Удивленно приподнятая бровь.
— Этот спектакль для меня? Я польщен.
Старк фыркнет и прошлепает босиком через залу. Плеснет себе чистого виски в бокал. Глотнет, не поморщившись, как лимонад или апельсиновый сок.
— Слишком много думаешь, Локи.
Это тот же известный всем Тони Старк. Миллиардер, балагур и повеса. Железный человек. Спаситель вселенной. Один из тех, кто победил в неравной битве с слетевшим с катушек титаном. Один из тех, кто помог вернуть все назад. Отмотать, как пленку старой кассеты, и на месте исправить ошибки. Исправить, чтобы тут же наляпать новых. Пару десятков. Хватило и их.
Этот тот же известный всем Тони Старк, что теперь словно стал чуть ниже ростом, бесцветней. Как будто Танос засунул в грудь ему руку и там что-то сломал. Мини-реактор? Невидимый стержень, что рассыпался пригоршней ржавой трухи, когда Стивен Роджерс рухнул наземь, чтобы больше никогда не подняться, когда Баки Барнс качал мертвого его на руках и никому не давал приблизиться и прикоснуться?
Может быть, было что-то еще? Локи, признаться, не думал.
Локи, в сущности, совершенно плевать.
— Я ни о чем не думаю, Старк. Я твоей компанией разбавляю томящую вечности скуку.
Четыре шага, и тонкие пальцы, что забирают опустевший бокал, отставляют в сторону куда-то, не глядя.
— Я помогаю тебе не свихнуться, думая обо всех, кого он забрал.
Он. Танос. Тот, чье имя они, как сговорившись, не называют. Тот, кто отнял больше, чем жизнь.
Стивен Роджерс — их сердце, их Капитан.
Добрый и улыбчивый Тор, непосредственный, как ребенок.
Брюс Беннер, так трогательно и безнадежно влюбленный в Наташу.
Алая Ведьма и Вижн, что друг без друга так и не научились, как свет не существует без тьмы.
Я. Тебе. Помогаю. Не. Думать.
Я никогда не думаю сам.
Я не помню.
Я умею жить без него, у меня столько раз получалось.
Пальцы бога скользят по обнаженному телу, как будто танцуют. Тони Старк закрывает глаза, опуская ладони на плечи. Чуть дернет в стороны, разрывая тунику. Ткань с тихим шелестом соскользнет, следом — остальные куски одеяния. Шесть с половиной секунд — слишком долго, теряешь сноровку — и Локи Лафейсон перед ним голый, точно младенец.
— Считаешь, что желания плоти сохраняют рассудок?
— Считаю, твой рот говорит не по делу. Давай займем его… чем-то другим.
Губой прихватит хищно за губу, ладонью накрывая пульсирующий пах. Каждый раз для двоих — это пляска похоти. Каждый раз — это шаг в пустоту, что рвет обоих изнутри на кусочки, которая никогда не позволит собрать… то, что от них осталось после битвы с Таносом. То, что уже не осколки. Лохмотья, ветошь, рванье. Бесцветные, измочаленные оболочки. Далекие от героев, богов и людей.
Он его грызет — не целует, вместе с кровью пьет его боль, заглушая свою. Он захлебывается стоном. Он ударяется затылком, когда крепкие руки подхватят, прижимая к стеклянной стене. Когда внутрь — рывком. Резко, без подготовки. Это больно, хотя с прошлого раза прошло меньше суток. Это больно. И боль — хорошо.
Пальцы до черных отметин вцепляются в бедра. Пот струится по спине и по лбу, заливая глаза. Локи выгибается и подается навстречу. Локи, кончая, очень сильно дрожит. Тони утыкается лбом в худое плечо и осторожно его отпускает.
— Там еда какая-то вроде была, — вялое движение пальцев, и наготу он прикроет уже целым, не распластанным на кусочки плащом.
— Лучше мы еще выпьем.
— Как скажешь. Мне все равно.
Локи вернется к столику, где напитки, бокалы. Не глядя, как Тони достанет из шкафа рубаху, штаны. Тони… он умный и, наверное, даже красивый. Тони хороший любовник. Только вот не тот и не то…
Холодно. Холод на самом деле привычен. Как и танец каких-то потусторонних теней на стене, в которых ночами Локи слышится голос мертвого брата. В которых, он точно знает, Старку грезится Капитан.
Холодно, пусто, и все… все совершенно ненужно. Все пресно и сыро, покрыто плесенью, льдом. И даже у воздуха привкус праха. Воздуха, которым они зачем-то продолжают дышать. Рядом друг с другом. Вдвоем. Как будто отбывают повинность.
Им неясно, как долго они вот так вот протянут.
Им неясно, зачем это все.
Им неясно, зачем цепляться за мир и выдавать себя за живых.
Им неясно.
========== 20. Стаки, Клинташа ==========
— Знаешь, Нат, Пегги как-то сказала, что мир стал другим, пока я спал подо льдом. Он изменился, но я все равно должен как-то жить дальше, начать все с начала, не думать каждый миг о том, что Баки остался где-то там, среди скал и почти вечных снегов. Прошло семьдесят лет, говорила она, и если ты не попробуешь снова, другого шанса не будет.
Стив, он сейчас будто тень того самого Кэпа, что стал кумиром миллионов мальчишек, что рвался только вперед, что жертвовал всем во имя добра. А после лишился последнего — самого важного смысла.
И сразу будто потух изнутри.
У Стива лицо от слез отекло. Он смотрит, но ее будто даже не видит.
— Ты знаешь, Нат, я всем говорю, что надо смириться, что все в прошлом, но не для нас, — голос ломается на последнем выдохе-слоге, и одинокая капля ползет по щеке. Как самая ядреная из кислот, что разъест любые доспехи, что уничтожит щит из вибраниума за секунды. На самом деле, и Мьёльнир вряд ли останется целым…
— Не для нас, — она отзывается эхом, думая, наверное, о чем-то своем. И Стив лишь сейчас понимает, что все эти дни не слышал ни слова… и сам не подумал, не узнал, не спросил.
Хреновый друг из тебя, Капитан.
— А Клинт… он… он тоже?..
Нет, сил не хватит закончить, как и прогнать из головы ту картину, что разворачивается перед глазами каждый проклятый миг. Горстка праха на земле вместо Баки. Горстка праха, что мешается с пылью. Горстка праха — меньше, чем ничего. И последний растерянный возглас, что и сегодня в ушах отдается рефреном.
“С-стиви?..”
Пожалуйста, только не снова. Пожалуйста, Баки, только не ты.
Насмешка-пощечина от судьбы или проклятой вселенной.
— Брюс… он узнал, что Клинт выжил после щелчка. Сейчас, кажется, в Токио пытается усмирить оборзевших Якудза.
Та, кого прозвали Черной вдовой, прикусит губу и отведет глаза, не выдержав слишком пристальный взгляд лучшего друга. Того, кто ее видит насквозь и понимает лучше, чем даже себя.
— Я знаю все, что ты приготовился мне сказать. Стив, не надо.
— Нат. Не говори, что ни разу… совсем не пыталась?
Она — та, которая самые жестокие пытки переносила без звука. Забрала на тот свет сотни, даже тысячи жизней. Умела иглы вгонять под ногти и снимать, если надо, заживо кожу, не растрепав при этом прическу и сохранив маникюр. Вливать кипящую смолу в глотку врагу или воткнуть в глаз свою шпильку тому, кто целует ей руку.
— Брюс сказал, он лишился семьи. Всех до единого… Лора и дети… Как я на него посмотрю? Как скажу, что посмела остаться в живых? Чтобы он смотрел на меня и каждый миг думал?.. Знаешь, если бы я могла поменяться…
— Наташа! — его выкрик, как оплеуха, как выстрел в упор. Его выкрик заставляет вздрогнуть и подобраться. В нем столько изумления и жалости сразу, а еще — неприкрытая ярость и гнев, что сочится, как гной, через броню, покрывшуюся сеткой микроскопических трещин.
Выдохнет. Она так бесконечно устала.
— Нет ничего ценнее семьи, тебе ли не знать. Для тебя семья — это Баки.
— Для Клинта ты тоже семья. Ты дура, Наташа, если не видишь.
Она вздрогнет опять, как будто не ударил даже, а пнул. Из уст деликатного Кэпа “дура” — это как святотатство от папы. Это как Локи, что вдруг отдал свою жизнь, спасая старшего брата. Это как Тони Старк, растерявший сарказм. Это Халк, который безумно боится. Это… наверное… то, что сотворил с ними Танос. Сломал каждого через колено — одного за другим.
— Прости, — Стив наклоняется через стол и берет ее холодную, узкую кисть. Сжимает и трогает такими же ледяными губами. Они давно не живут. Они — оболочки, бездушные трупы. — Прости, я был груб. Но для Клинта ты — все. И кто спасет его, если больше совсем никого не осталось?
