– Где все? Почему никто не встречает кормильца семьи?!

Бенет еле держался на ногах, когда жена выглянула из кухни. Джон тем временем сидел в толстовке за столом перед куском торта, положа голову на руки. Он спиной чувствовал движение воздуха. Два шарика были привязаны к стулу и колыхались как два балванчика, ударяясь друг об друга. После дневной выходки, конечно, не о каком празднике не могло быть и речи. Материнское сердце сжалилось, но лишь отчасти. Торт она уже начала готовить, когда Джон ввалился в дом в мокром виде раньше положенного. Получив четкие инструкции по поводу компьютера и футбола, о которых не могло быть и речи, ему пришлось пройти в комнату и просидеть в ней до вечера. До тех самых пор, пока напряжение воздуха разрядится, и можно будет начать переговоры, а не получить пушечный залп. Конечно, мама была в бешенстве.

Джон взял вилку в руки и начал ковырять ей смазанный кремом корж. Нельзя было пригласить даже Майкла. Лучший и единственный друг зашел после школы, чтобы спросить, куда он пропал. Мама ясно дала понять пончику с ножками, что сегодня празднество отменяется. Джон слышал это с верхней ступеньки лестницы, после чего вновь вернулся в камеру пыток, где не работал интернет. Тот, кто придумал «родительский контроль» никогда не был ребенком, иначе как ему в голову пришло ограничивать виртуальный мир, когда реальный рушиться по крупицам.

Джон отвлекся от коржа и услышал привычный тон. Ему не было необходимости знать, с чего все началось, так как заканчивалось все всегда одинаково. Сын получал гордое звание «мальчика для битья» так как пытался защитить мать. Если давным-давно этот пост был почетным, и неудачники, занимавшие его, воспитывались с особами королевских кровей, чтобы получать за них наказание, то сейчас это было жалкое подобие. Радовало только то, что пальцы теперь никому не отрезают, а вот морально било гораздо болезненней. Ведь как бы там ни было речь шла о его отце.

Голоса родителей стали повышаться. И вновь упреки… Джон закрыл уши. Тишина накрыла, будто залез в морскую раковину. Говорят, если прислушаться, в ней можно услышать шум прибоя. Джону не доводилось его видеть еще ни разу. Родители вечно в работе и в выяснении отношений, которых, по сути, давно нет. Джон зажмурился и сделал глубокий вдох. Звон стекла прорвался сквозь толщу сознания, которое как испуганный кролик выглянуло из-за стола. Вскрик матери стал стартом самого масштабного марафонского забега в истории.

Мама вытянулась в коридоре хрупкой тростинкой и прижимала к груди руки, в одной из которых торчал маленький осколок стекла. Отец подпирал стену с таким же блеском в глазах, как и у виновника капель крови на белой ткани материнского фартуха. Осколки зеркала рассыпались под ногами.

– Чего смотришь? – послышался голос отца. – Убирай, раз провинился.

– Не я его разбил.

– Что ты сказал?

Отец выпрямился, намериваясь обучить сына манерам.

– Джон, иди в комнату, – встала на его защиту мать.

– Он должен знать свое место. Ты его настропалила? Против родного отца? Да ты…

Бенет замахнулся, но Джон успел среагировать быстрее, чем хорошая порция виски в крови отца. Парень был уверен, что ее не так много, чтобы вести себя подобным образом, но как отмазка сгодится.

«Ведь я пьян. Беспроигрышный аргумент, чтобы на утро все вернулось на круги своя. Ароматные тосты и поцелуй в щеку… Бесит».

Джон оттолкнул отца, прежде чем его увесистая рука коснулась лица матери. Бенет пошатнулся и упал на пол. Его ладони грубо уперлись в осколки, которые оставили порезы на шероховатой коже.

– Беги, – шепнула мать.

Твидовый пиджак с заплатками на локтях начал шевелиться.

– Я не могу тебя бросить.

– Со мной все будет хорошо. Беги!

И Джон послушался. Да, он считал себя трусом в этот момент, но ноги уже перескакивали через тело отца и влезали в кеды. Не полностью. Пятки свисали, а шнурки елозили по полу, но пальцы уже крепко сжимали дверную ручку. Прохладный воздух наполнил легкие, но пульс чеканил в ушах буйный ритм. Тело трясло. Бежать было не куда. К Майклу? И что он скажет? Мой отец избивает мать, а я прячусь у тебя? В полицию? Его только обсмеют. Он несовершеннолетний, а родители сами разберутся…

«Пока кого-то не покалечат».

Да, Джон считал себя трусом, когда не придумал ничего путного, кроме как отправиться в сарайчик за домом в саду, где хранили всякое барахло и инструменты для посадки деревьев. Руки дрожали. Ноги то и дело спотыкались из-за развязанных шнурков. Он был ребенком, который мог только лелеять коллекцию машинок, играть в футбол с Майклом во дворе заброшенного дома и скрывать в груди нарастающую злость при взгляде на очередной синяк на лице у мамы. Она работала дома, а заказы оправляла курьером. Отец знал, что соседи не вмешиваются в их личную жизнь. Та и кто будет рассказывать об очередных побоях и всхлипах на кухне с бутылкой вина, думая, что никто их не слышит. Джон считал себя ребенком не способным ничего с этим сделать. Даже уговорить маму, покончить с этим – тоже не мог. Она отвечала: – «Ты не понимаешь. Вырастешь, тогда и поговорим» Джон и не хотел понимать.

Дверь в сарай скрипнула. Щелкнул выключатель. Одна лампочка одиноко висела под потолком. Его верная подруга. Свет в конце дня, который должен был закончиться развертыванием подарков и улыбкой Майкла. Джон хотел знать, что происходит в доме, но в тоже время боялся, что схватится за нож. И кого он пронзит? Себя или отца, став ни кем иным как убийцей. Станет ли его жизнь тогда лучше? Джон не знал. Он сел на пол среди коробок и обхватил ноги руками, зарывшись в коленки лицом.

«Почему так просто было прыгнуть в воду, а остаться в доме – нет?»

Джон пнул первую попавшуюся коробку, вымещая на куске картона всю накопившуюся злость. На отца. На свою бесхребетность и на мир в целом. Коробка задела другую, из которой вывалилось барахло. Здесь были виниловые пластинки Джорджа Фейма и Криса Фарлоу. Журнал Тайм за апрель 1966 года с пометкой «Свингующий Лоднон». Модная обложка и старый фотоаппарат, сделанный в шестидесятых. По потертой обложке Джон узнал старый фотоальбом прадеда, и рука неподневольно потянулась к нему. На пожелтевших страницах были черно-белые и цветные фотографии. На всех них прадед улыбался в модных нарядах и толпой друзей. Их всего было пятеро, но для Джона это казалось целой кавалерией. С такой поддержкой не страшно было шататься по улицам, сидеть в заброшенных домах и играть в покер.

Карты, девушки и качественный британский соул2 были неотъемлемой частью жизни прадеда. Свобода и сила. Стойкость и качество. Джон хотел бы быть сейчас там, чтобы хватило смелости уйти дальше, чем старый сарай на заднем дворе. Чтобы перестать объяснять маме, что так жить нельзя. Трястись каждый раз, когда поворачивается ключ в замке и слышится папин баритон с клубившимися изо рта вонючими парами. Джон взял в руки фотоаппарат, желая забыться, слушая соул со «своими» дружками. Пальцы крепко сжали единственного свидетеля жизненных побед прадеда, который покинул дом и никогда не жалел об этом.

– Хочу жить в твое время… Без всего этого дерьма, и радоваться жизни. Надоело… Все надоело… Хочу быть тобой черт возьми!

Лампочка потухла, и послышался гром. Сарай затрясло, будто землетрясение угрожало всему городу. Джон поднялся на ноги быстрее, чем щелкнул выключателем. Свет исчез. Парнишка выглянул в сад. Небо было ясным. Ни одного облачка. Окно на втором этаже горело мягким светом. Это была комната родителей. Значит, концерт не закончен. Можно сегодня не ждать, что теплая кровать согреет ночью одеялом. Джон вновь щелкнул выключателем. На этот раз лампочка зажглась.

– И что это было?

Вопрос остался без ответа. Джон и не заметил, как его трясет. Страх никуда не исчез, а только усиливался. Он вновь посмотрел на окно. Свет погас.