– Эливен, подними голову! Видишь, там, вдалеке? Это какой-то свет.

– Может быть, это выход? Мы спасены?

Маттис не знал ответа. Даже если в самом центре лабиринта находится выход, то это бессмысленно и странно. Если там лестница наверх, то они выйдут не иначе, как в пустыне, где их ждёт неминуемая гибель. Но и здесь, в темном лабиринте им больше делать нечего. Печаль легла непроницаемой маской на лицо Маттиса, она была невидима, только отблеск еле уловимого света чуть ярче блеснул в его глазах. Он думал о матери, что её ждёт, смерть или спасение? Если он не позаботится о ней, то вряд ли кто-то отдаст ей свой кусок мяса и пригоршню воды. Её выкинут на поверхность, и всё будет кончено.

Он вдруг вздрогнул, как будто вспомнил о чём-то, схватил рукой рубаху на груди и смял её, что есть силы.

– Эливен! Ты дорог мне, как брат. Нет, не тот брат, а настоящий, родной. Ты потерял своего отца, я видел твоё горе, оно понятно мне. Ты, наверное, последний человек, которого я вижу перед собой. Я чувствую, что жизнь моя скоро закончится, я не могу объяснить этого ощущения, но со мной такое бывает. С самого детства я обладал повышенной чувствительностью, вернее, чутьём к будущему, как и способностью запоминать всё, что вижу. Мы дошли вместе до нашей цели, пусть она и не оправдала наших надежд. Мы не сдадимся и попробуем выбраться отсюда, но я хочу попросить тебя лишь об одном.

Эливен склонил голову, не смея перебивать старшего товарища, который стал ему очень дорог. Никто, кроме отца, так к нему не относился. Сглотнув комок в горле, Маттис продолжил.

– Этот медальон – всё, что осталось мне от моего отца. Когда-то он сделал его из обломка ножа и подарил моей матери. Когда отца выгнали на улицу, мы собрали всё, что у нас было, и попытались выменять его жизнь, но нам не хватило даже на половину выкупа. Остался только этот медальон на шее матери, который не стоил ничего.

Когда я собрался в путь в команде Горхэма, она надела его мне на шею и сказала лишь одно: «Наша жизнь подходит к концу, но я верю, что его вины в этом нет. Люби его, стремись к нему, помни о нём даже глубоко под землёй».

Я думал, что она говорит об отце, даже немного обиделся на её слова, в которых она допустила вину отца в их бедах. Но сейчас я понял, что она говорила совсем о другом.

Маттис снял с шеи тонкий кожаный шнурок, на котором тускло блеснул маленький круглый медальон. Он надел шнурок на шею Эливена и вложил медальон ему в ладонь.

– На нём изображено солнце, оно прекрасно, его окружает множество лучей. Мы не вправе его винить в том, что умирают наши отцы, матери, братья. Оно было таким всегда, даже когда рождались времена легенд, в которые никто не верит. Я верю, и ты верь. Это время было, и солнце было таким же, как сейчас. Если я умру, сохрани его на своей шее. А сейчас пойдём вперёд, а там посмотрим.

Эливен держал медальон в ладони, не совсем понимая слов Маттиса, но чувствовал, как душа горит от распирающих его эмоций, от гордости и благодарности за такое доверие к нему. Силуэт друга скрылся вдалеке, когда Эливен очнулся от странного оцепенения, охватившего его, и пошёл по тоннелю в сторону света.

То, что они ожидали увидеть, а именно выход наружу – отсутствовал. Тёмно-синий свет исходил из середины круглой площадки, в середине которой был пьедестал в виде окружности, приподнятой над полом на уровень локтя. Эта ступенька светилась тусклым синим светом, но почти не освещала помещение. Маттис снял с пояса верёвку и положил возле прохода, из которого они вышли.

– Я не знаю, что это, но это точно не выход наружу. Подожди меня здесь, я подам тебе знак.

Маттис медленно пошёл по кругу, озираясь по сторонам и стараясь не удариться о стену. Двадцать четыре тоннеля светились чёрными дырами вдоль стены. Он чуть не столкнулся с Эливеном, но успел вовремя его заметить.

– Эливен, я чувствую свою вину перед тобой. Прости меня, но это конец нашего пути. Там больше ничего нет, только бесконечные тоннели.

Кровь чёрными ручейками струилась по губе, стекала ниже и капала на пол. В голове пульсировало, зубы ломило. Маттис не понимал, что происходит с ним, но чувствовал, что сейчас упадёт и больше не встанет.

– Эливен, чем ближе к центру зала, тем больнее. Отойди в тоннель, я остаюсь здесь. Прощай, брат.

– Нет, я не оставлю тебя, мы вместе пришли сюда, вместе и уйдём, даже если из этого мира. Помнишь закон, о котором ты мне говорил? Закон Синией звезды!

Маттис улыбнулся, но не стал разочаровывать парня своими мыслями. Путник жив, пока видит Синюю звезду, но она осталась там, в небе, высоко над толщей этого подземелья. Кому она нужна, эта звезда? Кому она принесла счастье? Он не знал ответа.

Из последних сил путники приблизились к светящемуся кругу и взобрались на него. Маттис втащил Эливена и положил на гладкую тёмно-синюю поверхность. Теряя последнюю искру сознания, он почувствовал, как пол под ними пришёл в движение и стал опускаться. Платформа уходила всё ниже и ниже, показались стены круглой шахты, гладкие и блестящие. Метр за метром синий круг опускался вниз, мягко и беззвучно, словно убаюкивая своих пассажиров в тёплой колыбели. Глаза Маттиса закрылись, а мысли унеслись куда-то далеко, стали размытыми и лёгкими, как туман, о котором он слышал из старых сказок.

Платформа мягко остановилась и сравнялась с полом. Исходящий от неё свет исчез. Пассажиры, случайно оказавшиеся на её поверхности, прибыли в место назначения, сами о том не ведая. Их чувства и мысли не торопились возвращаться в эти уставшие тела, позволяя отдохнуть.

Тяжёлая красная портьера закрывала вход в тронный зал владыки Хобинхора, не оставляя ни малейшей щели. Ни единого звука не проникало в помещение, являющееся самым важным для всего племени кодбанов. Десять воинов с длинными пиками, с секирами, висящими на широких кожаных ремнях через плечо, стояли у входа в священное место. Ничто не могло нарушить покой великого старца, правителя кодбанов. Десять вооружённых стражников легко расстанутся со своей жизнью, если им представится такая возможность ради сохранения спокойствия их владыки, учителя, великого мудреца. Каждый из них понимал, что вся пища, вода, одежда – это дар великого правителя, власть и могущество которого начинается за этой портьерой, а заканчивается на шее последнего смертного на этой планете.

Великий Хобинхор думал немного иначе. Он и сейчас размышлял о чём-то, опустив голову, раскинув мантию вокруг трона. Время шло, оно утекало сквозь пальцы, как песок, который его костлявые ладони уже не способны были удержать. Страх, который он наводил в общинах, даже далёких от этих мест, уже был не таким, как раньше. Всё чаще его воинам могли дать отпор, а иногда из очередного похода за добычей отряд мог вовсе не вернуться.

Когда он только получил власть, стал хозяином этого трона, его многочисленное войско могло совершать длительные переходы к дальним землям. Сейчас это было сложно повторить, но даже не смертоносные лучи были этому виной. С ними можно было справиться, спастись под одеждой или спрятаться за скалы. Воздух, он был уже не тот, что прежде. Он угасал, иссякал, становился лёгким, невесомым. Длительные переходы требовали всё больших усилий, времени, а вместе с этим увеличивалась потребность в ещё больших запасах воды в пути. Когда-то, не так давно, если раскрыть ладонь и рассечь ей пространство рядом с собой, можно было почувствовать, как что-то невидимое щекотит кожу, скользит по ней, сопротивляется. Теперь это ощущение почти исчезло. Только в пещерах, в оврагах, норах можно было дышать свободно, но даже там приходилось всё чаще останавливать работу, чтобы отдохнуть и сделать несколько глубоких вдохов.

Вряд ли Хобинхор думал о судьбе своего народа, а тем более о спасении людей в чужих общинах и поселениях. Его волновало только одно – существует другая жизнь, почти вечная, она была, он может её получить. Даже если ради этого ему пришлось бы пожертвовать всеми воинами, женщинами и детьми, он пошёл бы на это.