Клинт был бы лишь рад. Не быть и не помнить, как она рассыпалась у него на руках, развеялась по ветру пригоршней пепла. Еще секунду назад журчал звонкий смех, и огненные пружинки волос подпрыгивали весело над плечами, когда она, чуть откинув корпус назад, из лука целилась в красное яблоко, что он водрузил себе на макушку и банально развел ее на слабо.

Она так легко заводится каждый раз… заводилась. Наташа.

Снег скрипит на зубах, когда он стискивает их так сильно [или это крошится эмаль], сжимает пальцы в кулак. Опускает ресницы и дышит. Морозный воздух его пронзает насквозь, как тонкие стрелы, что смазаны ядом. Достаточно и царапины, после которой сразу — конец. Но каждая — точно навылет через позвоночник и грудь.

Вот только он как будто бессмертный.

Почему продолжает дышать? Почему не закончит все это? Почему не отправится к ней? Ведь Тони четко сказал — не осталось надежды. Они нашли Таноса слишком поздно, и Камней Бесконечности больше нет, а голова великана, снесенная каким-то осунувшимся без вредного Локи, раздавленным Тором, гниет где-то в полях второго Титана. Быть может, местные вороны все еще клюют жирных червей, что копошатся в давно опустевших глазницах…

На что ты надеешься, Клинт?

Надтреснутый смех ломает грудную клетку, и осколки костей втыкаются в легкие. Он давно не чувствует боли. Там, внутри, ничего не болит. С того проклятого дня, разделившего жизнь на “до” и на “после”.

Ноги одеревенели от холода, но несут его ближе к вершине. Там, чуть не доходя до конца, в густых соснах спрятался домик. Он не возвращался сюда чертову гору впустую потраченных лет. Он хотел привести ее сюда уже этой зимою. Им оставалось всего-то лишь победить…

Хрясь… Где-то слева под неосторожной ногой ломается ветка, и тело вспоминает рефлексы быстрее, чем мозг. Подсечка, и неудачник-шпион летит на лопатки. Вскидывает руки в защитном жесте и тут же трет отросшую щетину.

— Клинт! Это же я, успокойся…

Он и не помнит толком этого паренька, надо сказать. Та заварушка в Лейпциге была очень жаркой, и времени не хватало не то что на знакомство, а даже подумать. Кажется, они сражались на одной стороне. А вот Наташа… впрочем, Наташа всегда выбирала его, несмотря на оболочки и маски.

— Скотт. Помнишь? Я — Скотт Лэнг. Человек-муравей…

Бартон припоминает гиганта, руками разводящего облака и головою достающего до самого неба, не прекращающего как-то странно и непрерывно шутить. Впрочем с юмором у него, Клинта, всегда было туго.

— Да. Ты как здесь?..

…оказался.

— Я даже не знаю. Наверное, просто гулял.

Так далеко от людей?

Впрочем, не имеет значения.

— Ты тоже?

— Здесь хижина… у меня была когда-то. Решил посмотреть, вдруг еще цела, — это больше, чем он произнес за последние пару недель. Горло начинает першить, как от простуды. Или это протестуют отвыкшие связки.

— Можно мне прогуляться с тобой?

— Почему бы и нет?

В конце концов, всегда можно пустить стрелу ему точно в затылок, если будет слишком уж много болтать. Впрочем, лук ведь остался там, позади. Неважно, он сделает новый прямо из веток.

Через тридцать восемь бесконечных минут, в которые Скотт трещит без умолку, а у Клинта начинает болеть голова, за деревьями показывается бревенчатый домик с огромными окнами на втором этаже. Там должны быть кровати, кое-какие припасы, генератор в подвале, может быть, даже остался бензин. Наверняка хватит, чтоб поиграть в Робинзона. Хотя этого болтливого Пятницу он себе не просил. Хотя… он ведь очень давно не играет.

— Вау… чувак, это круто.

— Чувствуй себя, как дома.

Ладно, почему бы и нет. В одиночестве он совсем одичает.

*

Через пару недель они выбираются в крошечный городок у подножия, чтобы пополнить припасы. На обратном пути к ним присоединяется пес и во время привала съедает половину разогретой на костре консервы с бобами и мясом. Клинт думает, в следующий раз надо взять собачьего корма. Впрочем, может быть, хватит белок и зайцев, что как-то совсем обнаглели и вокруг их жилища ходят едва ли не табунами.

Природа оживает. Природа непременно отвоюет свое.

*

Скотт кличет их нового друга Маркизом и пускает спать в гостиной к камину, не слушая ворчания Клинта на вонь от свалявшейся, вымокшей шерсти и грязные отпечатки совсем не маленьких лап, на слюни, заливающие диван и светлый ковер.

Вечерами они смотрят фильмы по DVD все втроем и слушают завывание ветра в трубах камина. Порой целыми днями молчат. Как будто болтливость Скотта куда-то пропала. Или во время пути тот исчерпал последний ресурс. Перегорел, как и Клинт?

Черт знает. Он об этом просто не думал.

Где-то через месяц Клинт замечает, что глаза у Скотта будто потухли. Они как стекло, за которым кто-то задул огонек, распахнул настежь в стужу все окна, и покрылся внутри плотной и жесткой коркой острого льда, что с каждым вдохом врезается глубже.

Он ведь ни разу его ни о чем не спросил.

Совесть вздрагивает, но тут же с ворчанием заползает поглубже. Оставим скелеты на местах, по шкафам.

*

Зима в этом году почему-то лютует. Они все чаще не выходят за порог, где просто по грудь навалило сугробов. Небогатая коллекция дисков засмотрена до царапин, а местами — до дыр.

Лэнг рассказывает сам через три с половиной недели. На исходе этого безумного года, кажется, в самый Сочельник они напиваются, как две безобразных свиньи. Мешают виски со льдом [снаружи его — сколько хочешь], запивая красным вином, после переходят на скотч, потом — зачем-то на темное пиво, которое, наверное, все-таки эль, который так любят ирландцы.

Алкоголь [и когда Скотт успел натаскать?] вначале кажется не крепче воды. Только во рту как-то неприятно и сушит. Опьянение накатывает, как медленный, ленивый прилив, когда ты уснул на жарком песке и совсем не понимаешь, что происходит снаружи, когда тебя накрывает волна, поднимаясь все выше, и вот уже захлестывает подбородок и льется в глаза… Бежать бесполезно, да и путь к отступлению отрезан.

Он и сам не успевает понять, почему вдруг держит Скотта за руку, а тот рассказывает, перебивая себя. Про маленькую Кэсси и распавшийся брак, про хитроумного Пима и прекрасную Хоуп, про тюрьму и новую жизнь, что пошла прахом в одну лишь секунду. Собственно, как и у Клинта.

— Мне жаль, что это случилось с тобой.

— Случилось с нами. Знаешь, я думаю постоянно, останься отец Хоуп в живых, он что-нибудь бы непременно придумал. Открытый им квантовый мир… это нечто… ты становишься меньше молекул. Представь? Там даже время ведет себя совершенно иначе. Ты можешь плавать в нем, будто в реке… туда и обратно — против законов природы и против течения…

— Что ты сказал?

У Клинта проясняется в голове. Ирония — как по щелчку. Весь хмель, взвившись облачком пара, уносится в приоткрытые двери.

— Время…

Наверное, рубильник переключается и у него в голове. Скотт поднимается с пола рывком и зачем-то хватает Клинта за ворот рубахи.

— Время и квантовый мир… и есть установка. Нужно только все просчитать. Здесь справится только гений, но такие ведь есть… — с мольбой, с такой безумной, почти истеричной надеждой. Клинт может разглядеть каждую пору на коже и каждый его волосок. Клинт видит, как раздуваются ноздри и как сжимаются побелевшие губы.

Тебе нужен гений? Что может быть проще, дружок?

— Старк! Или, если он вдруг откажется — это ведь Тони, то Халк, то есть, Брюс согласится без каких-то вопросов. Собирайся, до Нью-Йорка с неделю пути, если мы не достанем машину.

Впрочем, если надо, можно просто угнать…

Хватает бутылку и осушает одним гигантским глотком.

В груди о ребра колотится ожившее сердце: “Я здесь, все еще здесь. Я стучу”.

Конечно же, это ни при каких обстоятельствах не дастся легко и не получится за секунду. Быть может, им еще предстоит отчаяться пару десятков раз и разбить в отчаянии руки о стены. Быть может…. будет еще много всего.

Клинт дышит глубоко-глубоко.