Подъезжаю к дому мамы, намереваясь поговорить с ней. Я должен сказать ей о том, что узнал. Насколько я понял, дед говорил о тёте Алине. С ней мама общалась реже, чем с матерью Мышонка. О ней я знаю мало. Единственное, что знаю, что они втроём общались с первого курса университета. Не могу даже представить, каково было ма. Пережить предательство двух родных ему людей. По привычке хочу взъерошить волосы на затылке, но провожу только по короткому ёжику волос на затылке. Совершенно забыл об этом.

Вскидываю глаза и тут же замечаю знакомую фигурку своей девочки у подъезда. Моё приподнятое настроение мигом испарилось, когда я увидел Анютку, которая что-то щебетала на ухо этому длинному ботанику. Мигом захотелось оказаться рядом с ней, задвинуть малышку за спину, заявить на неё свои права. Показать, что эта девчонка моя. И никто не смеет приближаться к ней настолько близко, кроме меня.

То, как этот пацан склонился над ней, практически касаясь её лобика лбом меня бесило ещё больше. Создавалось ощущение, что ещё мгновение, и он её поцелует. От ярости начали трястись руки, а здравый рассудок покинул меня. Сейчас я понимал, что могу натворить дерьма. Сорваться. Набить морду этому очкастому придурку, на шею которому бросилась Аня. Сделала три шага вперёд и обвила его шею тонкими ручками. Прижалась хрупким тельцем к нему.

Бл*ть. Как же хреново. Это пытка. Настоящая, мучительная пытка.

Вышел из машины, громко хлопнув дверью. Направился в подъезд, проходя мимо сладкой парочки, до боли сжимая кулаки и скрипя зубами. Не смотря в их сторону, чтобы не сорваться. Чтобы не начистить морду этому Лёше, с которым Аня вчера так мило ворковала в кафе. С которым держалась за ручки, счастливо улыбаясь.

Именно сейчас я понимаю Тему. Понимаю его состояние, когда Соня поцеловала меня. Это больно. Чертовски больно видеть, как кто-то другой касается твоей любимой девушки. Как чьи-то ладони сжимают её тонкую талию. Что уж говорить о том, что кто-то касается её нежных сладких губ.

Потому что я считал Аню своей. Своей девочкой.

Я был на грани безумия от ревности. Сжигающей до тла, до самых костей ревности. Это чувство злости, ярости и желания крушить всё вокруг было слишком сильным. Не поддающимся разуму. Никаким уговорам успокоиться. Я понимал, что если не скроюсь в подъезде, ещё секунда, и я взорвусь. Выплесну всё то дерьмо, всю ярость, которые накопились во мне за этот день. Краска на волосах, разрисованное тело, исписанная машина, номер телефона на сайте для геев — это я терпел. Ну злится на меня девчонка, пакостит, пусть пакостит. Хотя совру, если последнее меня не выбесило. Задело меня. Ещё как задело. Будто призрачный намёк. Потом дед с его угрозами и самоуверенностью, что всё будет так, как он скажет. Но точкой кипения стали её обнимашки с этим пацаном.

Чёрт возьми! Я же бл*ть ни разу не спросил её о чувствах ко мне. Да, поцеловались пару раз, не более. Это я признался ей вчера в своих чувствах. Малышка наивно думала, что я всё забуду. Хрена с два. Воспоминания сохранились. Хоть и обрывками, но сохранились.

"Ненавижу тебя, Котов. Каждой фиброй души ненавижу", — всплывают в голове её колкие, злые слова.

— Марк, — слышу Анютин голос за спиной, когда захожу в подъезд.

Не оборачиваюсь. До крови кусаю щёку изнутри. Не могу её сейчас видеть. Не хочу с ней разговаривать. Не сейчас.

— Марк! — снова зовёт меня. По голосу слышу, что она подошла ближе.

Огромных усилий мне стоит, чтобы не обернуться к ней. Знаю, что не сдержусь. Впечатаю в стену. Поцелую. Докажу на неё свои права.

— Да, подожди ты! — кричит на весь подъезд, из-за чего голос эхом отражается от стен. — Марк, я с тобой разговариваю, а не с твоей спиной!

— Что? — разворачиваюсь резко, из-за чего девчонка впечатывается в мою грудь. Налетает с ходу. И покачнувшись, начинает пятиться, грозясь свалиться с лестницы. Неосознанно кладу руку ей на талию, помогая ей сохранить равновесие. Провожу неосознанно по спине вверх, коснувшись выпирающих лопаток. Прошибает от такого простого прикосновения.

Тут же убираю руку, будто обжегся.

— Марк! — пытается положить руки мне на грудь, но я отступаю на две ступени наверх. — Марк… ты причёску сменил, — улыбается заискивающе. Кажется, она осознаёт из-за чего я могу на неё злиться.

— Твоими стараниями сменил, — цежу сквозь зубы. — Довольна?

— Марк, — в её голосе уже звенят слёзы, — я не хотела тебя обидеть. Я же просто пошутила, Марк… я…

— Так же, как и не хотела обидеть меня тем, что выложила мой номер на сайте для геев? — рявкаю громко я. — Это по-твоему смешно, Аня? Смешно? Ты выставила меня идиотом!

— Смешно! Нечего было устраивать мне секс по телефону! Какая тебе разница, кого соблазнять? — вздернула высоко подбородок. — А за те слова, что ты сказал мне на пляже, ты заслуживаешь большего наказания!

— Я уже извинялся, Аня! Извинялся не один раз! У меня тогда не было другого выхода! Ты же знаешь! Но продолжаешь строить из себя обиженную!

Аня молчит. Смотрит на меня влажными глазами. По щекам текут слёзы, оставляя дорожки. А я чувствую странное удовлетворение от того, что ей сейчас так же плохо, как и мне.

— Только вчера целовалась со мной, а сегодня уже обжимаешься с этим очкариком, — ударяю рукой по стене, сбивая костяшки пальцев в кровь. Больно. Но так лучше. Внешняя боль заглушает внутреннюю. — Ты мне просто отвратительна сейчас, Ань, — выплевываю я, смотря в покрасневшие зелёные глаза.

Аня вздрагивает всем телом. Спускается на пару ступеней ниже.

— Что, прости? — растерянность на лице.

— Ты всё прекрасно слышала, Мышкина, — намеренно обращаюсь к ней по фамилии. — Слышала каждое слово, которое я тебе сказал. Как и вчера, когда я признавался тебе в любви, — у Ани из рук выпадают ключи на бетонный пол, но никто из нас даже не обращает на это внимания. — Я не всё забываю, Ань. У меня плохая переносимость алкоголя и случаются провалы в памяти, когда я напьюсь, но я помню, что говорил тебе этой ночью. Вчера целовалась со мной, слушала мои откровения, а сегодня уже обжимаешься с другим. Вот мне интересно: ты уже успела с ним переспать? Ведь он не я, верно? — хлесткая пощёчина опускается на щёку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Какое ты имеешь права мне это говорить, если сам женишься скоро? Какое право имеешь меня ревновать? Как ты смеешь? — слабым голосом спрашивает она. — Как ты смеешь? — истеричный всхлип, который она пытается заглушить руками.

— Ты у меня спрашиваешь, как я смею? — рука ныряет ей в волосы, сжимая пряди на затылке и оттягивая голову назад. Чтобы видеть глаза. Чтобы шипеть злые слова ей в лицо. Выплевывать со злостью, с яростью и ревностью. — Я смею, потому что всеми силами борюсь за эти грёбанный чувства, на которые не имею права. Потому что каждую чёртову секунду продумываю план действий, чтобы не жениться, чтобы не подвергнуть опасности всех тех, кого люблю. Чтобы бл*тство такое, быть с тобой! Каждую минуту быть с тобой! А ты до сих пор не можешь простить мне те слова? Те глупые, тупые слова, которые ничего не значили? Ведь знаешь причину, по которой я тебе их сказал. Разве не видела, как я к тебе относился? Нет? Не видела, я тебя спрашиваю? Ты ведёшь себя как дура! — вижу, что Аня еле дышит. Всхлипывает, открывая широко рот и хватая жадно воздух. — А я сейчас одного хочу, Ань. Избавиться от этих тупых чувств! От этой херни, которая поселилась в моей груди, когда я только тебя увидел! Все два года… каждый день вспоминал тебя. Два года, — Аня холодными пальцами цепляется за мои запястья, смотря на меня с мольбой. — Я не могу позволить себе любить тебя! Не могу! И это меня ломает, Ань! Ломает! Каждый чёртов день. Потому что знаю, что подвергаю тебя опасности. Потому что я бл*ть боюсь за тебя больше всех. Боюсь, что с тобой что-то может случиться. Поэтому я не могу быть с тобой. И не могу без тебя, Ань! Не могу, слышишь меня? — странный вой из груди. Нечеловеческий. Отражающий всё то, что кипит в моей душе.