не прячет.

========== Безумие ==========

Комментарий к Безумие

Реверс; Александр!Джизас, Ярослав!Джудас.

Джизаса колотит от ужаса, и Джудас ничего, ничего, ничего не может с этим сделать.

Джудас сейчас себя чувствует ещё более маленьким и слабым, чем всегда. Джудасу за него так страшно, что слёзы сами текут.

Джудас жмётся тихонько к его боку, держит его руки, будто пытаясь отогреть дыханием, и гладит исхудавшие, истончившиеся кисти, бесконечно шепча что-то успокаивающее пополам с глупой молитвой слепому оглохшему богу где-то на небесах. Бог не откликается. Джизас его утешений, кажется, вовсе не слышит.

Джизас и его присутствие замечает едва ли — или, может, видит кого-то другого. Джизас смотрит в пустоту, беззвучно шевелит губами и плачет, плачет, плачет.

Иногда его взгляд светлеет. Иногда — всё реже — он вздрагивает и зовёт тихо:

— Джудас?..

Джудас подаётся к нему с надеждой, руки сжимает крепче. Джизас улыбается ему слабо:

— Я задумался, кажется… я так устал.

Джизас засыпает только у Джудаса на коленях, даже во сне вздрагивая от чего-то незримого. Джудас худыми руками его обнимает, будто пытаясь от мира загородить своим телом, закрыть от всего. Джудас смеётся горько и полубезумно: давно ли сам он был способен спокойно спать лишь на коленях Джизаса, когда ласково перебирающая волосы рука отгоняла, кажется, все напасти?

Тогда Джудас балансировал неустойчиво на грани безумия. Тогда Джизас смог его вытянуть, спасти, успокоить, от грани этой увести подальше.

А Джудас сейчас

не справился.

Джудас сам не спит, чутко храня его сон. Они оба осунулись страшно.

Сначала ведь всё было почти хорошо. Сначала — после того, страшного, убившего обоих и выдернувшего через несколько дней обратно в обновившийся мир — они ушли от всех, решив жить спокойно и тихо. Только друг для друга. Джизас улыбался, целовал Джудаса и сам под поцелуи подставлялся, гладил его по нервно дрожащим плечам и обещал, что всё будет хорошо.

Только затаённый страх в зелёных глазах Джудас видел слишком хорошо. И он пытался вытравить его по мере сил, делал, что мог и что душа подсказывала: касался ласково, шептал что-то мирное на ухо, даже пел тихонько охрипшим голосом — и Джизаса от людей уводил подальше, видя, как он вздрагивает, и сам этим людям не доверяя.

А мир радовался свободе и, освобождённый от грехов, дышал легче.

Потом пришли кошмары. Сначала не так часто, потом стабильно каждую ночь, потом и пара часов спокойного сна стали счастьем; Джудас, сам страхами и фантомным удушьем давясь, мог лишь плакать бессильно, баюкая его в объятиях.

Когда кошмары стали захватывать реальность, Джудас этот мир, это небо слишком синее и радостное, в-о-з-н-е-н-а-в-и-д-е-л.

И надежду, кажется, потерял.

Тот, кто давал когда-то эту надежду, смотрит сейчас на него, не видя, полными слёз глазами и, безостановочно качая головой, шепчет еле слышное «нет-нет-нет-нет», умоляя о чем-то незримых мучителей. Джудас повесился бы снова, если бы не беспомощный сейчас Джизас, — Джудас не может, не имеет права оставить его.

Может, это его вечный ад. Наблюдать, как единственный, кто в этом мире вообще имеет значение, медленно сходит с ума, и не иметь возможности хоть как-то это остановить.

Спасти.

Джудас т-е-р-я-е-т его, и это страшнее смерти. Джизас его почти уже не узнаёт — только к рукам тянется доверчиво и неосознанно.

Как когда-то тянулся к его рукам сам Джудас. Только вот Джизас мог исцелить, успокоить, остудить пылающий разум — а Джудас слишком сломан.

Слишком человек.

Джудас может лишь бессильно этот мир, вдребезги Спасителя разбивший своей глупой жестокостью, ненавидеть. И выть тихо по ночам, рыдания глуша стиснутым до боли кулаком и сбиваясь на беззвучный скулёж, когда Джизас начинает снова метаться во сне.

Джудас с-д-а-ё-т-с-я.

Он слабый и маленький, он переломанный весь изнутри; он не справляется и не надеется ни на что больше. Джизас замирает в своём оцепенении не часами уже — днями; Джудас боится, что больше он не очнётся.

Джудас утыкается в его грудь и сбивающимся на рыдания шёпотом просит-умоляет подождать совсем немного, совсем чуть-чуть, каких-то несколько часов. В глаза всматривается в надежде на узнавание — зелёные радужки на миг проясняются, но тут же мутнеют снова. Сильные когда-то руки вздрагивают и бессильно ложатся на исхудавшие колени.

— Не надо, — бормочет Джизас кому-то. — Не надо, мне будет больно, вы сделаете мне больно…

Джудас прижимается к нему, будто ища сил и защиты, — и отстраняется с усилием. Его колотит всем телом. Джудас тихо касается губами его щеки и вздрагивает от слишком яркого «это уже случалось», пролетевшего в голове.

— Прости, — шепчет снова. — Я… вернусь скоро. И всё будет хорошо.

— Нет, — еле слышно шевелит губами Джизас.

Джудас вздрагивает, на миг поверив, что…

Джизас сжимает голову ладонями и начинает раскачиваться, снова сорвавшись в сбивчивый бред-мольбу.

Джудас всхлипывает.

И уходит.

(Джудаса шатает так, что за безумного больного можно принять его самого.)

Когда Джудас возвращается, Джизас дезориентированно вскидывает голову, глядя на него, и забивается в угол, сжимаясь в комок. Джудас приближается медленно, глотая слёзы; руку протягивает, мягко касаясь его пальцев. Джизас, кажется, узнаёт его; узнаёт его прикосновение — и тянется доверчиво навстречу. Джудас прижимает его к себе, касаясь виска губами.

— Всё будет хорошо, — шепчет. — Всё будет хорошо. Всё будет… — у него обрывается голос; он утыкается в русые с проседью волосы, дрожа от беззвучных рыданий, выкручивающих всё тело.

— Всё будет хорошо, — повторяет вдруг эхом Джизас. Неловко касается его руки. — Всё будет хорошо.

Джудас вздрагивает, заглядывая в его лицо, и всхлипывает — в зелёных глазах, будто паутиной затянутых, ни капли узнавания нет.

— Я Джудас, — шепчет. — Твой Джудас.

Джизас смотрит мимо него; во взгляде снова появляется страдание и ужас. Джудас на миг прижимается лбом к его рукам — как когда-то, когда благословения и покоя искал. Замирает на несколько бесконечных мгновений. Медленно выпрямляется.

Открывает склянку.

Подносит к его губам.

— Выпей, — бормочет. — И они… они больше тебя не тронут. Не тронут. Я обещаю.

Джизас медленно переводит на него чуть прояснившийся взгляд.

— Джудас, — вдруг шепчет. — Я тебе верю.

И пьёт.

Джудасу хочется выть. Он губы кусает в кровь, запирая в груди вопль отчаяния; от крика, не нашедшего выхода, рвётся в лохмотья сердце.

Это неважно. Плевать. Уже ничто не важно.

— Хорошо, — выдыхает он. — Теперь… поспишь? Ты устал. Тебе надо…

Джизас смотрит на него — в родных глазах болезненно-привычное затравленное выражение, но и узнавание впервые за несколько дней. Джудас судорожно всхлипывает, весь дрожа.

— Мой Джудас, — шёпот в клочья раздирает остатки души. — Мой Джудас. Ты… будешь рядом? Когда я проснусь?

Тот кивает, глотая слёзы. Помогает Джизасу лечь и жмётся к нему отчаянно, гладя лицо кончиками пальцев и шепча судорожное «прости».

Джизас улыбается ему уголками губ, вздрагивает от чего-то незримого и закрывает глаза. Джудас его лицо целует суматошно и торопливо — лоб, веки, виски, скулы, — будто пытаясь…

…успеть.

Прижимается губами к губам.

По телу Джизаса судорога проходит… и всё кончается. Джудас всхлипами судорожными давится, не умея вдохнуть; прижимает к жилке на шее пальцы.

Не бьётся.

Джудас вжимается лбом в неподвижную грудь и воет, не боясь больше никого потревожить.

Больше, чем этот мир, Джудас ненавидит лишь себя.

Он вешается в той же комнате.

Он знает, что убийцы попадают в ад.

========== Клятва ==========

Джизасу иногда страшно дышать — у них всё хорошо, и он это хрупкое спокойствие ужасно боится спугнуть.

Джудас с п о к о е н. Джудас всегда, такой надёжный и уверенный, рядом; Джудас только обнимает его иногда слишком бережно, но это ничего. По сравнению с самым началом, когда он боялся коснуться и всё порывался упасть на колени, вымаливая прощение, — это ничего.