– А детей матерь выучила обоих – и Михаила, и меня. Так что наказ мужа она выполнила.

– А в тридцать третьем у нас был саботаж. И голод, – продолжил кто-то рядом. – Актив ходил по дворам, забирали хлеб. А какой может быть хлеб, когда у людей уж три года не было земли! Хлеба не было. Голод доставал большинство семей. Люди ели все, что попадется. Собирали весною лебеду, щавель. Съели кошек, собак, ворон. К весне начали есть людей. У нас рядом семья была – пятеро ребятишек у них. Смотрим – один пропал. Потом второй. А где они? «Да уехали в Краснодар», – говорит бабушка. Ох, что-то не так. Пришли к ним с обыском. А там… Страсть господня…

Долго слушал сын казачий Анатолий эти грустные рассказы на поминках по невинноубиенному. И по ходу дела вспоминались и ему бабушкины и материны рассказы.

Только сейчас начал он понимать, каким представала перед лицом народа организация, в которой он служил по молодости лет. Каким был строй, который создали коммунисты, и почему этот советский строй рухнул тридцать лет назад безвозвратно. И ни один человек не вышел защищать его. Ни один…

Вернувшись к себе, курень, отец Анатолий долго не укладывался спать. И так и этак перемалывал в голове эти бесхитростные рассказы о том страшном времени. Но ничего уже не изменить. Надо смотреть вперед.

Потом он встал, взял в руки тяжелую, плотную рукоять старинной шашки. «Как там? Размахнись, рука, раззудись, плечо!»

И неожиданно даже для самого себя ловко взмахнул клинком. Да так, что засвистел рассекаемый воздух.

Сегодня впервые за последние дни небо нахмурилось, а солнце спряталось за облаками.

«Слава Богу, – думал, шагая по проселку иеромонах, – может, наконец дождь пойдет. А то как установилась жара, так три месяца – ни капли. А ведь это, считай, засуха. Вообще климат, похоже, быстро меняется. Раньше виноград по-настоящему только в Краснодарском крае вызревал. А теперь – аж в Воронежской области. Вот такая загогулина получается!»

Он шагал проселком уже минут пятнадцать, а попуток все не было. Так что Казаков начал беспокоиться. До райцентра-то двадцать километров. Пехом идти – не находишься.

Но, как говорится, Господь не выдаст – свинья не съест. На дороге показались плывущие в клубах пыли старенькие, но ухоженные «жигули». За рулем – неизвестный ему крепенький дедушка. Рядом с выражением лица «я королева» сидела ядреная бабуся. На заднем сиденье – узлы с какой-то снедью.

Он даже не поднял руки. Бабка кивнула головой. Дед остановил машину, опустил окошко, поздоровался и спросил:

– Куда путь держите, батюшка? Может, вас подвезти?

– Я в Вешенскую! – улыбнувшись своим мыслям об этой паре, сказал отец Анатолий.

И, уже усаживаясь на заднее сиденье, заставленное какими-то сумками, банками, наугад спросил:

– Вы, случаем, не на базар?

Дед тронул рычаг передачи и согласно кивнул. Бабка, повязанная платочком, певуче ответила:

– Да вот, яички везем! Может, продадим… И колбаски укупим… А вы куда, если не секрет, батюшка?

Он сказал откровенно, понимая, что в станице все друг о друге знают:

– Да хочу заехать к следователю, что ведет дело. Свое слово сказать. Ведь за неделю до того, как убийство случилось, напали на этого парня, Романа, на пляже. То есть еще до этого у них уже разборка была…

Старики высказали свою осведомленность и в этом:

– Конечно! Не случай у них был! Не просто они покоцались из-за девки. А специально ехали. Хотели поквитаться.

В общем, по короткой дороге в район им было о чем поговорить.

Казаков высадился в центре станицы. Как раз напротив собора. Того самого, что спас от сноса Шолохов. Решил, что повидается со следователем и обязательно сходит в собор и дом-музей русского гения, который одной своей книгой разрушил десятилетиями создававшиеся вокруг казачества гнусные домыслы и грязные мифы.

По Вешенской он бродил недолго, потому как в станице все компактно. Все недалеко от центра. Здесь, как и везде по России, районный отдел отгородился от жизни хорошим забором. У входа – будка охранника с дежурным милиционером. (Казаков никак не мог привыкнуть к тому, что теперь их надо называть полицейскими).

Стоявший на входе швейцар-полицейский только лениво поинтересовался, к кому с утра пораньше собрался батюшка. И Казаков доложился:

– А к следователю Кислову!

– Проходите! Он ждет!

Он потоптался немного в коридоре, где в углу одиноко сидел забытый свидетель. И решительно толкнул дверь кабинета с табличкой.

Первое, что увидел в малюсеньком кабинете следователя Казаков, был стол, на котором лежало огромное количество разного рода бумаг и картонных папок с делами. Среди этого бумажного моря разливанного стоял открытый ноутбук. За ним – усатый и с бакенбардами, по давно минувшей моде, мужчина.

Он что-то лихорадочно печатал.

«Знакомая до боли картина! – подумал отец Анатолий. – Куча дел. Их надо срочно сдавать».

Он знал это состояние и обстановку. Постоянный цейтнот, судорожная спешка, опоздания, нехватка людей. И называл ее «каждый день на ремень».

Уголовный розыск – это только в кино да в телевизоре сплошные загадки, романтические встречи, погони. А на самом деле редко-редко попадется интересное дело. А в целом – рутина, рутина, рутина. И бумаги, бумаги, бумаги. Которые надо оформлять не абы как, а уже сложившимся профессионально-казенным языком.

Этот мужик с бакенбардами взглянул на него из-за компьютера, пошевелил роскошными бровями и усами и продолжил стучать по клавишам. Затем остановился. И объявил:

– Вы присядьте! Я сейчас закончу!

Казаков присел на новенький стул и осмотрел кабинетик с сейфом в углу, новым столом и стульями.

«Видимо, недавно наконец сделали тут ремонт», – опытным взглядом определил он.

Следователь перестал стучать. Быстро включил принтер. И напечатал на нем, судя по всему, постановление по какому-то делу.

«С компьютерами стало полегче, – думал Казаков. – У него, небось, в нем, компьютере, все формы забиты. Надо только подставлять даты да фамилии. Да и архивы теперь, небось, оцифрованы. Наверняка можно быстро найти нужную информацию. Но, конечно, это все только подспорье. А главное – человек…»

От этих несвоевременных, можно сказать, мыслей его оторвал вопрос следователя:

– Ну, Анатолий Николаевич, что вы хотели бы сообщить следователю?

Казакову было странно и даже чуточку дико слышать свое имя-отчество. Настолько он отвык от него за эти годы. Так что в первую секунду он даже слегка опешил. Но справился и толково, не сбиваясь, рассказал о том, что случилось на берегу Дона некоторое время тому назад. При этом Казаков не преминул, выражаясь юридическим языком, упомянуть, что уже тогда, в этой стычке на берегу, формально усматривалась статья 119 Уголовного кодекса РФ, «угроза убийством», со стороны родственника Дарьи.

После этого следователь, до того слушавший его с выражением нетерпения и недоверия на лице, изменил свое отношение и спросил уже более человеческим тоном:

– Анатолий Николаевич, я вижу, вы – человек, скажем так, подкованный по УК. – И добавил:

– Вы случайно не привлекались?

Казаков от неожиданности опешил. А потом, поняв смысл вопроса, расхохотался так искренне и заразительно, что следователь тоже слегка недоуменно и растерянно улыбнулся, шевельнув при этом усами, бровями и ушами.

Отсмеявшись и отдышавшись, Казаков ответил просто:

– Я до пострига работал следователем в Комитете государственной безопасности. Дослужился в той жизни до подполковника…

– А! Рыбак рыбака видит издалека! – теперь уже совсем по-людски заговорил Кислов. – А я-то дурень! Думаю, откуда такой слог? И главное – статьи от зубов у человека отскакивают. Ошибся. Извините.

Дальше разговор у них пошел гладко и на разные темы. О «палочной» системе при раскрытии преступлений. (Что она как была, так и осталась.) О ненормированном рабочем дне. О профессиональном быстром выгорании и нехватке кадров в уголовном розыске. (Приходится набирать операми сопляков, которые сегодня, кроме как в айфонах, ни в чем больше не разбираются и все улики собирают в интернете да на видеокамерах. А звездочки хотят получать, не прилагая ум. А тут – ни дня, ни ночи…)