Даже не стал говорить о недопустимости самосудов, язык не повернется. Но изнасилование, как говаривал мои друг-полицейский, начальник отдела по расследованию преступлений в сфере половой неприкосновенности — самое поганое дело. И доказывать трудно, а если запустили маховик машины, пиши пропало. Он, в свое время посмотрев фильм «Ворошиловский стрелок» заявил, что до суда это дело точно б не довели — все улики потерпевшая уничтожила, из всей доказательной базы остались только ее слова, да признания подозреваемых, данные под давлением.

Девушка лежала пластом на кровати, укрывшись с головой одеялом. Рядом с ней сидела пожилая женщина.

— Маша, это следователь, — представил меня старик. Мне же представил: — Мария Ивановна, супруга.

— Видите, мы с вами почти тезки. Вы — Ивановна, а я Иванович. Меня Владимир Иванович зовут, можно Владимир. Как девочку-то зовут?

— Катериной, — ответила Мария Ивановна.

— Она после происшествия так и лежит?

— Так и лежит. Отходить от нее боюсь. Сказала, что жить больше не хочет.

По опыту знаю, что хуже нет, если потерпевший «уходит в себя». И психолога у меня нет, чтобы вывести Катю из этого состояния, а самое главное — нет времени. Может так статься, что завтра бригада уйдет в бой, и что тогда? Потому-то расследование преступлений в военное время и представляет сложность, что перемещаются люди, меняется обстановка.

— Василий Филиппович, а у вас баня есть? — спросил я.

— Баня? — удивился старик.

— Так есть, или нет?

— Так есть, конечно, как же нам без бани? А зачем это? — еще больше удивился землемер.

Не отвечая хозяину, я повернулся, присел на кровать Катерины, засунул руку под одеяло и нащупал пятку.

— В—в—в—и—и—у—ух! — заверещала девчонка.

От визга девчонки дед с бабкой подскочили, а у меня отлегло от сердца. Визжит — жить будет!

— Ты чего делаешь-то, следователь хренов? — вскочил старик и ринулся на меня с кулаками, но был остановлен Марией Ивановной.

Похоже, хозяйка поумнее супруга или догадливей.

— Шел бы ты Василий Филиппович баню топить, — велел я.

Послушал бы меня эксперт, схватился бы за голову — следователь предлагает уничтожить следы преступления.

— А баню зачем? — не сразу понял старик, но хозяйка подняла его с места и принялась выталкивать из дома, приговаривая: — Иди, там воды почти половина бака, охапку дров бросишь, больше нам и не надо. Владимир Иванович дело говорит — надо девку в чувство привести, грязь с нее смыть!

Старик ушел, продолжая что-то бубнить под нос, а я опять повернулся к девушке.

— Кать, ты кого-то из этих мерзавцев узнать сможешь?

— Н-нет, — отозвалась девчонка из-под одеяла. — Они на меня сзади накинулись, юбку задрали, на голову натянули. Но их всего трое было, я голоса слышала. И еще, менялись они...

Катя заплакала. Это лучше, нежели бы просто лежала, как бревно. Немного подождав, пока девушка порыдает, спросил:

— А ты с какими-нибудь солдатами разговаривала? Сегодня, а может вчера или позавчера?

Девушка на какое-то время перестала плакать.

— Не помню. Ой, нет, вчера ко мне два солдата подходили, я как раз от ручья шла. Сказали — вот мол, девка красивая, работящая. Еще спросили — часто ли сюда хожу. Я и ответила — мол, когда как, но днем надо картошку копать, так вечером постирушки устраиваю, каждый день прихожу.

Пока мы разговаривали, пришел хозяин.

— Вода нагрелась, а париться-то не надо, да? — посмотрел он на супругу.

— Не надо, — засуетилась та, принимаясь тормошить Катю. Кивнула мужу: — Вы бы в другую комнату шли, мы с ней в баню пойдем.

— Кать, ты пока грязь смываешь, вспомни, с кем разговаривала, ладно? — попросил я.

Пока бабушка отмывала Катерину, хозяин дома немного отошедший от беды поил меня чаем с сухарями и рассуждал, что теперь делать с внучкой. Решив, что можно отправить либо в Архангельск, либо в Вологду, повеселел.

Вернулись женщины. Катька уже не выглядела покойницей, порозовела.

— Вспомнила! — заявила она с порога. — У одного зуба спереди нет, он, когда говорил, слюной брызгал. А у второго щетина, и на фуражке козырек сломан.

— Если увидишь, опознать сможешь? — поинтересовался я.

— Смогу, — уверенно кивнула девушка. — Только, как я на него глядеть-то стану?

— Так просто, — пожал я плечами. — Я командиру скажу — он бойцов выстроит, а ты вдоль строя пройдешься. Выберешь, кто подходит, потом мы с ними поговорим, так и найдем.

— Не, вдоль строя не пойду! — сразу же принялась отказываться Катерина, а ее поддержала бабушка: — Вы что, Владимир Иванович, как такое можно? Там же весь город соберется. И так девчонка натерпелась, а что теперь? Все пальцем на нее указывать станут.

М-да. И что делать? Девушка боится, что увидят. В мое время свидетеля посадили бы за специальное стекло, чтобы она видела преступника, а тот ее нет. Коль скоро подобного стекла в девятнадцатом году я не добуду, придумаем что-то другое.

На следующий день Терентьев выстроил всю бригаду. И хотя она по численности напоминала полк, если не батальон, но все равно строить пришлось в три шеренги, а иначе бойцы не поместились бы на небольшой площади перед собором.

Когда красноармейцы увидели, как из штаба вышло какое-то существо укрытое с ног до головы мешком с прорезями для глаз, покатились со смеху. Но смех быстро затих, когда Катерина, обойдя две шеренги, отыскала в третьей первого, а потом второго.

— Вот эти! — уверенно сказала девушка, ткнув в грудь того, у которого отсутствовал передний зуб. Потом стукнула кулачком во второго, со сломанным козырьком.

На допросе оба поначалу вообще отпирались, потом говорили — мол, все произошло по доброму согласию, девка сама дала. Но, само-собой, после некоторых усилий с моей стороны раскололись. И, разумеется, сдали третьего подельника.

Потом все трое просили дать им возможность искупить вину кровью, умереть за дело революции. Вот только умереть за дело революции — это еще надо заслужить. И не все имеют на это право. У мерзавцев — лишь расстрел перед строем.

В Пинеге заработала-таки телефонная связь, и бригада теперь получала приказы гораздо быстрее, нежели раньше. И вот, из штаба дивизии велено оставить в городе батальон, а основным силам передислоцироваться в Котлас, а оттуда по железной дороге ехать в Вологду.

Наше дело солдатское — выполнять, а уж что ждет дальше: переброски на другой участок куда-нибудь в тундру или вообще отправка на другой фронт, никто объяснять не станет. И вот, топ-топ пятьсот верст по прямой. Раньше бы по Северной Двине пошли, на пароходах, так на ней до самого Котласа белые. Не зря про гражданскую войну говорят «слоеный пирог». И хорошо, если слоев два или три. Иной раз и восемь, а то и десять.

От Пинеги мы шли две недели. Это только Суворов умудрялся проходить со своими чудо-богатырями по пятьдесят, а то и по семьдесят верст в день, а мы, дай бог, по тридцать-тридцать пять. Как водится, обозы отстали, потому что кони существа нежные, и за людьми не успевали.

Идти пешим ходом — то еще удовольствие. Устаешь, да и сапоги снашиваются быстро. Но я радовался хоть такой подвижке. Осточертело безделье, неопределенность положения. Болтаюсь в бригаде, как цветок в проруби. Слова не мои, запомнил из какого-то фильма про гражданскую, но мне подходят. В Вологде есть штаб армии, особый отдел. Выясню, что и как. Может, товарищ Кедров уже разгреб бумажные завалы, скопившиеся на столе, и теперь примет-таки решение о славном разведчике? Москве ничего не грозит, начальству пора приниматься за рутинную работу.

В Котласе вместо долгожданного отдыха нас встретила паника. Один из речных судов, оборудованных радиостанцией, перехватил сообщение, что Петроград пал под напором Юденича, а Кронштадт захвачен английским флотом. Перехватил — так и ладно, молодец, но зачем же орать?

Командир с комиссаром немедленно отправились разыскивать местное начальство, чтобы узнать подробности. А вернувшись, пожимали плечами — мол, начальство само ни шиша не знает, ждет.