Я прижал головку члена к ее входу. Черт, она была такой влажной и такой жаркой, что мне пришлось прикусить губу изнутри, чтобы не наполнить ее в одно мгновение. Она захныкала… маленькая, животная мольба голода и желания.

— Ты все еще хочешь меня? — снова спросил я, и мой голос дрогнул.

Она застонала и выгнула спину, окутывая меня своим теплом.

— Да, — выдохнула она. — Да!

Мир замер, когда я вошел в нее так медленно, как только мог. Ее глаза расширились, когда я встретил сопротивление, и я снова положил руку на твердую бусинку ее клитора, потирая ее, пока тугой вход ее тела не расслабился, а зрачки снова не расширились. У нее перехватило дыхание, превратившись в быстрое стаккато вздохов и вздохов. Мягко, думал я. Осторожно, очень осторожно.

А потом я оказался внутри нее, полностью внутри нее. Наши тела соединились. Я застонал, прижавшись к ее шее, моя рука была зажата между нашими телами, все еще лаская вершину ее лона. Горячий бархат ее тела сжался вокруг меня, и ее пробила дрожь. Ее широко раскрытые глаза закатились, и долгий, низкий крик удовольствия сорвался с ее губ, когда третья кульминация овладела ею. Каждый нерв в моем теле запел, когда она напряглась в моих руках. Тепло покалывало у основания моего позвоночника, поднимаясь вверх.

Звезды, нет!

Я стиснул зубы. Я не мог кончить так быстро, только не сейчас. Не так должна была потерять девственность эта великолепная женщина. Черт возьми, я должен был действовать медленно. Я должен был сделать это идеально.

Ее густой, насыщенный аромат окружал меня, а розовая кожа была мягкой и обжигающей. Я старался не шевелиться, пока ее взгляд не прояснился, хотя мой пульсирующий член был так напряжен и готов вонзиться в нее, что мне стало больно.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — прошептал я ей в самое ухо.

— Я… я… хорошо, — выдохнула она. — Это… очень хорошо.

Я закрыл глаза, утопая в этом мгновении, в ее запахе, в ее коже, в ее волосах. Когда я снова открыл глаза, она смотрела на меня, и наши бедра двигались вместе, медленно и нежно, наш ритм соответствовал равномерному грохоту волн позади нас.

Не знаю, как долго мы занимались любовью в тот первый день в золотом солнечном свете середины лета. Время потеряло всякий смысл. Все, что имело значение в этом мире — это она, запах и вкус ее тела, ощущение ее волос, скользящих по моей груди, ее лодыжек, скрещенных вокруг моей талии, сладкий экстаз места, где наши тела соединялись. Она кончала снова и снова, задыхаясь и плача, когда свет падал на капельки пота на ее лбу и губах, пока, наконец, я не смог больше сдерживаться.

Я старался быть медленным, но, в конце концов, вошел в нее жестко и быстро, потеряв все, кроме ее запаха, ее тепла, горячих объятий ее лона. И она встречала каждый удар стонами и вздохами, поднимая свои бедра навстречу моим, крича от удовольствия в голубые небеса.

Я так долго сопротивлялся своей кульминации, что, когда она наступила, то обрушилась на меня, как Рагнарёк, как самый конец миров. Мне казалось, что я изливал свое семя в ее сладкое тело целую вечность, задыхаясь в резких, неровных криках, когда наши бедра сотрясались вместе.

Потом мне захотелось рухнуть на нее сверху, еще немного почувствовать ее мягкое тело под своим, но я боялся раздавить женщину из Мидгарда. В конце концов, они такие хрупкие. Поэтому я перекатился на бок и позволил ей положить голову мне на руку.

Она посмотрела на небо, и ее губы изогнулись в мягкой улыбке. Когда она заговорила, казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека, будто она забыла, как складывать слова, и только сейчас вспомнила.

— Аня, — сказала она. — Мое имя Аня.

— И ты была прав насчет моего, — сказал я, переплетая наши пальцы над моей грудью.

Она вздохнула и повернулась ко мне своими небесно-голубыми глазами.

— Благодарю тебя, Локи, сын Лаувейи.

Услышав свое имя на этих губах, я почувствовал еще одно покалывание возбуждения по спине, и мой член дернулся. Запах нашего союза все еще витал в воздухе, и все же я был готов взять ее снова. Я взглянул на солнце в мягком голубом брюхе летнего неба. Я и так уже провел с ней очень много времени, без сомнения, ее хватятся, если мы задержимся дольше.

Я поцеловал ее мягкие губы, позволив лишь намеку на свой аппетит проступить сквозь них. Ее щеки вспыхнули, когда мы оторвались друг от друга.

— Может быть, мы еще увидимся, — прошептал я.

Ее глаза широко раскрылись.

— Неужели? Ты вернешься?

Я считал неразумным давать много обещаний. Обещание — это долг, а долг может стать оружием, используемым против тебя.

Но я дал обещание Ане из Мидгарда, даже если не использовал эти слова. Я поцеловал ее мягкие губы, потом кончики пальцев и сказал:

— Я еще вернусь.

Возможно, оглядываясь назад на столь мрачные и мучительные годы, я должен был нарушить это обещание. Девять миров знают, что я нарушил достаточно обещаний в своей жизни. Разве что-нибудь изменилось, если бы я нарушил еще одно?

Но Аня не давала мне покоя.

Я закрывал глаза и видел ее полные губы, выпуклость бледных грудей. Я ощущал ее запястье в своей руке, ее сердцебиение билось под моими пальцами. В то время я искренне считал, что наше увлечение было безобидным. В конце концов, к чему плохому может привести секс? К ребёнку? Мы уже решили, что в таком случае делать. Так что я без всяких раздумий вернулся в деревню Ани через месяц после того дня, когда она отдала мне свою добродетель.

Это был прекрасный, ясный, теплый день. Солнце сверкало золотом в своем голубом гнезде, а с океана дул попутный ветер, несущий соленый привкус, который всегда заставлял меня размышлять о приключениях. Сейчас лето было уже в самом разгаре, и весь мир, казалось, созрел для сбора урожая.

Я спикировал на деревню в образе воробья — безобидная маленькая маскировка, которая могла привести меня почти куда угодно. Деревня кишела народом, большинство из которого я игнорировал. Мое обоняние было ограничено формой воробья, поэтому я полагался на зрение, кружа над группами женщин, пока искал ее золотые волосы и щедрые изгибы.

Там. Наконец-то. Аня стояла у вертикального ткацкого станка и ткала то, что, вероятно, станет парусом. Я сидел на крыше длинного дома и смотрел, как ее проворные пальцы нанизывают нити утка. Она работала быстро и легко, улыбалась в лучах яркого летнего солнца. Ее длинные волосы были убраны назад в практичный пучок, но тонкие пряди высвободились, витая вокруг сверкающих глаз и полных губ. Я наблюдал за ней до тех пор, пока желание прикоснуться к ней, убрать эти пряди волос с ее лица и прижаться губами к ее губам не стало настолько сильным, что стало почти болезненным.

Но даже тогда я старался дождаться, пока она останется одна. Женщина, работавшая рядом с ней, извинилась, и я полетел на землю, превращаясь в самого себя. Или, по крайней мере, те иллюзии, которые обычно использовал для себя.

— Привет, — произнес я.

Она резко повернулась ко мне лицом. Ее рука взметнулась, чтобы прикрыть губы, а прекрасные льдисто-голубые глаза наполнились слезами. Она бросилась мне на грудь, обхватив своими сильными руками мою шею и плечи.

— Ты вернулся!

Она прижалась лицом к моей шее и ахнула, будто хотела вдохнуть меня, наполнить все свое тело моей сущностью. О, клянусь Девятью мирами, ей было хорошо в моих объятиях.

Но я оттолкнул ее. Мы стояли посреди ее деревни, и нас могли заметить. Мне было наплевать на всех остальных обитателей этого мира, но я знал, что они не очень-то обрадуются странному человеку, внезапно появившемуся в центре их поселения. Особенно если они застали его в интимных объятиях с самой красивой девушкой Мидгарда.

— Только не здесь, — прошептал я.

Ее щеки вспыхнули румянцем, и она отступила назад.

— Конечно.

— Может быть, в другом месте?

Глаза Ани сверкнули.

— Может быть, ты встретишь меня у камней? Где мы сушим бруснику? Я… я оставила тебе там подношение.