Он переваривает услышанное, устраиваясь поудобнее у комода, и я вздыхаю, вспоминая самый страшный день в моей жизни.

— В машинке застрял кусок, и я выключила машину, чтобы дотянуться и выбить кусок. Но я споткнулась, въехав бедром в кнопку питания, как раз тогда, когда моя рука была прямо в машине. Короче говоря, я просто вытащила оттуда искалеченную конечность, а мой отец позвонил в 911. Я потеряла руку до локтя, и создание украшений одной рукой стало чертовски сложной задачей.

Он вздрагивает и отводит взгляд. Я не уверена, что это — яркие образы, которые заставляют его отводить взгляд, или он скрывает жалость, зная, что мне она не нужна.

— Но из этого вышло что-то хорошее, — продолжаю я, пожимая плечами. — Папа начал заниматься протезированием. Он получил свой первый грант за руку, которую сделал специально для меня. Он спроектировал ее таким образом, что я могла зацеплять украшения, пока работала над ними, используя здоровую руку. Потом была очень реалистичная рука специально «для выходов». Потом рука для плавания. Мало-помалу он добрался до разработки умной руки. Создание искусственных ног потребовало немало времени, но руки… нужно быть очень богатым, чтобы позволить себе хорошую руку. Папа пытается клонировать технологию от Джилл более доступными методами, чтобы каждый с ампутированной рукой мог получить ее. Он сделал много денег в этой области и любит изобретать новые руки для меня. Я начала шутить про руку ради него. После аварии он считал себя виновным в ней, и его вина всегда давила, а я терпеть не могла видеть боль в его глазах… как будто он подвел меня. Сначала я притворялась, что все в порядке. Затем, с помощью Лидии и Хенли, со мной действительно все стало нормально.

Он изучает меня, как будто впитывает все это.

— Когда в той неравной схватке мне раздробили колено, мне сказали, что я снова буду ходить, не хромая, но что я никогда не смогу заниматься спортом. Иногда бывают дни, когда колено болит сильнее, иногда меньше, но потеря возможности заниматься баскетболом… это куда больнее, чем физическая боль, которую мне пришлось вытерпеть, чтобы снова ходить, — тихо говорит он мне.

Я медленно киваю.

— Ты не знаешь, насколько часто ты пользуешься своей конечностью, пока она внезапно не исчезает, — говорю я, подтверждая и отмечая ход его мыслей.

— По крайней мере, мне удалось сохранить ногу, — говорит он со вздохом. — Я долго купался в жалости к себе. А ты так прекрасно это перенесла.

— Не всегда было так прекрасно. Я тоже погрязла в персональной яме жалости. Это часть процесса исцеления, — говорю я, пожимая плечами. — Ты скорбишь о том, что потеряешь больше, чем ничего. Я же просто научилась приобретать новые вещи. Не говоря уже о том, что мне повезло даже пережить потерю крови, так что для меня все было в перспективе. Принятие исцеляет всех.

Он улыбается, снова кивая, рассеянно глядя на меня.

— Ты сожалеешь о той драке? — спрашиваю его я, подтягивая колени к груди.

Я действительно хочу снять эту руку, но также хочется знать о нем еще больше.

— Ни капельки, — говорит он со вздохом, снова встречая мой взгляд. В его глазах не отражается ничего, кроме правды. — Если бы мне пришлось делать это снова и снова, я бы все равно ввязался бы в ту драку.

— Почему? Потому что они навредили тому парню из твоей команды? С ним все обошлось.

— С Виком все обошлось. Просто сотрясение мозга, — соглашается он. — Когда они использовали тот дешевый прием и повалили его на корт, я играл с огнем в тот вечер, где ставкой была моя жизнь. Я подбрасывал и закидывал в корзину. Сколько бы раз я не подбрасывал, мяч оказывался в корзине, не считая двух или трех раз. Закончил с тройным дублем и остался самым результативным игроком в игре в истории «Трояна» тем вечером. Мы поехали на чемпионат штата по результатам этой игры. Драка не имела никакого отношения к Вику. Я занимался этим на корте.

В замешательстве я поджимаю губы.

— Тогда зачем ты полез в драку?

— Мы все были на вечеринке в тот вечер, праздновали. У нашего друга был огромный домик, в котором мы частенько зависали. Вик был там, хотя и не пил. Я выпил три шота, когда заметил, что моя сестра пропала. Короче говоря, я нашел ее в одной из спален, и она кричала. Тогда-то я и вышиб дверь. Ублюдки связали ее, но она все еще была полностью одета. Я едва успел вовремя. Они собирались наказать меня через нее, так как я закончил их сезон поражением с разгромным счетом. Я проиграл. Семь гребаных парней. Я держал себя в руках, когда они набросились на меня по двое. Только когда они набросились на меня, я оказался на спине, и бейсбольная бита раздробила колено. Этот тошнотворный звук, когда ты слышишь, как хрустят твои кости, отчетливо слышишь, как все твои мечты разбиваются вдребезги.

Он тяжело дышит, и я киваю. Если кто-то и понимает последнюю часть, так это я.

— Я была неправа, — тихо говорю я. — Насилие в той ситуации было приемлемым решением, — он прочищает горло, слегка смещая вес.

— Я никому не рассказывал о своей сестре, кроме Андерсона, моих родителей, твоей матери, а теперь и тебе. Вот почему я здесь ради Андерсона. Он был рядом со мной. Вот почему я могу простить его никудышные манеры, потому что мои родители выгнали меня, когда я больше не был главным кандидатом в скауты колледжа. Они отказались пускать мою сестру в полицию, потому что ее бы назвали шлюхой. По их словам, так все и работает. И когда мне понадобились деньги на колледж, твоя мать оплатила мое обучение, не ожидая ни цента обратно, хотя я и выплатил ей все.

Это определенно моя мать в той ее ипостаси, в которой я ее знаю… до того, как она оставила моего отца, разбитого на тысячу мелких осколков, чтобы стать богатой женщиной. Это также объясняет, почему Роман проводит столько времени с моим ничтожным сводным братцем и моей поверхностной матерью.

— В то время я встречался с Эмили Лоуренс, — продолжает он, слегка ворча. — Она бросила меня, как только передо мной перестала маячить перспектива будущей спортивной карьеры.

Превращаясь в куклу с качающейся головой, снова киваю, вспоминая Эмили. Она определенно была зайкой спортсмена, но жаль слышать, что в ней не было ничего больше.

— Некоторые люди хотят то, что у нас есть, вместо нас самих, — звучит философски, но это все, что я могу сказать.

— У тебя кто-то есть? — спрашивает он, прочищая горло.

Он вдруг занервничал?

— Нет. Никого. Последний парень, с которым я была предельно серьезна, решил, что не справится с одной рукой. Он не возражал, когда я носила протез, но, в конце концов, ему пришлось увидеть меня без руки. Я снимаю ее, когда ложусь спать, и, за исключением этого, я всегда носила ее только тогда, когда выходила на улицу.

Моя робо-рука дергается, как будто знает, что о ней говорят. Чертова рука. Она доставляла немало проблем ночью.

Роман выглядит смущенным.

— Большинство моделей рук используются только для эстетической цели, — объясняю я, пожимая плечами. — Если бы они не использовались чисто для красоты, то они не были бы действительно функциональными после выполнения определенных задач, для которых они, возможно, были разработаны. Если бы я не выполняла эти задачи, мне было бы неприятно носить руку.

Он качает головой.

— Просто пытаюсь понять, в чем проблема. Как долго вы встречались?

Это… не то, чего я ожидала.

— Чуть больше шести месяцев. Не все парни могут справиться с потрясающей девушкой только с одной рукой, — шучу я, стараясь сохранить легкость в голосе, чтобы он не начал жалеть меня.

— Но твои сиськи наверняка компенсировали отсутствие у тебя одной руки, — обескураживает он.

Ухмыляясь, я делаю вид, что смотрю вниз на мои достаточно выдающиеся буфера.

— Забавно, я говорила то же самое. Думаю, он не зацикливался на размере груди, — пожимаю плечами, все еще улыбаясь.

Мои глаза встречаются с его взглядом, и на его лице расцветает широкая улыбка, и в моей груди возникает непрошеное чувство тяжести, когда понимаю, что в его взгляде синих глаз нет ни капли жалости.