Волков, вернувшись из штаба, угрюмо выслушивает меня.

— Вот, значит, и так на войне бывает. От немцев отобьемся, а со своими дураками что делать? Не будешь же мстить им.

Часов в шесть вечера наша и первая эскадрильи, во главе с комиссаром, снова поднимаются на перехват. Я иду во главе звена. Сзади справа — Сергей, слева — Баранов.

В указанном квадрате противника нет. Из штаба поступает команда: патрулировать участок в течение часа. Мы барражируем на пяти тысячах, но бомбардировщиков не видно. Или ушли на запасную цель, или посты наблюдения наврали.

Зато нас обнаруживает огромная, не менее пятидесяти машин, стая “мессеров”. Видимо, они явились сюда для расчистки воздуха. Они смело идут на сближение, но вдруг резко отворачивают и уходят на предельной скорости. Мы не преследуем их. Наша задача — перекрыть воздушный коридор. Что мы и делаем, пока горючее не подходит к концу.

На земле Сергей говорит:

— Видел, как они от нас дернули? С чего бы это такая прыть?

— Молнии на фюзеляжах увидели, — отвечает Баранов.

— Когда они успели про нас узнать? — сомневаюсь я.

— Ничего удивительного, если мы в первый же день завалили более сотни. Теперь о “молниях” все люфтваффе знать будет.

Сергей смеется.

— Если так дело дальше пойдет, нам и летать не нужно будет. Сесть на их частоту и по-немецки: “Ахтунг! “Блитцен” ин дер люфт! Ахтунг!” Да еще и квадрат назвать. Они бомбы посбрасывают и деру!

Мы смеемся, нам вторят подошедшие Волков с Федоровым. Отсмеявшись, Федоров говорит:

— Хорошо бы так! Да только вряд ли они будут долго нас терпеть. Наверняка выставят против нас какую-нибудь эсэсовскую суперэскадру со спецзаданием: охотиться на “Красные молнии”. Я серьезно говорю. Англичане тоже сформировали полк из лучших летчиков для прикрытия Лондона. Немцы против них бросили группу “Нибелунги”. Через три недели от английского полка два звена осталось. Не пугаю, но предупреждаю. Будьте готовы ко всяким пакостям. Немцы очень любят “охоту”. Выскакивают из облачности, со стороны солнца, клюнут и назад. Так что внимание, внимание и еще раз внимание. Хорошая боевая слава — это палка о двух концах.

— Тогда вопрос встает, что лучше: иметь ее или не иметь? — говорит Баранов.

— А ты сам-то как думаешь?

— Да плевать я хотел на этих “Нибелунгов”! Буду я их бояться! Пусть они меня боятся.

— Вот это — правильный взгляд! — хвалит его Федоров.

— Товарищ комиссар, а что на границе? — спрашивает кто-то.

— Не знаю, ребята, поэтому и врать не буду, — неохотно отвечает Федоров, — Сведения неточные и противоречивые. По одним, немцы продвинулись на пятьдесят километров. По другим, их остановили на границе. По третьим, они прорвали нашу оборону и движутся к Минску и Барановичам. А по четвертым, наши войска нанесли контрудар и развивают наступление на Варшаву.

— Да уж, букет полный, — констатирую я.

— Одно ясно — идут бои, — говорит комиссар, — и другое ясно: закончатся они не скоро. Ясно и третье: закончатся они в Берлине.

За ужином нам выдают по сто граммов водки, для снятия нервного напряжения. Выпиваю ее, как воду. Еще не слишком поздно, но ноги уже свинцовые, а глаза сами слипаются. Все-таки три боевых вылета в первый же день — не шутка. А дальше еще тяжелей будет.

Засыпаю с мыслями об Ольге. Где она? Что с ней? Хоть бы во сне приснилась!

Но мне снятся черные туши “Дорнье” и горящие хлебные поля.

Война вступает в свои права. Устанавливает свой распорядок, свои законы. И мы живем по этим законам.

До пяти раз в день вылетаем на боевые задания. Немцы чаще всего боя не принимают. Завидев нас, сбрасывают бомбы и рвут когти. Вот что значит репутация, которую мы заработали в первый же день войны!

Но и наши потери растут. К вечеру 24 июня мы потеряли уже одиннадцать человек! Лосев ходит мрачный. Его не утешает, что в других частях потери значительно больше. Задачу свою мы выполняем, свои объекты дивизия прикрывает надежно. Но какой ценой!

Как я и предвидел, немцы изменили тактику и больше не пытаются действовать на нашем направлении массированными группировками. По две-три девятки с разных направлений, на разных высотах почти непрерывно пытаются прорваться к целям, пока для них недосягаемым.

Лосев вынужден посылать в бой по одной эскадрилье и даже по два звена. Для бомбардировщиков-то этого хватает. Но когда мы их разгоняем, за нас берутся истребители прикрытия. Когда на двенадцать-четырнадцать, а то и на шесть-восемь “Яков” наваливается по двадцать-тридцать “Мессершмитов”, становится жарко. Тут спасает только недюжинный опыт и отличная слетанность пар. В этих боях я сбиваю “Юнкерс” и “Мессершмита”, увеличив свой счет в этой войне до четырех, а общий — до шести. Но и мы теряем. В бою с “Мессершмитами” гибнет Петр Иванов — ведомый Волкова.

Каждый вечер комиссар Федоров знакомит нас с обстановкой на фронте. Наши части держатся, но сила силу ломит, и преимущество у немцев бесспорное. Они медленно, но неуклонно отжимают наши войска на восток. Возникла угроза окружения 3-й и 10-й армий. В районе Бреста, уже в тылу у немцев, идут ожесточенные бои. Ребята гадают, кто там еще может держаться? Я-то знаю, что там происходит, но, в силу известных обстоятельств, осведомленность не демонстрирую.

После обеда 25 июня получаем приказ: перелететь в местечко Новогрудок. Задача: прикрыть с воздуха выходящие из окружения части 3-й и 10-й армий. Туда же перелетают и “тигры” на “МиГах”. “Медведи” остаются под Елизовым. Не завидую им. То, что делала вся дивизия, теперь будут делать они одни. Но и у нас задача не из легких. Нам в помощь дают полк “Чаек”, точнее, то, что от него осталось. А осталось всего ничего, семнадцать машин.

В первый же день мы разгоняем “лаптежников” (“Ю-87”), которые до нашего появления непрерывно клевали колонны отходящих войск. Но с утра двадцать шестого числа за нас крепко берутся истребители. Естественно, немцы не желают мириться с нашим господством в воздухе, пусть даже на небольшом участке фронта. Если в боях с “Ю-87” “Чайки” действовали наравне с нами, то на другой день мы их уже не видим. Правильно, нечего здесь им делать. В небе только “Яки”, “МиГи” и “Мессершмиты”.

Бои идут непрерывно. Садимся, заправляемся, заряжаем оружие, перекусываем на скорую руку и снова на взлет. Спим когда придется и где придется. За два дня боев я сбиваю трех “Мессершмитов”, Сергей — двух. Но и наша эскадрилья теряет трех товарищей.

В таком ритме работаем более двух суток. Кажется, это предел. Мы обросли щетиной, глаза ввалились. Засыпаем в кабинах, техники будят нас по сигналу “на взлет”. Сергей ворчит, просыпаясь:

— Опять отлить не успел…

Просыпается окончательно он уже в воздухе, и мы с ним и с Барановым снова идем гоняться за “мессерами” и убегать от них.

Очередной раз взлетев, 28 июня, в 12.30, мы обнаруживаем, что немцев в воздухе нет. Еще раз в этот день поднимаемся в воздух, но с тем же результатом. Вечером комиссар подсчитал, что за двое суток немцы потеряли здесь почти эскадру. Понятно, что такие потери протрезвили их.

Так же спокойно патрулируем и 29 июня. Нас не донимают ни “лаптежники”, ни “мессеры”. Последние части выходят из окружения по охраняемому нами коридору. Изредка встречаем по две-три пары “мессеров”, но, поскольку горячка уже кончилась и мы снова летаем в составе не меньше эскадрильи, они атаковать нас не рискуют. Крепко обожглись!

На рассвете 30 июня перелетаем назад, в Елизово. Там нас ждет пополнение — молоденькие лейтенанты, свежие выпускники авиашкол, на новеньких “Яках”. Жучков объясняет нам, что есть приказ Главкома ВВС: доукомплектовывать нашу дивизию в первую очередь. У меня теперь снова полноценное звено. Баранов становится ведущим второй пары. Я хотел назначить ведущим Сергея, но он отказался: