Пегая Ромке отдыхала в стойле после дороги из города. Входя на двор, Ингер услышал её ржание – кобыла почуяла хозяина.

День клонился к вечеру, и новая крынка с молоком уже ждала охотника, заботливо отставленная в тень под стеной. Ингер поднял крынку и отправился на конюшню.

Ромке встрепенулась, завидев его. Охотник похлопал кобылу по гладким бокам и поднёс крынку к влажному носу. Ноздри дёрнулись, шершавый язык устремился в жирную белую жидкость, жадно зачерпывая.

– Ну-ну, будет, – Ингер осторожно убрал молоко и погладил лошадь между ушей. – Мне-то оставь.

Кобыла фыркнула и переступила тонкими ногами. Охотник выждал несколько минут, продолжая поглаживать животное и внимательно наблюдая за ним. Ничего – глаза кобылы по-прежнему блестели, бока равномерно вздымались. Ромке прядала ушами, поглядывая на хозяина.

– Умница, – Ингер похлопал лошадь по крупу и, прихватив крынку, вышел.

Молоко тяжело переливалось в глиняной посудине. Оно ещё таило в себе аромат душистых трав и выдаивавших его рук. Охотник поставил ношу на землю и взглянул на соседнее подворье. В пыли за плетнём кувыркались детишки.

– Умница, – повторил Ингер, опрокидывая крынку ногой.

***

«Умница» появилась только с закатом. Оранжевый солнечный шар уже готовился прижечь кромкой горизонт, когда на двор бочком вошла тоненькая девчушка в сером полотняном платье и сером же платке. Корова, недавно приведённая с выпаса, доверчиво повернула к ней голову. Повернул голову и охотник, наблюдая за вошедшей из дома.

Девушка огладила покатый коровий лоб и забрала пустую крынку. Её длинная тень протянулась через двор и коснулась порога.

– Молоко великолепно.

Крынка, глухо ударившись в утоптанную землю, покатилась по двору.

– Я напугал тебя, дитя, – охотник переступил порог, глядя, как девушка полупрозрачными руками кутает лицо в платок.

– Н-нет… – шорох листвы звучал громче, чем её голос, – нет, господин…

– Передай мою благодарность отцу и матери, – продолжал Ингер, – этот дом стал добрым пристанищем для меня.

– Да, господин…

– Ступай, умница, – добавил охотник, глядя, как исчезает за горизонтом верхушка светила, – и пусть хранит тебя Бог.

– Благодарю, господин.

Девушка подхватила крынку и, поклонившись, убежала. Ингер смотрел ей вслед. Девица слишком юна, чтобы врать приезжему охотнику, но именно таких, наивных и юных, используют как орудие в зловредных кознях. О нет, не демоны, а обычные люди, таящие камень за пазухой. Мужчины и женщины, связавшиеся с нечистым бесом мести, запродавшие душу ему в обмен на шанс насолить неугодному человеку.

На всякий случай Ингер ещё раз зашёл на конюшню. Подмешанный в молоко сок белладонны умертвляет не сразу. «Красная заря», что цветёт на рассвете, будучи добавленной в пищу, тут же вызывает страшные мучения. А едкий нектар наперстянки убивает постепенно, учащая пульс, вызывая колики, рвоту и смерть.

Ромке мерно жевала сено.

Ингер постоял, рассеянно поглаживая кобылу по холке. На дворе смеркалось, и он, заперев ворота конюшни, вернулся в дом.

Минувшим утром о его прибытии не знал никто. И всё время, пока охотник в сопровождении священника изучал деревню, она казалась пустынной. Не бродили по пятам толпы жаждущих донести на ближнего своего, не бросались с мольбой под копыта лошади, рискуя быть растоптанными раньше, чем выслушанными. Но не раз и не два Ингер замечал, как колыхались тени в подслеповатых оконцах.

За ним наблюдали. И боялись – больше, чем обычно.

Охотник тщательно занавесил окна. Завтрашняя проповедь обещала многое. Пусть Ульрих болтает языком, пугая прихожан – когда люди боятся, на их лицах написаны все мысли. Не исключено, что кто-то из местных знает о ведьме больше, чем хочет сказать.

Ингер потёр лоб. Пропала девица, сгинули в небытие четыре дома с семьями. Люди не исчезают в никуда и не возникают ниоткуда – но местные крестьяне, кажется, с этим не согласны.

Впрочем, не только местные. Чудовищное упрямство, как мор, поражает невежд – и они верят, что человек может появиться из пустоты. Боже всемогущий, ведь на его, охотника, долю уже выпадали точь-в-точь такие невежды!

Ингер покачал головой. Те люди и впрямь свято верили в козни Дьявола. И более всех «пособница Нечистого» – тощая, немытая женщина с блестящими глазами, похоронившая мужа. Она отнюдь не выглядела убитой горем и вряд ли вообще сознавала, что происходит.

– Мой Антонио, – шептала она так быстро, что он едва мог её понять, – мой Антонио, он ведь помнит меня. Он приходит ко мне, каждую ночь приходит, и ложится со мной, как всегда ложился!..

И разражалась громогласным смехом, удивительным для такого тщедушного тельца, а по её дряблым щекам текли потоки мутных слёз.

Неудивительно, что её сочли отступницей – один вид этой женщины прямо-таки вопил о связи с Нечистым. Без сомнений, она заключила позорную сделку, сотворив скверну. И, конечно же, её упокоившийся муж действительно являлся ей, будучи вызванным с того света дьявольской силою.

Но хуже всего было то, что вдова сама в это верила.

– Не хотите ли провести у меня ночь, святой отец? – желтозубо ухмыляясь, спрашивала она. – Чтобы убедиться, что мы с моим Антонио неразлучны!

Охотник с грохотом опустил засов на двери. И ведь он согласился! После стольких лет, которые, казалось, должны были научить его уму-разуму!..

Ингер швырнул в плошку на столе кусок свиного жира, заботливо приготовленный хозяевами. Толстый, скрученный из суровой нити фитиль затлел, поднесённый к лампадке. Охотник невидяще смотрел на крохотный огонёк, озарявший бликами простое деревянное распятие.

Возможно, она действительно была бы хороша в постели – говорят, безумицы в экстазе вытворяют такое, что даже блудницам в голову не придёт… Но познать её ему не пришлось.

Он стянул котту и бросил на грубо обтёсанную лавку. Перевязь с клинками полетела следом – тяжёлая, надоевшая за день. Охотник посмотрел на свои руки. Свободные рукава рубахи покрывали запястья и, распускаясь широкими манжетами, открывали чёрные перчатки с грубыми швами.

Пальцы горели. Готтшальк опёрся руками о стол и опустил голову.

Сегодняшние поиски не дали ничего. Правда о случившемся, как и «невидимая ведьма», не торопится открывать себя. Возможно, завтрашняя проповедь что-то прояснит.

Рука потянулась к суме, извлекая кусок найденной у ямы кости. Фитиль разгорелся, и охотник поднёс осколок ближе к огню.

«Кость» при внимательном рассмотрении оказалась никакой не костью. Больше всего обломок походил на тщательно выбеленное дерево – но кромка его, в отличие от древесины, была не волокнистой, а совершенно однородной, будто полированный металл. Ингер взвесил осколок на ладони – тот казался лёгким, как просушенная ветка. Ни камень, ни кусок железа подобного размера не могли быть настолько невесомыми.

Зажав кусок «кости» в руке, Ингер что было сил стиснул кулак. Раздался еле уловимый скрип, чуть более громкий хруст – и обломок распался на две части, неровные и такие же чисто-белые на изломе. Фитиль, пропитавшийся плавленым жиром, вспыхнул ярче, и охотник увидел то, чего не замечал раньше – два символа на одном из боков обломка, по странной случайности оставшиеся на одном и том же куске. Начертание поражало своей филигранной аккуратностью. А сами символы казались совершенно незнакомыми.

Что это – артефакт из далёких земель? Говорят, норды умеют выплавлять из серебристого металла легчайшие доспехи, которые, однако, протыкаются простым кинжалом. Много чего говорят, но откуда эта штуковина здесь?..

– Дьявольщина, – пробормотал Ингер, кладя обломки на стол и стягивая перчатки. Вспотевшая за день ладонь оставила на столешнице тёмный след.

Он тщательно завернул обломки в обрывок холста и спрятал в походную суму. Рука нащупала среди смятых тряпиц твёрдые, гладко обточенные досочки.

Книга.

Ингер не стал доставать её – этот импровизированный фолиант с самодельной «обложкой» из дерева. Вложенные между досочек разноразмерные листы за долгие дни перемешались, а пыль с них исчезла под пальцами, перебиравшими страницы сотни раз. Книга изменила свой вид, но не стала от этого ближе. Охотник заучил её наизусть, но смысл написанного так и не открылся ему до конца. Он был всё так же далёк от понимания сути чудовищных рисунков и не связанных между собой фраз, как и в тот день, когда обнаружил книгу.