— Это ж тарифы снизят на синие камни. Медовую настойку можно будет возить поездом ящиками, а не три бутылки, как обычно…

— Молодец этот Леонард, даром что ворюга и мот!

— Я всегда говорил, что он о землях позаботится. Все-таки старший Флейм, в голове весомые мысли, а не шалопайство. И что еще от оберега можно было ожидать?..

От услышанного мне не становится плохо, мир не переворачивается с ног на голову, а сердце не обливается кровью от произнесенных несправедливостей. У меня просто темнеет в глазах от ярости. Сначала диалог меня удручает и вызывает скорее недоумение. Но каждая новая реплика плюсуется к уже созданной реакции. Я даже не замечаю, когда пальцы оказываются сжатыми в кулаки. Темно-красная пелена заслоняет сознание.

Что эти невежды, деревенщины, едва образованные, могут знать?! Как они смеют так рассуждать о моей жизни, о жизни моих братьев? Да как у них в голове шестеренки повернулись так просто ставить на Амире крест? Или считать Левиса ничтожеством? Ладно я, хотя за себя тоже обидно… Купить моей жизнью скидку на бутылку медовухи? Да чтоб им эти разговоры стали поперек горла!

Не самое лучшее решение, не самое взвешенное и умное. Но я, наконец, нахожу тех, на кого можно вывалить свои ярость и боль. Ругательства уже почти готовы сорваться с моих губ. Я сжимаю губы и вскакиваю на ноги, но тут на запястье ложится чужая рука.

Мой взгляд с трудом находит в неверном свете зала кафе смуглое лицо Алилля. Он смотрит просительно и с неким предупреждением, а его рука тянет меня вниз, обратно за стол.

— Они не стоят твоего гнева, радетельная…

Видимо, выражение моего лица — смесь удивления, опасения и возмущения — заставляет его напрячься и является неким знаком, что он перешел дозволенные границы. Рука тут же покидает мое запястье. Алилль кратко склоняет голову в жесте извинения. Я все еще зла, но порыв уже не кажется разумным. Поэтому, потоптавшись на месте еще несколько секунд, возвращаюсь за стол. Алилль тут же поднимает голову и осторожно продолжает:

— Хотя могу понять ваши чувства…

Я зыркаю на него исподлобья, кратким, тяжелым взглядом. День у меня сегодня явно не ладится: кошмарные качели — от хороших впечатлений до ужасных разговоров. Грустная, понимающая улыбка собеседника меня успокаивает. Однако в следующий миг она сменяется хитрым выражением, Алилль подмигивает:

— Молчу я, молчу. Молчал же все это время, и теперь рот на замке подержу. Предками клянусь, буду нем как рыба.

— Фигляр, — качаю головой, но его кривлянье почему-то отвлекает от мыслей о подслушанном разговоре.

— Откуда?.. — вопрос я не заканчиваю. Все, в принципе, и так понятно. Не сильно много профессий, где требуется особая любовь к книгам. К тому же Ктена упоминала о хорошем знакомом из архивов.

— Я достаточно видел документов, чтобы узнать Флеймов даже в такой сутолоке и сигаретном дыму, — подтверждает мои мысли Алилль и снова меняется в лице, становясь серьезным и собранным.

— Я понимаю ваши чувства, радетельная Лайм. Но в чем-то эти пустозвоны все же правы. Кто бы ни остался на троне этих земель, ваше замужество, радетельная Лайм, выгодная сделка.

— Мой брат бы…

— Ввиду сложившихся обстоятельств, — строгий канцелярский тон сбивает меня с толка, и я не знаю, как поспорить с Алиллем. — Я соболезную вашей утрате, но теперь правды узнать невозможно. Как ни прискорбно это вам слышать, но Леонард Флейм сделал все от него зависящее, чтобы удержать наши земли на плаву.

— И запихнуть себе в карманы…

— Не без этого, признаю, — серьезность снова сменяется клоунадой, архивариус хихикает, правда, недолго. — Но это дело уже почти решенное. Важнее следующее: что вы собираетесь делать дальше, кому можете помочь и кто поможет вам.

Я опускаю глаза, гипнотизируя вязкую жидкость в стакане. Ее осталось совсем немного — едва ли на палец от дна стакана. Из-за этого она уже не кажется такой темно-алой и напоминает по цвету свежий компот из сочных осенних ягод. У меня и в мыслях не было, что я кому-то могу помочь. В Феникс я возвращалась ради справедливости и из-за горя. В голову мне не приходила идея, что я способна поддержать кого-то другого, когда вокруг меня одно несчастье.

— А ведь и правда, — вырывается выдохом моя досада, я криво улыбаюсь Алиллю. — Печальная из меня радетельная.

— Не все так страшно, правду говорю. История знала и более ужасные экземпляры. Например, жизнеописания некоторых оберегов читать без истерики сложно…

Я поддаюсь его равнодушно-позитивному настроению и выкидываю из головы мысли о прошлом. Всегда знала, что быть аристократкой — это пропащее дело.

— К тому же вас никогда не готовили как полноценную владелицу земель.

— В детстве мечтала стать ведьмой и оживить Птичий клюв, — отшучиваюсь, — но не судьба.

— Почему же… — Алилль замолкает.

Это его раздумье как-то по-странному во мне отдается. Будто мир вокруг замер, чтобы торжественно заявить: дескать, Лайм, нерадивая радетельная наша, открой свои уши и слушай, и глаза лучше не закрывай, а вот рот пока можешь захлопнуть, иначе ненужные слова вдруг вывалятся. Такое редко со мной случается. Возможно, действительно ведьминские корни сказываются. Вот так же понесло меня учиться в Викку, и про первую работу я услышала случайно. Поэтому я терпеливо жду, когда же Алилль определится и выскажет, что надумал.

— Да нет, — вдруг морщится он, — не стоит.

— Стоит! — я бью о стол кулаком так, что подпрыгивает посуда и оглядываются выпивохи за соседними столами. Архивариус закашливается от неожиданности, с трудом восстанавливает дыхание и тихо соглашается:

— Хорошо, раз вы так просите. Но сама тема не из приятных. Скажу сразу, я не хотел напоминать вам о смерти брата. Дело в той ведьме, что принесла его тело.

Моргаю. Изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не приложить себя ладонью по лбу. К предкам свадьбу и сплетников! Но как я вообще могла забыть о последнем выжившем, о свидетельнице смерти Амира?

Нет более настойчивого будильника, чем солнечные лучи. Они упрямо карабкаются по подушке, заставляя меня перемещаться в более темный и прохладный угол кровати. Они греют постель и воздух в комнате, мешают даже сквозь закрытые веки. Почему я перед сном не задвинула наглухо шторы? Ах да, хотелось воздуха, и ночью легкий сквозняк действительно был спасением для моего разгоряченного настойкой на релле организма. Хорошо, что хватило памяти принять перед сном бальзам, смягчающий последствия бурной ночи.

Когда-то в студенческие годы пьянки всегда оборачивались утренним похмельем. С тех пор я могу сварить нужный бальзам с закрытыми глазами. Это же можно сказать и о доброй части моих бывших одногруппников, Вот что делает с людьми правильная мотивация! Поэтому этим утром я не страдаю ни от чего другого, кроме как от навязчивых лучей палящего солнца.

Я еще долго пытаюсь скрыться от них, но потом вертеться на кровати надоедает. Абсолютно глупо лежать дальше, изнемогая от жары, когда всего-то нужно убрать досаждающую помеху. Но как только я встаю и делаю полдесятка шагов к окну, чтобы задернуть занавеску, желание спать улетучивается. Мне искренне жаль этого. Пока я пребывала в полудреме, то еще помнила забавный сон, обрывки которого теперь не давали мне покоя. Хорошо ли все закончилось для главного героя? Успела ли спасти его от зловещей тени главная героиня?

Из зеркала на меня смотрит мое немного опухшее лицо. Впрочем, капля-другая чудодейственных зелий и легкая примочка под глаза — и я снова выгляжу, как будто и не бывало долгой ночи в разговорах. Хорошо быть зельеделом. Вся утренняя беготня занимает от силы полчаса, а после я замираю в раздумьях. Ведь нет смысла сидеть в нагревшейся под лучами солнца комнате и глядеть на зовущую все еще разворошенную мной постель. Утро уже началось. Кровать все еще манит прилечь, но я прохожу мимо. Ведь сегодня будет насыщенный день.