Рамиро выпрямился.

— Во-первых, Ньет — не звереныш. Во-вторых, я уже устал объяснять, День — не покровитель, он мой друг. В-третьих, я никого ни на кого не променял, что за чушь! К чему вы клоните вообще?

— Вы правда так наивны, господин Илен?

— А вы считаете, что Рамиро Илен рисовать не умеет? И без Денечки — пустое место?

Следователь прищурился:

— И вы решили доказать всем, что вы не пустое место? Поэтому рассорились с господином Днем, примкнули к радикалам, осуществили подрыв машины господина Врана…

— Я даже комментировать это не стану. Вы еще скажите, что я рассорился с любовником из-за смазливого фоларийского мальчишки.

— Это была моя предыдущая версия.

— Чем дольше я тут у вас сижу, тем фантастичнее ваши версии. Через неделю вы решите, что я ферворский шпион.

— А вы не ферворский шпион?

— Так я вам и сказал. Копайте свои версии.

— Нет, — Руэда надел очки и улыбнулся. — Я больше с вами не работаю, господин Илен. Ваше ходатайство удовлетворено, ваше дело будет рассматривать сэн Кадор Маренг, тень короля.

В серой воде прибоя метались фолари, пытались вылезти на берег — такой сильной была их жажда схватить его, урвать кусок. Но эти были морские, совсем не похожие на людей — и ходить по суше они не умели. Почва под ногами качнулась — великий фолари выдохнул во сне, или негодовал, что добыча ускользнула от него.

Нестерпимо воняло Полночью. Ньет, окальзываясь на мокрой гальке, выбрался на твердую землю.

Тут был рыбачий поселок дворов на шесть-семь.

Не так давно был.

Теперь на его месте торчали разломанные коробки стен, ребра балок, осыпавшийся сланец, рваный рубероид. Кое-где руины почернели от пожара, и от них разило сырой гарью. Некоторые сарайчики и курятники уцелели… если не считать выбитых дверей и проломов в крышах.

Почти сразу Ньет наткнулся на кости. Разрозненные, еще белые на сколах, облепленные лохмотьями тряпья или черного мяса, еще не обглоданные дочиста муравьями и чайками.

Шкура великого фолари снова содрогнулась. Видно, Полночь, бесновавшаяся тут не так давно, напугала и его. Нырнет еще…

Ньет перешагнул человеческие останки и зашел на территорию поселка. Под босыми ступнями хлюпала грязь. По голой спине вдоль хребта пробегали мурашки. Он машинально обнял себя руками — пальцы не ощутили чешуи. Паника и близость человеческого поселения сделали свое дело — фоларийская форма плавилась и менялась. Разгромленный поселок был пуст, посреди улицы валялась перевернутая лодка с пробитым днищем. Обрывки сетей свисали с остатков плетня крыш, как клочья сухих водорослей.

С берега раздался пронзительный вой. Ньет оглянулся — один из негостеприимных хозяев ухитрился выползти на берег, помогая себе руками, и тут же запутался в крупноячеистой сети с грузилами, повалив и выдрав из земли несколько кольев. Теперь он выл на грани слышимости и метался, сбив серую сеть в неприглядный ком, из которого торчали когтистые руки, ошметки белесых волос, да перья плавников.

Ньет передернул плечами, отвернулся, бесцельно пошел по улице. Никого не осталось, ни людей, ни детей, ни собак. Это был очень маленький рыбацкий поселок. Полуночные твари, разворотившие здесь все, тоже давно убрались прочь. Их привлекают только живые создания — теплая кровь, дышащая плоть.

Фолари огляделся, отыскал дом с уцелевшей крышей, дернул перекошенную дверь, вошел внутрь. Некоторое время рылся в шкафу, нашел старые брезентовые штаны, надел. Обуви не было. На второй этаж он не стал подниматься — сладковатый запах тления сочился оттуда, как отравленная вода.

Посидел бесцельно у круглого стола, накрытого вязаной скатертью. Со стены на него смотрело семейство — фотография под старательно протертым стеклом. Камин зиял холодным нёбом, пахло отсыревшим углем. В хрустальной вазочке на столе плесневело печенье. Занавеска на окне располосована в лапшу. С улицы доносился вой запутавшегося фолари.

Ньет некоторое посидел на стуле, вдыхая запахи опустевшего жилища, потом не выдержал, вышел вон. Ночевать он устроился под перевернутой лодкой, натаскав под нее несколько охапок сена.

— Две недели, — бесстрастно сказала Эвина — высокая, прямая, как древко. Двуслойное шерстяное платье стекало по ней, как кровь, расходилось по полу. Очень светлые, почти платиновые, волосы прикрыты сложным полотняным убором, охватывающим заодно щеки и подбородок. Глаза, как у всех тут, темны — колодцы, пробитые в ночь. Богатые серебряные украшения, на руках — синие узоры.

Киаран провел Амарелу в замок, потащил по коридорам и тут ей стало совсем худо. Если по пути, в лесу, среди метели, она как-то держалась, то в условной безопасности каменных стен расслабилась и разум тут же перестал цепляться за подобие реальности. Мир расслоился, словно в хрустальной призме. Амарела не могла понять, где двери, куда идти, путала пол с потолком, то и дело засыпала. Наверное, она обезумела бы, и Киаран, беспомощно хлопотавший над испортившийся человечкой, сошел бы с ума тоже, но тут на них наткнулась одна из жриц короля Тьяве.

Теперь, когда сознание хоть немного научилось фокусироваться в чуждом и непривычном мире, Амарела понимала, что в суровом и небольшом сообществе слуа верховодят женщины. Мужчины слишком быстро погибали тут, в землях Полуночи. Силы, подвластные жрицам Тьяве, поражали воображение.

Амарела провела в Аркс Малеум уже двое суток. Большую часть этого времени она лежала в кровати и бредила. Ей мерещились серые облака, несущиеся по холодному голубому небу над комнатами, лишенными крыши, трава, растущая корнями вверх, волны кварцевого песка, зеркала луж на месте Великого моря, камни, которые поют, и молчаливые, как статуи, люди. Она обоняла сладковатый аромат спелых яблок, неуловимо сменявшийся запахом гниения и крови. Яблоки катились по истертым серым ступеням, волной выливались в коридор.

В бреду она вцеплялась в руки женщин слуа, в свое горло, до крови разодрала себе предплечья, и, говорят, кричала и звала отца своего ребенка.

Ребенок ее и спас.

Ни одна из этих холодных, как камни, из которых сложены стены крепости, женщин, и пальцем бы не пошевелила, чтобы помочь человеческой дочери. Но любую беременность здесь ценили, как драгоценность.

Амарела лежала, до подбородка укрытая меховым одеялом, тело под тонкой полотняной рубашкой — она знала — покрывали такие же синие узоры, как на руках у Эвины. Ладони, и лоб, и скулы, и даже ступни ног — все было кропотливо расписано вайдой. Стоило пошевелиться, и многочисленные черненого серебра кольца и амулеты, которые надели на нее, чтобы вернуть ускользающее сознание, начинали глухо позвякивать. Серебряные браслеты защелкнули даже на щиколотках, как кандалы.

В голове ее постепенно прояснялось. Амарела молча и бездумно переводила взгляд с высоких темных потолочных балок на резные, желто-серые от времени капители колонн — из пышных сверленых снопов выглядывали острозубые мордочки, кривые, ушастые, с искаженными улыбками. На одной из капителей мазком старого лака лежал золотой солнечный луч. Амарела глянула в проем окна — открытого, не забранного даже переплетом. Небо серое. Солнце протекало в Полночь не пойми откуда. Только не с неба, это точно.

— Дитя еще только разгорается в тебе, — слуа отвернулась и смотрела в незабранное ставнями окно. — Но я вижу, что это мальчик.

— Что с ним… будет? — голос звучал незнакомо, но исходил из ее губ.

— Разве я могу знать. Со временем все откроется, поверь.

Волосы, которые она срезала в Серединном мире почти наголо, теперь отросли и непослушными темными кольцами лежали на подушке, спускаясь ниже ушей. Амарела не знала точно, прошло ли в Аркс Малеум двое суток или два месяца. Эвина иногда разговаривала с ней, иногда сидела у окна — глубокой стрельчатой ниши из которой тек ледяной сквозняк, крутила веретено, пела песни — долгие, страшные, еле уловимо отдающие яблоками, как и все здесь. Еще приходила Ружмена, такая же тонкая и высокая, в синем суконном платье, с темными косами, ниспадавшими из-под шерстяной шапочки. Подбородок ее тоже обхватывала полотняная белая лента, кончики острых ушей были прихотливо вырезаны — как кружево. Живот отчетливо круглился под платьем и под двумя серебряными поясными цепочками — она была месяце на пятом беременности. Посреди госпиталеума возвышалось несколько серых каменных столов, напоминающих надгробия, Амарела не знала, зачем они.