— По крайней мере, у тебя не было мужчины, пытающегося помыть тебе яйца.

— Это тебя немного завело, да? Ты можешь это признать.

— Нет!

Мы лежим рядом, разговариваем и смеемся, как будто это не невероятно неловкая ситуация. Не помогает и то, что мистер Хаттен продолжает пердеть, как будто он единственный в комнате. Наконец появляются Каша и Лидия. Их не пускают в комнату, так что мне приходится разговаривать с ними через окно, но химзащитник приносит сумку с одеждой.

— Что, черт возьми, я пропустила за последние два дня? — спрашивает Каша, указывая на меня и Дэвиса. — Я оставляю тебя одну на два дня, а ты оказываешься на карантине со своей свадебной интрижкой.

— Кейси случился, — отвечаю я.

— С тобой все будет в порядке? — спрашивает Лидия.

— С нами все будет в порядке, но ее бывший не протянет и недели, — рычит Дэвис. Он вытаскивает из сумки одежду и бросает взгляд на Кашу. — Серьезно? — говорит он, держа в руках голубую робу.

— Это пижамные штаны? — спрашиваю я, а он сует их мне в руки.

Каша улыбается ему, а я хихикаю, возвращая пижамные штаны, покрытые улыбающимися дельфинами. Он натягивает их и стягивает через голову белую футболку.

— Улыбнись, секси, — говорит Каша, щелкнув телефоном.

Каша и Лидия не задерживаются надолго, и остаток вечера мы проводим, прижавшись друг к другу в ожидании результатов анализов. Полицейский появляется и говорит с нами через окно, давая нам знать, что Кейси арестован.

Мы едим ужасную больничную еду на ужин, и примерно через час после того, как мистер Хаттен засыпает, мы можем во всей полноте прочувствовать эффект соуса чили, который нам давали на ужин. Комната наполняется его все более ароматными эфирами, а Дэвис смеется, натягивая простыню на наши головы. Лоб в лоб, мы обнимаемся.

— Ответ на твой предыдущий вопрос — нет, Хен. Я не готов сбежать. Никуда не уйду. Я там, где хочу быть.

— Ты хочешь быть в вонючей больничной палате с мужчиной, у которого анус с сомнительной выдержкой?

— Я хочу быть с тобой. Мне все равно, где мы и что делаем. Хочу просыпаться с тобой и засыпать с тобой. И все вытекающее между ними. Я люблю тебя, Хен. Я всегда был таким. Я сожалею, что это заняло так много времени, чтобы признать это.

В горле встает комок. Когда мне было восемнадцать, больше всего на свете хотела услышать от него эти слова, и за восемь лет ничего не изменилось. Может быть, я глупа и безрассудна, поскольку позволяю ему вернуться в мое сердце, но, честно говоря, он никогда не покидал его. Для него оно не то, что можно оставить позади. Под простыней темно, но могу разглядеть его черты и то, как расширяются его глаза, когда я отвечаю:

— Я тоже тебя люблю.

Его губы касаются моих в яростном поцелуе.

— Правда?

— Я никогда не переставала. Ты завладел моим сердцем с тех времен, когда мы были детьми, и так и не отпустил его на волю. — Он притягивает меня к себе и целует так, что я едва могу дышать. — Но я не собираюсь спать с тобой здесь, когда в нескольких футах от тебя старик играет на анальной трубе.

Дверь открывается прежде, чем он успевает ответить, и входит врач без защитного костюма.

— Получены результаты тестов. Это не сибирская язва или какой-то другой вредный токсин. Вы можете отправляться домой.

— Слава Богу, — говорит Дэвис, засовывая ноги в больничные тапочки. — Вы знаете, что это было?

— Детская присыпка.

— Я убью этого засранца.

— Становись в очередь, сынок, — говорит Мистер Хаттен, вылезая из кровати и нагибаясь, чтобы подобрать тапочки.

Дэвис стонет, когда я хихикаю.

— Видишь? Лысый птенец.

Каша

С тех пор как я дома, все становится еще страннее. С другой стороны, это почти нормально для меня.

Единственный раз, когда действительно вышла из себя, это когда Хенли оказалась на карантине. Вот какой жалкой стала.

С тех пор как я вернулась, папа постоянно куда-то спешит, а его два стажера работают здесь каждый день. Очевидно, они были здесь и до моего возвращения.

Внизу, прислонившись к стене, Эмитт жадно пьет воду из бутылки, когда я вхожу в кухню. В моей крошечной однокомнатной квартирке еще нет холодильника.

Эмитт — тот сексуальный интерн, за которым мне нравилось наблюдать во время его набегов сюда. Было здорово незаметно ронять вещи, чтобы он нагибался и поднимал их. Теперь я едва замечаю, что он мужчина. Он мог бы помахать своим пенисом и попросить меня прокатиться на нем, будто я пьяная ковбойша, а я бы вежливо отказалась, чтобы дуться на другого парня, который… Даже не заводил меня. Роман вытворяет всякое, но по-прежнему не отвечает ни на одно из моих сообщений.

Глупый кусок дерьма.

— Твой отец только что жаловался на то, что ты разместила его данные на сайте знакомств, — говорит мне Эмитт, а его улыбка превращается в ряд сверкающих идеально ровных белых зубов.

— Он справится с этим. Мне нужна, как минимум, теплокровная мачеха.

Он в замешательстве приподнимает брови.

— Неважно, — говорю я, махнув робо-рукой, прежде чем он успевает задать вопрос.

— Рука все еще хорошо работает? Твой отец сказал, что все пошло наперекосяк, и ему пришлось уехать, чтобы все исправить.

— Она больше не пыталась приставать ко мне, так что сейчас я не жалуюсь.

И снова его брови взметнулись до линии волос. Он вел себя так, словно боялся заговорить со мной, словно боялся, что я какая-то психованная цыпочка, лишившаяся рассудка из-за потери руки. Теперь он привык ко мне, и, если не считать редких моментов удивления, он отмахивается от большей части моего сумасшествия. Поскольку его область знаний — протезирование, он никогда не имел ничего против ампутированных конечностей — приятный бонус.

— Думаю, он не все мне рассказал, — говорит он, ухмыляясь и опираясь на обеденный стол. — Введи меня в курс дела.

Я фыркаю, потом качаю головой.

— Я позволю твоему воображению проработать детали. Но никогда больше не скажу себе «трахни меня».

Опускаю глаза, наблюдая, как дергается Джилл. Но она не пытается меня отыметь. Хорошая девушка.

Он взрывается смехом, а я заставляю себя вымученно улыбаться, возвращаясь к приготовлению сэндвича. Я думала, что как только выйду из напряженной атмосферы интимной свадебной недели, мой мозг снова начнет работать, задействуя нейроны, отвечающие за логическое мышление. Это бы говорило о том, что я поняла, как глупо было привязываться к парню, с которым общалась всего неделю.

Но безуспешно. Во всяком случае, становится все труднее и труднее думать о чем-либо, кроме него, хотя он стал невероятно странным с тех пор, как я ушла. Фактор странности просто интригует меня еще больше, потому что мне нравятся странности. Но раздражает сам факт того, что кое-кого игнорируют, пока он продолжает быть странным.

— Ты в порядке? — спрашивает меня Эмитт, напоминая мне, что он все еще в комнате.

— Хм? То есть… да, все хорошо. Почему ты спрашиваешь?

Я делаю большой глоток воды, все еще отвлекаясь, пока он отвечает.

— Ну, ты вернулась почти неделю назад и ни разу не уронила ничего, что я мог бы поднять, чтобы ты могла поглазеть на мою задницу, — говорит он, заставляя меня закашляться, разбрызгивая половину воды из моего стакана, в то время как другая половина содержимого брызжет у меня из носа.

Круто.

К черту мой день.

Эмитт смеется, пока я вытираю со стойки устроенный беспорядок. Я все еще кашляю, пока мой нос буквально горит, и почти уверена, что от подбородка тянется струйка слюны. Используя руку, убираю ее, а затем вытираю руку о рубашку. Да, такая сексуальная.

Думаю, я не королева утонченности, как думала.

Прочистив горло, начинаю приходить в себя, когда мой телефон сообщает о приходе сообщения. Я боюсь на него смотреть. Почти уверена, что знаю, от кого оно.