После первой фотографии Роман прислал еще одну на следующий же день. Это была фотография моей руки, держащей шоколадного голубя. Потом была фотография моей красивой руки, держащей вибратор на кровати — чьей кровати? Простыни были белыми, и это было все, что я могла видеть за вибратором и рукой. И чей это вибратор?! Один из моих вибраторов, вот чей. Как он достал мой вибратор?
В следующий раз это была ладонь на заднице — надеюсь, это была его задница. Затем он оказался рядом с букетом роз, держа карточку, которую я не могла прочитать, благодаря размытому изображению, когда я попыталась увеличить его.
Конечно же, новое сообщение от него, и снова это случайная картинка. Он ничего не объяснил. Он не отвечает ни на один из моих вопросов.
На этот раз моя протезная рука ощупывает грудь манекена в магазине нижнего белья.
Не знаю, как я ко всему этому отношусь. Ну, я чувствую себя изнасилованной, хотя уверена, что это бледнеет по сравнению с тем, что должен чувствовать манекен. Насколько я знаю, этот манекен может быть связан с выходкой моего отца, правда его надувная пассия скоро станет бывшей.
— Это было бы неловкое воссоединение семьи, — бормочу я себе под нос, содрогаясь.
— Что? — спрашивает Эмитт.
Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, поджимая губы.
— Можно задать тебе вопрос?
Он пожимает плечами.
— Конечно.
— Что значит, когда парень крадет твой протез и прикасается к таким случайным вещам, как орехи, шоколадные голуби, розы, задница и сиськи манекена?
На этот раз его брови пытаются буквально соскочить с лица.
— Я бы сказал, что это полный пиздец.
— По шкале странных моментов от одного до десяти, где десять — это самое высокое значение, где бы оно могло быть?…
— Двадцать, — говорит он, содрогаясь.
— Я сказала, от одного до десяти.
— Я знаю. Но по-прежнему считаю, что это солидная двадцатка.
Хм. По моей шкале я говорила о самом большем — четырех, но он, кажется, твердо стоит на своем.
Прежде чем успеваю сказать что-то еще, кто-то звонит в дверь, и Эмитт подбегает, чтобы открыть. Наш дом устроен странно. То, что фактически можно считать домом, плавно перетекает в офис моего отца, затем в его огромный магазин, который раньше был гаражом. Он расширил его, чтобы сделать его больше похожим на гараж на десять автомобилей, но это просто техника и прочая околотехническая ересь. Наверху — моя маленькая квартирка, но я провожу здесь почти столько же времени, сколько наверху, потому что моя ювелирная комната находится в задней части моей старой спальни.
— Каша, я думаю, это тебя, — кричит Эмитт.
Я в замешательстве направляюсь к двери. Когда я добираюсь до нее, Эмитт улыбается, прислонившись к двери, а посыльный протягивает мне две вазы с розами.
Эмитт помогает мне их взять, а я расписываюсь в документах
— Кто прислал эти…
Доставщик уходит прежде, чем успеваю закончить свой вопрос, делая вид, что у него есть более важные дела, чем доставка роз из фургона доставки роз, за что ему платят.
— А не грубо ли? — ворчу я, пытаясь найти карточку.
— На этом нет карточки, — говорит Эмитт, явно пытаясь помочь мне.
На единственной карточке просто написано: «КАША».
На мгновение я задумываюсь о Романе, но потом вспоминаю, что мама любит розы. Теперь, когда мы помирились и начали регулярно разговаривать, я уверена, что это она посылает мне оставшуюся оливковую ветвь в знак примирения… или, может быть, типа разновидность дерева или что-то еще.
Мы с Эмиттом кладем розы и пожимаем плечами в недоумении.
— Ты сегодня вернешься к нам на работу? — спрашивает он, когда я иду за ним по лабиринту, который мы называем домом, прихватив с собой бутерброд.
— Просто позволю папе загрузить всю информацию с Джилл, — рассеянно говорю я, прежде чем откусить кусочек.
На папе странные маленькие очки, которые с каждым годом становятся все удлиненнее. У них сейчас тема с заостренными оправами. Он приподнимает один слой увеличительных стекол, отворачивая их в сторону. Потом еще, и еще, и… Блин. Сколько их у него там?
Наконец, он добирается до тех линз, которые не делают его глаза похожими на глаза инопланетной рыбы.
— Каша! Останови поток этих чертовых сообщений! — рявкает он, а я ухмыляюсь, как озорная девчонка.
— Что? Не знаешь, как переписываться с дышащими женщинами? — говорю с тенью удивления.
Эмитт давится, и Дженни — вторая, молодая и очень милая практикантка отца — роняет свои инструменты на пол, прежде чем споткнуться. В свете прошедших событий, это больше похоже на некрофилию, чем… как называется фетиш на перепихон с пластиковой куклой?
У папы сейчас нездорово красный цвет лица.
Зарвалась, Каша.
— Это был просто эксперимент! — шипит папа, только подогревая слух о пристрастии к некрофилии.
Очевидно, хорошая дочь прекратила бы это, чтобы его интерны не трезвонили повсюду о том, что он подтрахивает мертвых.
— Это был эксперимент по определению того, насколько глубоко твой член может погрузиться в вычурную надувную бабу? Или ты замерял свою скорость? Может быть, выносливость? — я останавливаюсь, потому что меня тошнит. Также выбрасываю остатки сэндвича в мусорное ведро, потому что у меня пропал аппетит.
Глаза отца чуть не вылезают из орбит, а Эмитт оборачивается, сотрясаясь от беззвучного смеха. Дженни в ужасе смотрит на отца, ожидая подтверждения. Бедная девушка. Ей едва исполнилось двадцать, и безумие, царящее в доме Дженсенов, постепенно развратило ее.
— Пожалуй, я лучше постою вон там, — говорит Дженни, направляясь к машине, в которой больше всего колокольчиков и свистулек.
Эмитт следует за ней, поднимая руки в жесте «какого хрена» и улыбаясь мне. Я только пожимаю плечами в ответ. Легкая усмешка трогает мои губы, когда Дженни спотыкается и роняет отвертку. Как только Эмитт наклоняется, чтобы поднять ее, она смотрит на его задницу. Вздох. Она определенно стала испорченной. Надеюсь, когда-нибудь мне снова понравится эта задница.
— Мы больше не обсуждаем мою личную жизнь, — шипит папа.
— Это ты так говоришь, — язвительно замечаю я, переводя взгляд на разъяренного отца.
— А как насчет твоей личной жизни? — интересуется папа, выгибая бровь. — Твоя мать позвонила и сказала, что мне лучше убедиться, что ты не против того, чтобы переехать от меня, если у вас с Роландом все срастется.
— Романом, — решительно поправляю я. — Но ничего не вышло, так что не беспокойся.
Я не упоминаю о загадочных посланиях, потому что не уверена, что понимаю их смысл.
— Это он… — умолкает он, нахмурив брови.
— Парень, который видел тебя по самые яйца в «пластиковой Сьюзи»? Еще бы.
Он издает стон.
— Ты никогда не забудешь об этом, верно?
Воздух прорезает звук дверного звонка, предупреждая нас, что сегодня утром у парадной двери основного дома нас ожидает еще один гость. Эмитт трусцой бежит через весь склад, чтобы открыть дверь, в то время как глаза Дженни всю дорогу бегают по его твердым ягодицам.
— Из-за этого у меня на всю жизнь остались шрамы. Так что нет, я не позволю тебе забыть об этом в ближайшее время.
Резко вздрагиваю, просто чтобы подчеркнуть, насколько травмирована, но он просто закатывает глаза и начинает опускать очки, щелкая линзами по одной. Когда он заканчивает, его глаза превращаются в два гигантских зрачка, и он снова смотрит на свою миниатюрную деталь.
Пока он использует какую-то жужжащую штуковину, чтобы сделать дым на какой-то проволочной штуковине, я опираюсь бедром на стол.
— Я думала, ты хочешь проверить Джилл.
— Да, но сначала мне нужно найти закоротку здесь…
— Еще одна доставка для тебя, — говорит Эмитт, возвращаясь. — Они сказали, что положат это куда угодно, туда, где же ты захочешь это взять? — добавляет он.
— Я?
Он кивает.
Сколько роз мама еще пришлет? У папы начнется аллергия, когда он туда войдет.
— Просто отправь их ко мне в комнату.
