— Привет, — она шепчет и теребит косу, все время возвращаясь пальцами к золотому кулону. Как будто черпает в нем силы и ищет поддержку.
— Привет, — два года почти без его голоса. Она умирала. Она умирает прямо сейчас. Еще только слово, и разревется позорно. — Наташа, ты меня избегаешь.
— Ну что ты. Просто были дела…
Она отговаривается и врет совсем неумело. Она не может нормально стоять, а потому прислоняется к дереву. Колени трясутся. У нее, которая может выдержать все. Которая прошла специальную школу и стала машиной убийства.
— Наташа… — он тянет ее имя, как песню, он повторяет его опять и опять. — Наташа. Моя Наташа. Наташа.
Всего пара широких шагов, и он уже близко. Заглядывает ей в лицо, убирая с глаз выбившуюся рыжую прядь. Прижимается лбом к ее лбу. Как тогда, на Вормире, когда конец был так близок… Как десятки, даже сотни раз до того, когда просто молчали и дышали друг другом.
— Мне ведь без тебя не дышать, — шепчет он, уже осыпая легкими поцелуями веки и щеки, робко трогает краешек рта и замирает. Знает, что один лишь удар, и кости его собрать в единое целое можно будет только в Ваканде…
— Клинт, это не…
— Милая, это да. Я ведь послушал Стива и дал тебе время обдумать, понять и решить. Только знаешь… Тони прав — мы не бессмертны, а время уходит. Спотыкаясь, бежит… А все ведь было понятно еще тогда, в Будапеште.
В Будапеште, где у них все началось. Узкие улочки по берегам степенно несущего свои воды Дуная. Набережная с видом на тот самый Цепной мост, по которому гуляли, взявшись за руки, как влюбленные дети. Базилика святого Стефана, где укрылись от внезапного летнего ливня и целовались, как два дурака. И он ей шептал: “Где ты была всю мою жизнь? Скажи мне, Наташа?”
На вагончике фуникулера “Шикло” поднимались на Будайский холм, там долго бродили по башням, террасам и переходам Рыбацкого бастиона, сверху вниз завороженно смотрели на город, будто сошедший с сувенирных открыток.
“Я люблю тебя, Нат”, — в первый раз сказал ей тогда. А она не услышала будто.
Потому что — зачем такая ему? Эмоциональная калека. Бесплодная машина убийства. Та, с которой никогда не создать нормальной, полноценной семьи. Он заслуживает лучшей доли. Он будет самым прекрасным в мире отцом. В любом мире в их необъятной вселенной.
— Ты слишком громко думаешь, Нат. Я люблю тебя. И только это имеет значение. Потому что ты тоже любишь меня.
Он всегда понимал ее лучше, чем кто-то. Чем, возможно, даже она. Понимала себя.
— Это было бы очень нечестно, — срывается голос.
— Согласен. Бессовестно просто заставить меня доживать эту жизнь без тебя. Ты ведь этого не сделаешь, правда? Ты больше от меня не сбежишь?
Смеется, сцеловывая соль с мокрых губ. Смеется, потому что никуда она не денется больше. Смеется, потому что, наконец, ее отыскал. Тони Старк, спасибо тебе за наводку Смеется от того, как крепко ее руки его держат за плечи. Вполне возможно, останутся синяки.
Наверное, это называется то ли гармония, то ли попросту счастье.
Наташа закрывает глаза, позволяя себя целовать. Так хорошо рядом с ним быть маленькой, слабой.
Золотая стрела на цепочке блестит, отражая лучи тусклого, осеннего солнца.
“Потому что ты тоже любишь меня”.
Она и не помнит, что когда-то было иначе.
========== 42. Стив/Баки (решила переписать Финал. ибо нефиг) ==========
Стив ступает на платформу, крепко сжимая в руках чемоданчик с камнями. Всего несколько прыжков в прошлое, и все будет кончено. Всего несколько последних прыжков, и этот пиздец останется позади. Всего ничего, и они смогут отправиться дальше. Только вдвоем. Стив и Баки. И к черту все проблемы этого мира. О нем теперь есть, кому позаботиться, правда? Когда они сделали это. Вернули всех исчезнувших из небытия. Отменили щелчок.
Вернули Баки домой. Поломанного, искалеченного прошлым Баки. Баки, что будет нести на плечах груз прошлого до конца своих дней. Преступлений и убийств, за которые он не в ответе. Вот если б можно было “перемотать” назад и помочь. Если б он не провел почти век подо льдами. Если б он мог т о г д а ему хоть как-то помочь.
Машина Халка и Тони гудит и перед тем, как исчезнуть у него из-под ног, Стив сталкивается взглядом с глазами. Безнадежными глазами солдата, в которых почему-то — безысходность и смерть. А еще — печаль и прощение. Как будто он что-то знает такое… как будто заранее… просто прощает.
“Бак, я вернусь”, — вот только глухой шепот тонет в резком щелчке, когда Стива швыряет обратно. У него впереди много дел. Судьба их вселенной стоит на кону.
“Баки, последний рывок, и мы будем вместе. Мы будем вместе. Увидишь. Я вернусь к тебе, Бак. Туда, где оставил. Ты почти не заметишь…”
Вот только отчего-то он знает, что еще не сейчас, не через десять минут или лет. Еще очень не скоро он вернется к нему — в две тысячи двадцать третий. К солдату, заросшему бородой и сжимающему в руках автомат с подчистую пустым магазином.
*
Стив с этим делом справляется быстро — возвращает все камни по своим временам на места. Туда, откуда они их забрали. Успевает шепнуть пару слов Наташе в две тысячи четырнадцатом и Старку. Теперь они будут готовы. Они не умрут. Они ведь Мстители и придумают что-то, чтобы и в этот раз остаться в живых.
Он завершает миссию. Он почти что свободен.
Частиц Пима остается всего на прыжок. Вперед или назад. Один выбор, потому что второго шанса не будет.
Стив закрывает глаза. Как наяву он чувствует ледяной снежный ветер Сибири, что хлещет в лицо и льдинками царапает кожу. И слышит крик Баки — его лучшего друга, летящего в снежную круговерть без надежды на спасение. Он падает в пропасть. Летит навстречу судьбе, которая его изувечит. Потому что те шрамы в душе, их не залечит ничто. Ни чудо-машины Тони Старка, ни передовые технологии странной, непостижимой Ваканды, ни все умения принцессы Шури.
Баки, за зрачками которого спряталась боль. Та самая, что изо льда и из стали. Та самая, что кромсает его душу клинком раз за разом. Не позволяя зажить.
“Прости меня, но я не могу…”, — шепчет куда-то в пространство неслышно и активирует свой костюм.
*
Стив точно помнит, что сегодня апрель, но холод отчего-то его пробирает, забирается под костюм, проникает в вены и там заставляет кровь замерзать кристаллами льда. Это больно.
Он слышит по радио сводки о том, что Капитан Америка геройски погиб. Пегги тем вечером остается дома, а у них, он все еще помнит, сегодня было свидание. И танцы.
Он смотрит с улицы на одинокий свет в одном из окон квартиры. На темный силуэт, что движется мимо окна. На зажатую сигарету в тонких женственных пальцах. Он помнит, что хотел бы с ней танцевать. Он помнит, что так и не успел научиться.
Он помнит, где-то прямо сейчас его лучший друг томится в плену у нацистов. Если он будет медлить, Арним Зола впишет в его мозг психокод, стирая личность, всего парой слов превращая в другого человека. В киборга. В машину. В безжалостного убийцу.
“Прости, Пегг. Но слово мне придется нарушить. Ты будешь очень счастлива, Пегги. В конце концов, я помню, дети и муж…”
Из темных окон темного дома вдруг льется музыка. Будто кто-то включил патефон. Высокие, рвущие душу ноты выплывают наружу и прочь утекают быстрой рекой. Кажется, двумя руками в спину толкают. Как ураганный ветер тогда… не так уж давно по меркам этого времени, правда?
*
“Джеймс… Баки… пожалуйста, Баки”, — отчаянный крик, сливавшийся с воем метели, сержант Джеймс Баки Барнс слышит каждую ночь и сейчас.
Сразу из лазарета его переводят в тюрьму. Какое-то специальное место для особо опасных. Почему-то его держат отдельно от остальных заключенных. Наверное, знают… конечно же знают, что Стив вернется за ним. Стив придет. Стив никогда его не оставит в руках этих ублюдков. Не мог же Стивен на самом деле поверить, что Баки погиб?
Его камера футов девять на девять. Здесь остро воняет прелыми тряпками, сапогами и старой, застоялой мочой. Здесь крысы наверняка размером с собаку скребутся за стенами, а ночами кто-то воет снаружи. Волки или, может быть, одичалые голодные псы?
