— В давние времена правой рукой короли Дара опирались на Макабринов, и лишь левой — на Маренгов, — неторопливо ответил Герейн.

И что вы, Макабрины, делали с этой рукой, задери вас полуночные! Иногда по локоть откусите, а то и по плечо… Бесконечные мятежи, заговоры — рычите и шатаете трон уже несколько столетий… И это ведь ты, старый черт, ляпнул во время одной из ваших попоек в Алагранде, что братья Лавенги хороши только на крепкой сворке у твоего сапога — и никак иначе. А мне донесли. Какого полуночного я тебе молодой, мне триста лет!

— Приказываю, — Герейн холодно и величественно (вранова школа) посмотрел на склонившего седую голову лорда Эмора. — Считать вторжение лестанских войск на территорию дружественной нам страны агрессией по отношению непосредственно к Дару. Рейну Амарелу — безвременно погибшей от рук захватчиков. После публичного изъявления нашей воли незамедлительно приступить к умиротворению и депортации противника. Можете идти.

Эмор Макабрин выпрямился, отдал короткий поклон, щелкнул каблуками и развернулся, намереваясь покинуть тронное возвышение. На короткий миг король увидел на его изрезанном морщинами и шрамами лице неподдельную, широченную, радостную улыбку.

— Остановитесь здесь. Да, здесь, около Камафейского банка. Обождите, я принесу деньги. У меня нет наличных.

— Ваше Высочество, какие деньги, о чем вы! Для меня честь подвезти вас! Детям расскажу!

— О том, что принц разъезжает на городском такси за «спасибо»? Вот уж не надо мне такой славы. Обождите, это приказ. — Он открыл было дверцу, потом повернулся к водителю. — Знаете что, у вас есть шляпа? Я бы не хотел светиться на улице.

— Шляпа? Ваше Высочество, у меня кепка…

— Давайте кепку.

Солнечные очки сохранились в кармане, а свою шляпу он потерял где-то на раскопе. Он подобрал волосы под таксистскую кепку, нацепил очки, пиджак повесил на плечо и закатал рукава рубашки. В зеркальных дверях банка отразился шикарный прощелыга, Асерли был бы в восторге.

Шифрованную фразу для доступа к счету в Камафейском Западном Банке передал ему альм, голос Холодного Господина. Еще в то время, когда он — уже в качестве Ножа — первый раз возвращался к людям. Судя по всему, счет был открыт чуть позднее его смерти, то есть проценты капали в кубышку около семисот лет. Сумма на сегодняшний день скопилась такая, что, забери он разом все деньги, и Дар, и Андалан получили бы ощутимую экономическую встряску.

Он догадывался, кто и когда открыл этот счет, на первый взгляд невозможный. Люди Серединного мира знать не знали, что святой Яго Камафейский, дважды магистр ордена кальсаберитов, до своей службы во славу Спасителя был королем Двора Неблагого.

Интересно, имеет ли Асерли доступ к счету, подумал он, ожидая, пока ему разменяют крупные купюры. Или не имеет, или не брал из него; впрочем, вряд ли это единственный ресурс наличных у Полночи.

А вот чем Асерли владеет в совершенстве — так это способностью морочить головы и отводить глаза; с такой способностью никаких денег не надо.

Он поморщился. Надо прекращать это дурное дело. Даже в мелочах. Особенно назвавшись именем Алисана Лавенга.

— Ваше Высочество, мои благодарности, может, все-таки подвезти поближе? Вы инкогнито, понимаю, но до площади святой Невены я бы вас подкинул…

— Я пешком быстрее дойду.

— Вообще-то, вы правы, сэн Алисан, — с сожалением согласился таксист, — с праздником вас, и Его Величество, и Ее Величество, и юных Высочеств! Чтобы мы с вами еще сто раз этот праздник отпраздновали!

— Благодарю, и вас с праздником.

Называться чужим именем тоже больше не стоит, хоть оно и позволило ему вернуться из охваченной паникой страны. Все рейсы отменили, в аэропорту царил ад кромешный, однако компания «Южные линии» подсуетилась и выделила несколько самолетов, чтобы вывезти иностранцев, ободрав их между делом как липки. Фокус с пустой бумажкой не прошел, мест не было, желающие уехать лезли друг другу на головы, а он на тот момент с трудом отличал человека от столба.

Но не все рвались прочь от стрельбы и взрывов, кое-кто с не меньшим пылом пытался проникнуть в страну. У перегороженных служащими в оливковой форме терминалов он услышал отчаянный вопль: «Ваше Высочество! Сэн Алисан! Прошу помощи, Ваше Высочество!» За передвижными железными барьерами кто-то подпрыгивал и размахивал руками.

«Замолвите за меня словечко, Ваше Высочество! Я Вильфрем Элспена, свободная пресса, мне очень нужно попасть в город!»

Имя праправнука расчистило дорогу и «свободной прессе», и ему самому, поместив журналиста в путаницу простреливаемых переулков, а его самого — в перегруженный самолет. Но в результате все равно — больше суток задержки.

Спрятанный за пазуху свиток холодил грудь. Может, он начертан на коже какого-нибудь полуночного зверя, но, скорее всего, это обычный ягнячий пергамент, писанный рукой Киарана под диктовку альма. Почему Холодный Господин не отправил альма лично к нему — бог весть. Говорят, Холодный Господин не пересекает пределов Полуночи, а альмы — всего лишь проекции его воли.

А вот почему Киарана послали передать письмо именно ему, а не самому Герейну — интересный вопрос. Но ответ на него — это ответ, почему и для каких целей он, Нож, вновь оказался в мире людей.

Ножам инструкций не дают. Ножи — не альмы, у Ножей есть свободная воля, человечье право орудовать на человечьей территории и прочие — вожделенные для полуночных — плюсы.

Но инструкций не дают, нет. Сам думай, зачем ты здесь, и что от тебя хочет Холодный Господин.

Он дождался зеленого света и перешел дорогу под льющуюся из репродукторов оркестровую музыку. Миновал украшенную гирляндами и бегающими огоньками арку — все, что осталось от Башни Роз, некогда замыкавшей первый ярус стен. Вместо стен сад Королев окружала теперь ажурная кованая ограда, заплетенная вьющимися розами и плющом. Город сильно переменился, но любимый садик сестер, слава богу, оставили на месте. Все те же розы, те же яблони, те же липы, тот же шпиль маленькой часовни среди темных крон, тот же зубчатый край крепостной стены над кронами. Шпили и кровли цитадели подсвечены прожекторами, и старая крепость золотым островом парит в синеющем сумеречном небе.

На северо-западе льдисто сверкал кристалл нового дворца. Каскады стекла и огней, невесомый, как инверсионный след, мост Мармориты, ступенчатые террасы, где стенами служат полотнища и ленты летящей с вершины озаренной электричеством воды, а крышами — висячие сады.

Это более чем впечатляло.

Кованые ворота в сад оказались открыты, на небольшой площадке под липами на белом экране крутили кино — хронику времен войны. В стрекочущей будке над площадкой сидел механик, сизый мерцающий луч резал сумрак под липами, репродуктор играл марш, а по белому полю, по серой сухой земле шли танки с рыцарскими гербами на броне. За ними бежали люди с винтовками, перекошенный горизонт вспухал взрывами, летела земля, кто-то прыгал в окопы, дергался пулемет с плоским, как консервная банка, магазином, вставала на дыбы и била копытами лошадь, тяжелая длинноствольная пушка заваливалась набок, снова разрывы, разрывы, разрывы. Панорама леса, перемолотого в кашу. Опять танки, перемежаемые набитыми солдатами грузовиками. Черный дрожащий экран, белые буквы «Ютт, Искра, Перекресток. 16-я танковая дивизия лорда Стесса, прорвав оборону противника на реке Чире, идет на соединение с армией лорда Маренга».

Он обнаружил вдруг, что тяжело дышит, а во рту пересохло. Он стиснул кулаки, жадно глядя на ползущие по экрану тяжелые машины. Даже не понял сразу, почему так разволновался, что такое с ним.

Вот мое место.

Вот оно! В боевой машине — как на рыцарском коне; грохот мотора — как победный рев; чтоб прыгал горизонт и воздух пах дымом. Чтобы был враг, и чтобы бить его, рубить, стрелять, нажимать… на что там нажимают; чтобы железная туша содрогалась, изрыгая огонь, и фонтаном взлетала земля, и летели обломки, и куски брони, и весь мир вставал дыбом и падал ниц перед тобой.