Сейчас он будто спит. Просто спит.
Джудас вернётся и уснёт с ним рядом.
Дорогу до Храма он не помнит — не знает, как его не схватили, как пустили, залитого кровью, внутрь, как дали броситься к Кайафе, окружённому людьми. Будто вело Провидение, будто… будто кто-то свыше уберёг.
Или, быть может, его лицо было так страшно, что никто не рискнул встать на пути.
Одного удара ножа оказывается достаточно — он чувствует это, проворачивая его в чужой груди и ощущая брызнувшую на лицо горячую кровь. Одного удара недостаточно ему — и он бьёт, снова и снова, конвульсивно и судорожно; продолжает вспарывать воздух лезвием, даже когда его оттаскивают прочь и скручивают; бьётся в руках стражи и — впервые за день — в голос воет.
Нечеловечески, не в силах даже кричать проклятия — этот вой, звериный, жуткий, в клочья рвёт горло и нервы. Слёзы, впервые пролившись, катятся по окровавленному лицу и сами кажутся кровавыми, смешиваясь с алым.
Он приходит в себя уже в темнице — осознаёт, что лежит на полу неподвижно. На смену боли приходит пустота, опустошённость — и слабость во всём теле, когда невозможно даже поднять руку.
И незачем.
Его казнят, наверное.
Хорошо же. Жаль только, не получится уснуть с ним рядом, но можно и так.
Лишь бы уснуть.
В груди поселяется мертвящее спокойствие; Джудас переворачивается на спину, ровно дыша. Отомстил. Все дела завершены на этой земле; остаётся лишь дождаться приговора.
Он так и не спит, но сон, кажется, видит — чувствует тонкие пальцы, ласково скользнувшие по виску. Тихий голос слышит — ласковое, грустное «ну зачем ты…».
Джудас улыбается. Джудас не знает, что напугал заглянувшего стражника этой тихой, полной спокойствия — покоя — улыбкой.
Джудасу дышится очень легко.
Джудас выслушивает приговор — распятие, позорная, страшная казнь — с безразличием, достойным мертвеца. Джудас, наверное, уже мёртв — умер ещё там, в лагере, над хрупким безжизненным телом; Джудас ждёт только, когда можно будет перестать притворяться живым.
Джудас не реагирует, когда гвозди впиваются в мякоть ладоней; не кричит, когда болезненно выворачиваются руки — Джудас, кажется, совсем уже не здесь. Снова чудятся родные тонкие ладони, обнимающие его голову; снова чудится, что он жив и рядом.
Джудас, наверное, сошёл с ума.
— Покайся, — шепчет родной голос. — Ты убил, покайся…
— Не буду, — упрямо шевелит пересохшими губами Джудас. — Я за тебя убил. Мне не жаль.
Он вздыхает, чуть качнув головой, и отступает на шаг.
Боль бьёт по нервам сразу, сильно, единым слитным ударом по всему телу; Джудас, кажется, кричит и бьётся, сходя с ума снова и снова; голос срывая воплем.
— Просто дай мне умереть! Просто…
— …покайся…
Джудас стискивает зубы. Давит тихо:
— Каюсь… в том, что не успел защитить тебя и прийти вовремя. Каюсь — что они смогли убить тебя, а меня не было рядом, каюсь, что не сумел спасти, каюсь…
Суматошный шёпот обрывается болью во врезавшихся в землю коленях. Он не сразу понимает, что упал с креста; плачет тихо:
— Каюсь, что защитить не смог, клятвы защитить тебя не исполнил, каюсь…
Родные руки касаются его висков; к себе тянут.
Джудас плачет в худое плечо, прячась в ласковых объятиях и бормоча бесконечное «прости».
Он не видит, как на кресте обмякает его тело — не знает, что застывшее в крике боли лицо приняло умиротворённое выражение на глазах поражённых стражников и застыло так навсегда.
Спокойное.
Будто он уснул.
========== Ненависть ==========
Комментарий к Ненависть
Реверс; Александр!Джизас, Ярослав!Джудас.
Источник идеи: https://twitter.com/EyzenNasie/status/1294050522878664705?s=20
Джудас в толпу врезается острым плечом — Джудас маленький, юркий, Джудас сможет прорваться сквозь тесно стоящих людей, Джудас сможет…
…он отлетает назад, сбитый с ног, когда его грубо толкают в грудь, и смотрит на сомкнувшиеся спины, в кровь кусая губы.
Джудас упрямый. Джудас пытается ещё раз — ему надо-надо-надо туда, надо увидеть, сказать, упасть на колени, надо…
Его отталкивают снова. Он морщится от боли в отбитых чьими-то локтями рёбрах, поднимаясь с пыльной земли. Вытягивается весь, пытаясь хоть что-то разглядеть поверх голов — безуспешно.
Он ныряет в толпу снова — как в воду мутную, как в омут с головой, без надежды вдохнуть и выжить; проталкивается изо всех сил, бормочет-шепчет-кричит бесконечное «пустите-пустите-пустите», задыхается, когда его стискивают со всех сторон, и невольно от боли вскрикивает, когда рука, зажатая кем-то, выворачивается под неестественным углом. Кость трещит — вроде бы, не ломается, или ломается, плевать, на всё плевать, лишь бы прорваться, а там пусть хоть убьют, да он сам себя убьёт, дайте только…
Что-то — снова чей-то локоть? — бьёт в висок так, что в глазах темнеет и на миг кружится голова. Сильный удар под дых вышибает из лёгких воздух, кто-то больно наступает на ногу, и толпа, буквально перемолов его локтями и коленями, выплёвывает его наружу.
Снова.
Снова не с той стороны.
Снова море людей отделяет его от…
Он всхлипывает зло, вытирая рукавом разбитый нос — кровь размазывая по острому некрасивому лицу. Только один человек — человек ли? — мог видеть в нём красоту, мог смотреть так, будто Джудас значит что-то, мог…
…он не может заставить себя выговорить, даже мысленно, это слово. Он его не заслуживает. Не после… того, что случилось.
Того, что он сделал.
Джудас вздрагивает всем телом, услышав крик по ту сторону толпы — отчаянный, полный боли и почти заглушённый свистом и воплями восторга — и снова рвётся вперёд; не пытается больше маневрировать и искать просветы, напролом движется, отчаянно пихаясь локтями и наступая на ноги, тараня людей упрямым лбом и слыша ругань над своей головой, теряясь в новой порции немилосердных тычков и негромко скуля от боли.
Проигрышная тактика, он знает ведь прекрасно — знает, что слабее, что безнадёжно пытаться прорваться силой, что он не сможет; просто отчаяние застилает глаза, и в меркнущем разуме остаётся только н-е-о-б-х-о-д-и-м-о-с-т-ь.
Ему нужно быть там. Он обязан быть там. Он обязан успеть. Он…
Он снова падает на землю позади толпы, пытаясь не разреветься от боли и безысходности. Бьёт по земле кулаком, стесав кожу о какой-то камень, и рычит сквозь зубы, чтобы не взвыть.
Смотрит на равнодушные спины. Безнадёжно.
Безнадёжно, безнадёжно, безнадёжно — а там, за спинами, крик, там боль и кровь, там…
Там тот, без кого Джудас жить не намерен. Он бьёт снова, заскулив от боли в руке; жмурится, чувствуя, как горячие слёзы обжигают всё-таки веки.
Больно. В груди больно, под рёбрами, и рыдания душат до темноты перед глазами.
Ему н-у-ж-н-о туда.
Любой ценой.
Мягкое «не надо» в голове ему чудится, наверное — и заглушается тут же мрачной решимостью.
Они могут ему помешать, могут оттолкнуть, могут не пропустить — но бестелесного духа остановить не сможет никто. А Он — Джудас уверен — Он даже так сможет его увидеть. Услышать.
Простить?..
Джудас не надеется на это. Джудас знает только, что обязан попасть туда, к его ногам рухнуть, коснуться в последний раз, если только Он позволит.
Значит, всего лишь нужно оказаться там. Только и всего.
Всего лишь нужно умереть.
Он разворачивается, делает пару заплетающихся шагов и срывается на прихрамывающий бег.
Верёвку он, конечно, крадёт — чёртовы монеты Джудас швырнул Кайафе под ноги, и теперь у него нет ничего. Совсем ничего, кроме ненависти к себе, к предначертанному, к миру — ко всему на свете, кроме одного (не)человека.
К Нему — только глупая, сжигающая любовь, рискующая выломать рёбра и бьющаяся сейчас внутри. Джудас эту любовь ненавидит тоже.
Оказывается, у него сломаны пальцы — он не помнит, где и когда. Оказывается, вязать петлю сломанными пальцами ужасно неудобно.
Джудас упрямый. Джудас справляется.
