– Я услышала ее смех в лесу. Раньше я никогда не слышала подобного звука среди деревьев. Мне не хотелось, чтобы сестра его обрывала.

Голова Авелы покоится у меня на руках. И как ей удается спать, когда вокруг творится такой кошмар? Но я только рад. Понятия не имею, как бы я все это ей объяснил. Как бы заставил сидеть на месте.

– А что насчет меня?

Сирена окидывает меня пристальным взглядом, будто видит сквозь кожу, мышцы и кости, вплоть до самой души.

– Я не знала, что сестра может быть той, за кого хочется отдать душу. Мои сестры жестокие, как и я. Даже будь у меня душа, я бы не пожертвовала ею ради них.

– Однако ты спасла нас.

Она отворачивается. Кажется, я разозлил ее, но не знаю чем. Ее серебристая кожа мерцает в сиянии светлячков.

За пределами шалаша, который она выстроила вокруг нас, на ветру звучит музыка древесных сирен. Я слышу ее, но она не может меня достать. Не может подцепить своими крючками и заставить плясать, как марионетку на веревочке. Сирена защищает меня. Оберегает. Но почему?

– А теперь спи, – говорит она. – До утра.

Я изумленно пялюсь на нее. Да как же тут уснуть, в компании монстра?

– Ты меня съешь.

Ее светлые брови сводятся к переносице, кожа скрипит и трескается.

– Спи! – приказывает она. Сила песни придает весомости ее голосу.

Я повинуюсь, как водится.

И проваливаюсь в сон.

Без сновидений.

Он спит во мраке, прерываемом сиянием светлячков.

На его шее отпечатки моих ладоней. Я почти убила мальчишку.

Почти.

Его душа горит так ярко.

Мама придет в ярость, если узнает, что я сделала.

Она подарила мне сердце. И может его забрать.

Я боюсь ее.

Но

я

его

не

убью.

Я просыпаюсь и чувствую насыщенный аромат земли и диких цветов. Под щекой у меня мох, сбоку крепко прижимается Авела. Лучи солнца просачиваются сквозь щели в шалаше, который древесная сирена сплела вокруг нас. Сама она стоит тихо и неподвижно, отвернув голову.

Меня охватывает удивительное умиротворение, такое сильное, что я почти впадаю обратно в сон, но затем вспоминаю о своем страхе и резко сажусь. Авела хнычет во сне. Я беру ее за крохотную ручку.

Древесная сирена оборачивается. Этим утром ее желтые глаза выглядят ярче, а светлые ресницы едва заметно отливают зеленым.

– Ты уже проснулся, – говорит она. – Вставай. Я выведу вас из леса, пока он тоже не проснулся и не понял, что вы слишком тут задержались.

С секунду она ничего не делает, просто наблюдает за мной. Я замечаю, что ночью фиалки в ее волосах закрылись и вот снова открываются. Наверное, они неотъемлемая часть ее.

Сирена поднимает руки, ее серебристо-белая кожа покрыта пятнами и местами отходит завитками.

Сирена касается веток, что сплелись вокруг нас, и они распутываются слой за слоем, пока полностью не исчезают. На ее лбу выступают капельки пота. На волосы приземляется индиговая бабочка и пьет нектар фиалок.

Авела по-прежнему спит, сжимая кулачки на моей рубашке.

– Почему она не просыпается?

Внезапно меня охватывает страх, что она никогда не проснется.

Дочь Гвиден опускает на нее взгляд. По лесу проходит ветер, с шепотом проносясь мимо моего уха, и древесная сирена будто начинает мерцать.

– Я не хотела, чтобы она испугалась моей сестры, и усыпила ее. Когда она проснется, то подумает, что все это было странным сном. Ну, пойдем. Лес наблюдает за нами.

Ко мне приходит осознание, что она и меня вчера усыпила, но я слишком растерян, чтобы злиться.

Сирена белой тенью скользит между деревьями. Я поднимаю Авелу и иду за ней.

При ходьбе она не издает ни звука, а лес будто расступается, чтобы открыть ей путь. Нести Авелу все тяжелее, руки дрожат от прилагаемых усилий, но сирена не останавливается, а я не осмеливаюсь попросить.

Мы все идем и идем – Авела не могла зайти так далеко, и даже я не помню, чтобы дорога занимала столько времени. Я не узнаю эту часть леса, все выглядит незнакомо. Насыщенный, глубокий запах суглинка перебивает сладкий аромат фиалок и меда.

Когда я понимаю, что вот-вот упаду от усталости, за деревьями впереди наконец мелькает окно обсерватории, и я чувствую запах мяты и базилика, что растут у нас в огороде.

На поверхности непоколебимой стены, построенной отцом, нет ни намека на дыру, через которую пролезла Авела.

Древесная сирена останавливается у самого края стены и поворачивается ко мне. Фиалки в ее волосах завяли. Внезапно она кажется юной или грустной, или и то и другое. Не знаю почему.

– Как тебя зовут? – Ее голос похож на высокое вибрато колеблющейся скрипки.

– Оуэн Меррик. – Я поудобнее беру Авелу. – А тебя?

Она прищуривается.

– Я младший монстр своей матери. У меня нет имени.

– Все живые существа заслуживают имя.

– Даже монстры?

Как ни странно, при свете дня она уже не внушает такой страх, как во тьме леса. Я все еще помню о крови, капавшей с серебристо-белых пальцев, хруст костей, груду трупов. Но она спасла Авелу от своей сестры. Спасла меня. И это что-то да значит. Должно значить.

– Даже монстры.

– Как бы ты меня назвал, Оуэн Меррик?

Я вспоминаю ее лицо с прошлой ночи, залитое звездным сиянием, прежде чем шалаш сомкнулся вокруг нас. И этот образ больше, чем что-либо другое смущает и тревожит меня.

– Я бы назвал тебя Серена.

– Серена. – С ее уст слово звучит грубовато, полным острых углов. – Что это значит?

– Вэн? – сонно произносит Авела, зевая и потирая глаза, и наконец-то, наконец-то просыпается.

Я еще секунду смотрю на древесную сирену. Она еще секунду смотрит на меня.

– Оно значит «звезда».

Она касается моего лба серебряным пальцем, и по мне проносится холодок. Затем, под шум ветра и шелест деревьев, сирена сливается с лесом, и мы с Авелой остаемся одни.

Я бы даже поверил, что все это было странным сном, если бы не увядшая фиалка, выделяющаяся ярким пятном на лесной подстилке. Авела вырывается у меня из рук, а я наклоняюсь, чтобы поднять цветок и спрятать его в карман. Я не хочу забывать ее, а чутье мне подсказывает, что именно это и произойдет без материального напоминания.

Мы стоим у той части стены, где должна быть дыра, но от нее и следа не осталось. Все выглядит так, будто лес достал камни, чтобы заманить Авелу, а затем положил их на место. Я вспоминаю корни, извивавшиеся под землей, и передергиваюсь.

Посадив Авелу себе на спину, велю ей крепко держаться за шею, забираюсь на стену и осторожно опускаю ее на землю с другой стороны. Затем сам прыгаю, и в этот момент отец выходит из дома.

– Папа! – визжит Авела, мчась ему навстречу.

Его волосы растрепаны, рубашка и штаны мятые. Руки исцарапаны, будто он всю ночь бил ими о грубый камень. При виде Авелы он стонет с облегчением, берет дочь на руки и плачет ей в шею.

Я подхожу к ним, и отец прижимает меня к себе. Все его тело содрогается от рыданий.

– Я думал, что потерял вас! – всхлипывает он. – Я думал, что потерял вас, как Эйру. Лес не пускал меня. Он не давал мне пройти.

– Мы дома, отец. Мы в безопасности.

Я даже не осознаю весь смысл его слов, пока не оглядываюсь. Стену испещряют темные пятна, и мой взгляд возвращается к огрубевшим рукам отца.

«Он не давал мне пройти».

Авела освобождается от его объятий и бежит в дом, требуя хлеба, молока и клубники. Мы с отцом следуем за ней внутрь.

За завтраком – хотя аппетит есть только у Авелы – отец рассказывает мне, что произошло. Я попиваю чай и пытаюсь собрать мысли в кучу, не обращать внимание на холодное серебристое чувство в голове. Отец даже чай не пьет, просто держит чашку в широких ладонях, которые полностью ее накрывают.