов заплакать.

Вместо этого удаётся только целовать худые пальцы в ответ, пытаясь выразить то, что кипит вечно под рёбрами, выступая влагой на ресницах. Джудас обнимает его бережно и крепко, готовый руками своими закрыть от всего мира, который Джизас так отчаянно — невзаимно — любит.

Для Джудаса в нём весь мир.

Джудас не знает, почему они снова живы. Джизас признаётся как-то, что не знает тоже. Джизас осторожно предполагает, что, возможно, это их шанс на жизнь, их прощение; Джудас возражает, что прощение не заключалось бы в вечной боли.

У Джизаса болит на церковные праздники голова — Джудас сидит всегда рядом с ним, меняя холодные компрессы на лбу. Джизас слабыми пальцами сжимает его запястье и смотрит выцветшими голубыми глазами, будто цепляясь; Джудас невесомыми поцелуями покрывает его лицо и осторожно массирует голову, пытаясь хоть как-то облегчить боль. Джизас засыпает только на его коленях, даже во сне не отпуская его руки; в такие моменты он выглядит особенно худым, почти хрупким, почти прозрачным — Джудас давит в себе поднимающийся гнев, справляясь с желанием зарычать небесам бессильное «за что ему?».

Страстной недели оба ждут с ужасом каждый год. Кошмар начинается в среду — боль в руке Джудаса становится невыносимой; он мечется раненым зверем, не зная, куда себя деть. Вина жжёт хуже боли; Джудас глаза поднять каждый раз не смеет, несмотря на тысячи раз проговоренное «ты не виноват».