— Нет уж. Будем летать вместе. Война не скоро кончится, вырасти еще успеем. А вдвоем мы — сила. Как ты пел? “Сегодня мой друг защищает мне спину, а значит, и шансы равны”. Кто еще о тебе, кроме меня, позаботится? Если с тобой что случится, мне Ольга по гроб этого не простит.

Он достает из кармана конверт и невинно добавляет:

— Наверное, об этом она тебе и пишет.

Я выхватываю у него конверт и первым делом читаю обратный адрес. Мне кажется, что вставшие дыбом волосы приподняли мой шлемофон. Кобрин! Городок, взятый немцами в первые же часы! Ольга оказалась на самом острие удара 2-й танковой группы немцев.

Смотрю на штамп: 21 июня. Вскрываю конверт. Ольга пишет, что все у нее хорошо, доехала благополучно, что в понедельник, то есть 23 июня, она уже приступит к работе в Госпитале…

Письмо падает из моих рук. Я сижу и прикидываю, какова вероятность, что Ольга уцелела в этом огненном водовороте. Вероятность получается исчезающе малой.

— Что это ты письмами разбрасываешься? — слышу над собой голос Волкова.

Молча протягиваю ему конверт. Он разглядывает его.

— Кобрин? Да, ситуация… — Он недолго раздумывает и решительно говорит: — Пошли, Андрей, к комиссару.

Мы находим Федорова беседующим с лейтенантами из пополнения. При нашем появлении он говорит:

— А вот и наши асы. Они будут вводить вас в строй… Только почему-то вид у них нерадостный, словно не они немцев побили, а наоборот. В чем дело, сохатые?

Я так же молча подаю ему письмо. Он быстро пробегает глазами первые строчки, лицо его темнеет.

— Так… минутку. — Он поворачивается к молодым летчикам: — Вы свободны, товарищи командиры.

Комиссар присаживается и угощает нас папиросами.

— Выше голову, Андрей! Рано ты свою подругу хоронишь.

Он еще раз смотрит на адрес.

— В Кобрине был госпиталь 4-й армии. Насколько мне известно, 4-я отступила на Пинск. Но там основательно погуляли танковые клинья 2-й группы. Тылы армии могли отойти совсем в другом направлении.

Он задумывается.

— Попробую выяснить, что стало с ГБА 4-й армии. Заодно наведу справки об этой девушке. Она — военврач?

— Теперь — да.

— Так. Колышкина Ольга Ивановна. Хм… Знакомая фамилия.

— Ее отец — генерал-майор Колышкин, командир штурмовой авиадивизии, что в Гродзянке стоит.

— А, понятно. Не тужи, Андрей, много не обещаю, но, что смогу, узнаю.

Немного ободренный словами комиссара, я возвращаюсь к себе. Буду ждать и надеяться на лучшее.

На фронте и в воздухе наступило затишье. Бомбардировщики появляются не чаще одного-двух раз в день, да и то небольшими группами. По ночам на больших высотах на Смоленск и Оршу пытаются прорваться “Хейнкели” и “Дорнье”, но их перехватывают “МиГи” из 130-го.

Вечером 3 июля Федоров говорит нам:

— Ждите, не позднее чем завтра, крайний срок послезавтра, они снова ударят. Нам опять выпадет тяжелая задача. Не легче, чем под Волковыском. Мы отвечаем за чистоту неба в секторе от Слуцка на Минск и Бобруйск. Драться придется много. Приглядывайте за молодыми…

Кончив беседу, он подходит ко мне и протягивает папиросы.

— Закуривай, старшой. Как настроение?

— Как обычно, товарищ комиссар.

— Значит, не в жилу. Плохо. Придется приподнять.

Он достает из нагрудного кармана листочек бумаги и протягивает мне. Я читаю: “Военврач третьего ранга Колышкина Ольга Ивановна, полевая почта…” Руки дрожат, и листочек падает на землю.

— Экой ты! — Федоров подбирает листок и отдает мне. — Держи крепче. Второй раз разыскивать не стану. И вот еще что. Садись на свой “Як” и лети в Гродзянку, порадуй отца. Сегодня такая возможность еще есть, завтра уже не будет. Он так и не знает: жива дочка или нет. С командиром полет согласован, заодно передашь генералу вот этот пакет. Здесь планы нашего с ним взаимодействия. Давай дуй!

Федоров толкает меня к стоянке. Лечу буквально на крыльях. Несколько минут полета, и я уже захожу на посадку на аэродром штурмовой дивизии.

Быстро нахожу штаб и докладываю дежурному майору. При моем появлении Иван Тимофеевич широко улыбается.

— Каким ветром сюда “сохатого” занесло? Ты, Андрей, часом, аэродромы не попутал?

— Никак нет, товарищ генерал. Привез вам планы взаимодействия с нашим полком.

— Дмитрич, это по твою душу, — говорит генерал седому полковнику, склонившемуся над картой. — Ну а ты, Андрей, явно не только с этими планами сюда прилетел. Вижу это по твоей бесхитростной физиономии. Выкладывай.

— Ольга нашлась, — просто говорю я и протягиваю ему листок с номером полевой почты.

Иван Тимофеевич хватается за сердце и садится на табурет. Он несколько раз судорожно глотает воздух и наконец произносит хриплым голосом:

— Жива… дочка…

Наливаю ему из кувшина стакан воды, он выпивает залпом, хватает меня за руку и быстро шепчет:

— А я уже похоронил ее. Знаешь, Андрей, когда я 24-го у начальника медслужбы фронта узнал, что она 22-го в Кобрине была, я так и решил: все, нет больше нашей Оли. Оттуда единицы сумели вырваться. Почему, думаю, она, неопытная девчонка, могла оказаться удачливее других? Ты написал уже ей?

— Нет. Я сам узнал об этом только полчаса назад. И сразу—к вам…

— Спасибо, сынок. Сам-то как?

— Воюю.

— Ясное дело, не на печи лежишь. Хотя что я спрашиваю! Про вас слава уже по всему фронту идет. Слышал я, что вы под Волковыском немцам крупно вложили.

— Было дело.

— Ну, и успешно?

— Маленько есть.

— Что значит “маленько”? Скольких завалил?

— Десять.

— Ого! Выходит, я в тебе не ошибся! Дмитрич! Да оторвись ты от этих карт! Как считаешь, можно за такого орла Ольгу отдать?

Полковник разгибает спину и смотрит на меня ошалевшими, воспаленными глазами.

— Вообще-то ничего. Только я предпочел бы штурмовика.

— Да ну тебя! Мы кто? Стервятники! А он — сокол! Охотник. Знаешь, скольких фашистских воронов он уже завалил? Целый десяток!

— Да ну? — Полковник смотрит на меня с уважением. — Тогда другой разговор… Постой, Тимофеич. Ты что про Ольгу говорил? Она что, нашлась? Жива?

— Вот он эту весть и принес. Он ее и разыскал. Ну-ка, давай графинчик-то. По такому поводу грех не остограммиться!

— Положим, нашел ее не я, а наш комиссар Федоров, а во-вторых, мне все-таки еще домой лететь надо, — пытаюсь я отказаться от коньяка.

— Федорову вашему передай от меня отцовское спасибо. А по-любому, если бы ты не побеспокоился, он бы и знать не знал, что есть на свете Ольга Колышкина. Верно? Мало у вашего комиссара других забот? Так что сто грамм ты все равно заслужил. А если перед таким плевым перелетом боишься за воротник малость принять, то какой же ты ас?

Выпиваю ароматный коньяк, закусываю кусочком сала. Генерал начинает торопить меня:

— А теперь давай лети к себе. Уже темнеет, не успеешь ей написать. Мне все одно некогда, а ты от меня ей привет передай, напиши: жив-здоров папка и ей того же желает. Иди, да не задерживайся с моими хлопцами, а то не ровен час, действительно коньяк в голову вдарит, улетишь вместо Елизова в Слуцк к немцам. Береги себя, сынок, ради Оли.

Он обнимает меня и подталкивает к двери, совсем как наш комиссар. Уже в дверях слышу, как Иван Тимофеевич говорит своему начштабу:

— Эх, Дмитрич! Дети, дети… Им бы любиться да детей рожать, а им вон что выпало…

Возле моего “Яка” стоит группа летчиков.

— А вон и сам “сохатый” идет! Как ты к нам попал? Заблудился? — спрашивает высокий капитан.

— Пакет привез вашему комдиву.

— Ага! И он за этот пакет тебя коньяком угостил!

— Каким это коньяком?

— Генеральским! И не делай круглые глаза, я еще не разучился по запаху коньяк от водки отличать. Давай, “сохатый”, колись, какую благую весть ты комдиву нашему привез? Может быть, дочка его нашлась?

— Верно. А ты откуда про нее знаешь?

— Эх ты, а еще “сохатый”! Да у нас в дивизии кто с командиром давно служит, все Ольгу знают. Мы еще на “Р-5” летали, он ее на аэродром привозил. Росла на наших глазах. А ты-то кем ей будешь?