Провел. Предложил поцеловаться.

И снова дал наставление о том, что предстоит им наиважнейшее дело в жизни. Но тут он говорил и чувствовал какую-то неискренность в своих словах. А почему? Да потому, что сам этого не испытал.

«Вот тут как раз священник и незаменим, – думал он, произнося свою речь. – А монах – он фальшивит».

Но все-таки закончил более-менее:

– Дорогие Роман и Дарья, я уже представляю вас на столетнем юбилее вашей свадьбы. Как стоите вы перед Богом и людьми в славе и величии. А вокруг вас – ваши дети, внуки, правнуки. И, как сказано в Писании о Давиде, сыновья его, как рассыпанные масличные семена, дали многочисленные всходы. Так и любовь ваша должна дать эти всходы. Чтобы смогли вы сказать себе в конце жизни: «Я не прервал великую цепь любви, цепь жизни». И умудренные и рассудительные, вы могли бы узреть свою молодую поросль.

Дарья! Береги своего мужа! Если его счастье станет смыслом твоей жизни – ты будешь счастлива всю жизнь! Умейте прощать. Ибо семейная жизнь – это терпение, терпение и еще раз терпение.

В заключение отец Анатолий дал в руки молодым два образа. И сказал сопровождавшей троице:

– Подойдите, поздравьте молодых!

Тоже поцеловал их, приобнял. Поздравил.

А у самого на душе и радость, и где-то на донышке маленькая горчинка. Потому что нет у него этих самых молодых побегов, которые остаются от нас на земле.

«Жил. Любил. А следа не оставил», – думал он о своем, разоблачаясь из парадного одеяния.

После ухода молодых они с Прохором погасили в храме свечи. Разложили по местам, сундучкам и коробкам венчальный реквизит. И разошлись по своим домам, где никто не ждет их. Не встретит ни ласковым словом, ни ворчливой бранью. Одинокие и бесприютные. Одно слово – бобыли.

«Утро начинается с рассвета. Здравствуй, необъятная страна. У монаха есть своя планета – это…» – отец Анатолий мысленно проговорил переделанный на свой лад любимый куплет из советской песни, вертевшейся у него на языке. Но сегодня так и не нашел более подходящего окончания его, чем «… это душ народных целина».

Он позавтракал, чем Бог послал от попадьи Улиты. И решил заняться хозяйством. То есть привести в порядок дверной замок в хате. Вчера вечером, вернувшись в курень, он очень долго возился с ним, но так и не сделал.

«Надо его хорошенько разработать. И смазать тем, чем «государство богатеет, и чем живет и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…» – процитировал он по ходу дела пушкинскую строчку из «Евгения Онегина». И приступил к поискам этого простого продукта. Масла.

В доме его не нашлось. И он отправился на поиски в сарай, где в старые добрые времена, судя по всему, хранился хозяйственный инвентарь: косы, вилы, грабли, плуги…

Поднимаясь по ступенькам в пропахший прелым сеном и высохшим навозом сарай, он неожиданно споткнулся и чуть не упал из-за подломившейся доски. Ругнулся, удержался и, потирая ступню, которой слегка досталось, недоуменно воззрился на открывшуюся ему картину.

Под лопнувшей доской внутри ступеней лежало что-то, аккуратно завернутое в полуистлевшую рогожку. Отец Анатолий достал этот увесистый сверток и начал разворачивать. Под рогожкой была серая шерстяная шинель с некогда «золотыми», а теперь позеленевшими пуговицами и погонами.

Внутри нее лежал коричневый кожаный чехол. Он сунул руку внутрь. Нащупал что-то твердое. Стал доставать.

Через секунду в его руках была казачья шашка с ножнами.

– Ишь ты! – произнес он удивленно.

Затем взгляд его снова упал на раскуроченную ступеньку. Там было еще кое-что. Точнее – небольшой узелок.

Достал и его. Развернул. Это была икона. И туго скатанная пачка ветхих от времени денег. И еще – металлический нагрудный знак в виде креста. На его концах – цифры: вверху – «1917», а внизу – «1918». На перекладине отлито старорусским шрифтом «Чернецовцы».

Он долго разглядывал свои находки. Пока не пришел пономарь Прохор.

– Смотри, какие интересные вещи! – сказал отец Анатолий. – Больше ста лет пролежали. А выглядят как новые.

– Странная какая-то икона, – заметил Прохор, разглядывая образ.

– Чем странная? – поинтересовался иеромонах.

– Два раза на ней изображен Христос. Я такого нигде не видел.

И действительно, теперь Казаков тоже заметил эту несуразицу. Иисус Христос был написан в полный рост. А рядом с ним Божья Матерь, которая держит на руках Богомладенца, то есть Иисуса Христа.

«Что за ерунда?! Откуда такое? – подумал иеромонах. – Так быть не может!»

Отцу Анатолию стало страшно интересно. Он пытался вспомнить, не видел ли он нечто подобное в своих долгих странствиях… И не смог.

Тогда собрал весь «клад» и занес его в хату.

Надо было как-то осмыслить это дело, уложить в голове. И решить, как поступить с этими вещами.

Несомненно для него было одно. Это был знак. Клад пролежал больше ста лет и открылся только ему. Но о чем он говорит? Может быть, напоминает ему о его собственных корнях? Он ведь тоже казак. И дед его, и отец не забывали об этом. Вспоминали, правда, по-разному. Дед гладил Толика по голове и говорил: «Казачьему роду не должно быть переводу!» А отец, когда напивался, бегал по деревне и гордо орал: «Я казак! Я казак!»

Сейчас Анатолий вспомнил деда. И загрустил. Что бы он сказал внуку, узнав, что тот остался холостым и бездетным? Наверное, ничего хорошего бы не сказал, так как был уверен, что его род будет обязательно продолжен. И гордая казачья кровь всегда будет течь в жилах его потомков.

Ну, как бы там ни было, а знак надо расшифровывать. Хотя бы понять, кто и зачем это все спрятал.

– Ты-то что думаешь об этом? – спросил он Зыкова.

Прохор почесал затылок, поморгал своими выпученными глазами и глубокомысленно заметил:

– Тот, кто прятал, был явно не дурак. Ведь где обычно искали при обысках? На чердаке. В погребе. Или замурованное в стене. Можно было закопать. То есть в месте затаенном, недоступном. Скрытном. А тут все на виду. И все по этому крыльцу топчутся. Заходят. Выходят. И считают, то, что на виду, не может хранить тайну. Это чистый трюк!

Обогащенный его сентенциями, Казаков уже было совсем собрался пойти опрашивать местных бабок. Может, они знают, кто здесь жил до последней старушки хозяйки?

Но тут его осенило.

«Как же я забыл! Кто у нас знаток? Да Мария Бархатова! Любовь моя незабвенная. Мария! Она должна знать, что это за знак. Что за икона мне попала в руки. Там, у нее в музее, уж точно найдется такой специалист, который все мне объяснит. Откроет тайный смысл. Ведь Питер – это такое место, где сосредоточена история России. И там точно есть все ответы на эти вопросы».

Вспомнил Анатолий, как познакомился с Марией Бархатовой, вечно юной неунывающей ученой дамой, сотрудницей питерского Музея истории религии. Вспомнил, как искали они вместе копье Пересвета, в каких приключениях побывали, какие чудеса видели. Как влюбился он в нее запретной для монаха любовью. И накатило на него. Это из-за нее подался он на Афон и там вымаливал у Богоматери ответ на вопрос: греховна ли его любовь?

И получил ответ от такого же, пришедшего в поисках истины, странника. С еще более запутанной и сложной судьбой.

Олег Миров – где он сейчас? Чем занимается?

Связывались они с ним несколько лет назад. После Крымской весны. И тогда он узнал, что Олег с Татьяной подались на Запад. Переехали на новое место жительства – в Калининградскую область!

«Да, были времена! Было времечко!» – вздохнул отец Анатолий.

Он взял свой простенький мобильник. (Чтобы не было искушения ковыряться в интернете, у них в монастыре не приветствовалось использование сложных гаджетов. Для связи достаточно и старого кнопочного.)

Мария ответила на звонок так, как будто ждала его каждую минуту.

«А может, и правда ждала?» – подумал Казаков, когда услышал ее радостный голос.

– Это ты? Асисяй! Как хорошо, что ты наконец позвонил. Ты по делу? Ну, давай выкладывай!