— Типа круговая порука? — заинтересовался я.

— Типа-типа, — закивал уже опьяневший дядька. — Блюдечко ставят, по блюдечку подписи идут, по кругу, чтобы виноватыми были все, а зачинщиков не найти.

Вот так вот, Фуэнте овехуна[1] российского разлива. Если виноваты все, то не виновен никто. Правда, никто не сказал, что нельзя просто «назначить» виновных или наказать каждого десятого, скажем.

С утра наш возничий преподнес нам плохую новость.

— Мы скоро из леса выедем, там дорога широкая, а на ней болкпост с пулеметом.

— Чего-чего? — вытаращился Серафим. — Что за болкпост?

— Может, блокпост? — заинтересовался и я, слегка удивившись и самому слову, которое не должно бы здесь быть, и блокпосту. А ведь правильно. Нафига перекрывать лес, если можно перекрыть более важное место?

— А хрен его знает — может, и блокпост, — не стал спорить дядька. — Его еще хасеи поставили. Дура такая здоровая — сарай высоченный, с балконом, а по нему мешки с песком, пулемет.

Новость и на самом деле хреновая.

— А чего раньше не сказал? — спросил Серафим.

— Какая разница, когда сказать? Вон, сейчас и сказал. Еще не поздно обратно вернуться.

— А солдат сколько? — поинтересовался я.

— Когда сколько, — пожал дядька плечами. — Когда пять, а как-то раз десять. Они могут просто сани проверить, а могут и очередь дать, если пьяные. Так чего, обратно возвращаться станем или как?

Я только махнул рукой, и сани покатились дальше. Выехав на широкую дорогу, лошадка пошла веселее.

— Что делать станем? — поинтересовался Серафим. — Может, я прямо сейчас спрыгну, обойду и гранатами закидаю?

— Не выйдет, — покачал я головой. — Если это блокпост, ты гранату туда не закинешь. Видел такие. И пушки у нас с собой нет.

Не стал уточнять, что видел английские блокпосты лишь в книгах про Интервенцию, но только сейчас о том вспомнил. Бывает. Раскинув мозгами, сказал:

— Значит, расклад такой...

Солдаты, дежурившие на блокпосту, должны услышать пьяные песни издалека. Веселые дядька Паня и Серафим, «прикончившие» оставшийся самогон, и я, трезвый, как сволочь, распевали:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны.

Выплывают расписные

Стеньки Разина челны.

Пока пели, я игрался со своим браунингом, укрепленным на резинке, представляя, как стану поднимать руки вверх, а потом — бац, в руке окажется пистолет, и я тут всех положу. Но либо резинка оказалась не такая, как нужно, либо я что-то неправильно делал, но оружие не хотело выскакивать и ложиться мне в руку. Либо проваливалось в рукав, либо грозило улететь. А может, пистолет на резинке — это чисто книжное или киношное изобретение, вроде пружинного приспособления князя Пожарского в «Статском советнике»? В кино хорошо смотрится, а как такое в реальность воплотить? Надо было со знающими людьми посоветоваться. Говорят, у эсеров оружие на резинке хорошо получалось спрятать, но где те эсеры?

Мы проорали Стеньку Разина уже по второму разу, трезвея, невольно вбирая головы в плечи и ожидая не окрика, а пулеметной очереди. Но никто не приказывал и не стрелял. Наконец, приблизились к самому блокпосту, и на самом деле напоминавшему высокий амбар с козырьком, на котором уложены мешки с песком.

— Командир, а ведь тут никого нет, — сказал возница.

Я приподнялся, встал на колени. И впрямь — вокруг блокпоста лежали сугробы, на которых не отпечаталось ни следа.

Сани остановились, и мы с Серафимом держа наготове револьверы, подошли к амбару. Вон, даже лестница есть, и сверху дверца открыта.

Поднявшись по лестнице и осторожно, бочком, протиснувшись в дверь, я едва не заорал и, чуть не выстрелил. Прямо на меня глядел мертвыми глазами покойник в шинели с погонами поручика, в грудь воткнут штык, к которому прикреплена бумажка. Взяв ее в руки, я прочитал: «Вы суки все равно за границу уйдете а нам тут жить с большевиками уходим домой и пошли все на х...»

Стало быть, разбегается белая армия Северного правительства. Это радует.

Я передал Серафиму творение дезертиров, а сам осмотрел блокпост. Еще раз похвалил англичан. Видимость отсюда полная, достать защитников сложно, а если садить из пулемета, то милое дело. Кстати, а пулемет-то где? А пулемета нет. Верно, дезертиры прихватили с собой. Буду надеяться, что сдадут его частям Красной армии. С другой стороны, это и хорошо, что беглецы прихватили его с собой. А иначе мы с Серафимом не удержались, поставили бы его на сани. И куда мы с пулеметом? Тот случай, что и таскать трудно, и выбрасывать жаль. Нет, я бы точно не выкинул пулемет!

[1] Пьеса Лопе де Вега. Убив владетеля, крестьяне, отвечая на вопрос, кто убил, отвечали: — Фуэнте овехуна т.е. «Овечий источник». Судья применял пытки, но был вынужден отступить, так как если виноваты триста человек, то всех казнить невозможно.

Архангельск у меня теперь прочно ассоциировался со снегом, морозом, грязным льдом замерзшей Северной Двиной со всеми ее притоками. А кажется, должен бы помнить и ледоход, зеленую траву, очень короткое, но жаркое лето. Но отчего-то тепло улетучилось из памяти, оставив воспоминание только о холоде и пронизывающем ветре.

Мы с Серафимом добрались до места, как и планировали, за две недели. Дядька Паня, как обещал, передал нас с рук на руки своему родственнику, а тот довез до самых Холмогор, откуда рукой подать до Архангельска. Ну что нам какие-то восемьдесят верст? Поднапрячься, можно пешком дойти за три дня, а если на санях, так и всего за два. Винтовки пришлось спрятать при въезде в город — мало ли, нарвемся на патруль, а вот револьверы и гранаты решили оставить при себе.

У Серафима в Холмогорах отыскалась старенькая тетка, не особо обрадовавшаяся появлению племянника вместе с незнакомым парнем, но, когда мы поделились с ней сухарями, да еще отсыпали крупы, вмиг оттаяла, поставила самовар, озаботилась баней и даже нашла два комплекта старого нательного белья. Воду и дрова, разумеется, мы сами носили. В Холмогорах с дровами получше, чем в Архангельске, а вот с продуктами так же плохо.

После того как мы напарились в бане, поменяли белье, жизнь показалась райской.

Тетка ничего не знала о пребывании племянника на Мудьюге, тем более, в Красной армии, а Серафим ее просвещать не стал, отделываясь общими фразами. Да тетушка и не ждала развернутых ответов, зная, что племянник все свою жизнь провел в море, а какие там новости? Вода, лед, вот и все.

Переться до Архангельска пешком не хотелось, потому Серафим половину дня потратил на поиск транспорта. Могли бы и не найти, потому как от бескормицы в Холмогорах остались почти без коней, но четыре фунта сухарей сыграли решающую роль. Пожалуй, я еще ни разу не вкладывался так удачно. С другой стороны,если с хлебом дела обстоят так хреново, что мы сами будем есть с Серафимом? Ладно, как-нибудь перебедуем до прихода наших.

Не вижу смысла описывать нашу поездку, но, что удивительно, мы ни разу не наткнулись ни на патруль, ни на какой-нибудь пост. Может, белая армию уже ушла куда-нибудь в Норвегию или в Белое море? Тогда с кем же мы воевали в феврале двадцатого, когда брали Архангельск?

В столицу белого движения Русского севера мы прибыли только через два дня. Серафим сразу же пристроил меня к надежному человеку: слесарю с судоремонтного завода в Соломбале, а сам убежал разыскивать товарищей по подполью.

Хозяин квартиры — высокий слегка хромавший дядька представился как Иван Петрович. Корсаков не скрывал, что мы прибыли с «той» стороны и, кажется, это угнетало хозяина. Он что, боится попасть в контрразведку? Тогда вообще, зачем согласился нас принимать? Но, как оказалось, Ивана Петровича угнетало нечто другое. Напоив меня чаем с сахарином, он спросил:

— Вот ты мне скажи, Владимир, а что Советская власть сделает с теми, кто белых поддерживал?

— Что значит, поддерживал? — не понял я. — Если кто на белых работал, так ничего страшного. Вон, до октябрьского переворота все рабочие на кого-то работали — либо на буржуя, либо на государство, либо на самого царя. И что теперь?