Мужчина заканчивает свою проникновенную речь и смотрит на меня со злостью, недовольством. Словно я пятно на его идеально выстиранной рубашке, от которого хочется избавиться любой ценой.

Откуда они знают, что меня пытались убить? Откуда они знают, что я свидетель преступлений четвёрки? Неужели расследование сдвинулось с места? Они же повесили убийство на кого-то другого. На мужчину, который, очевидно, уже мёртв. Удобно, ведь теперь на него можно списать всё что угодно.

– С чего такая уверенность? – цежу сквозь зубы. – Почему вы решили, что я свидетель?

– Да вы же сами хотели со мной поговорить, – он в раздражении бросает ручку на стол.

– Хотела. Да. Но следователь спрашивал меня об убийстве моей семьи. А я хотела рассказать о том, что произошло сегодня, когда ваши люди меня забрали. Они спровоцировали аварию, где я могла погибнуть. Такие методы у вас считаются нормой? Как и скотское отношение к людям, вина которых ещё не доказана? – гну свою линию, отвлекая полицейского от главного вопроса, в то время как сама панически обдумываю, что сказать дальше. Вариант сдать всех, но не указывать на Вову – совсем не вариант. Это тупо. Он попал в немилость своих же, и они все преступления повесят именно на Вову.

– Не норма, – говорит он, не скрывая своего недовольства. – Скорее, неприятное стечение обстоятельств. Вы всё восприняли слишком близко. Так вы говорите, что этот человек внизу – невинная жертва? – задаёт вопрос прямо.

– Да, – отвечаю уверенно, пожимая плечами.

– А ваша… рана тогда откуда взялась? – кивает, указывая взглядом на мой разбитый лоб. – Кто тогда виноват в смерти нескольких влиятельных лиц в нашем городе? Кто виноват в смерти вашей семьи, в конце концов? Вы же что-то видели? Не возражайте. Вы были в отеле, а раны на вашем теле и испуганный взгляд говорят о многом. И не стоит утверждать, что вы ничего не видели. Не поверю.

Мужчина откидывается в кресле, сканируя меня внимательным взглядом.

Последнее, что я зафиксировала в памяти – это холодный взгляд мужчины, направившего оружие на моего брата. Взгляд Вовы: хладнокровный, жестокий и бездушный. Но, бляха-муха, я не видела, как он стрелял! Я спряталась. Убежала. Они все были при оружии, и убийцей мог быть любой из четвёрки. Почему я вбила себе в голову, что убийца – Вова?

– Хотите знать правду? – также занимаю защитную позицию, отклоняясь назад и скрещивая руки на груди. – Ладно. Я расскажу. Я что-то слышала. Я была там. Но я испугалась и убежала, – резко наклоняюсь к мужчине, глядя прямо ему в глаза. Он не увидит моих сомнений, потому что их нет. – Я. Ничего. Не видела! – говорю чётко, подчёркивая каждое слово.

Мужчина, имени и фамилии которого я и не пыталась запомнить, вздыхает. Переводит взгляд на свой мобильный. Берет телефон в руки.

– Кажется, наш разговор зашёл в тупик, – говорит он, набирая чей-то номер. – Товарищ генерал, – его голос резко меняется. Из наглого хозяина жизни он превращается в покорного подчинённого, – она отказывается сотрудничать… Да… Я вас понял. Так точно.

Он нажимает отбой и кладёт телефон на стол. Смотрит на меня с нескрываемым недовольством. Сканирует сузившимися глазами.

– Кому вы звонили? – спрашиваю, ведь прекрасно понимаю, что речь шла обо мне.

– Скоро узнаете, – уходит он от прямого ответа, отводя взгляд.

– Мне пора бояться? Нужно срочно искать адвоката? – спрашиваю, не скрывая своего недовольства.

– Почему же? Просто с вами поговорит представитель службы национальной безопасности, который лично ведёт это дело. Возможно, вы что-то вспомните. Может, что-то слышали. Он хороший психолог и поможет вам в случае необходимости. Я понимаю, что вы пережили большой стресс, и память могла сыграть с вами злую шутку…

– Я задержана? – перебиваю его. Мне это надоело. Я хочу уйти. Вместе с Вовой.

– Нет. Но пока отпустить я вас не могу. И настоятельно рекомендую помочь следствию.

– Хорошо, – отвечаю сквозь зубы, понимая, что, если я начну сопротивляться, сделаю только хуже себе и Вове.

Проходит около получаса. Мужчина занимается своими делами, а я тупо смотрю в окно. Мне нечем заняться. Только думать. Думать о том, как я могла попасть в такую абсурдную ситуацию, где каждое следующее решение хуже предыдущего. Где каждое следующее действие провоцирует ещё больший снежный ком неудач. Где за неудачами невозможно разглядеть хотя бы какой-то мизерный шанс на спокойную жизнь. Ситуацию, когда ненависть сжигает дотла, вызывает смятение, а потом заставляет думать о том, как спасти того, кому ранее желала смерти.

Ожидание даётся очень тяжело, так как я понимаю, что в это самое время Вова страдает. Я знаю, что он сильный. Я знаю, что он никогда не покажет, насколько ему больно. Но это не меняет того факта, что он сейчас страдает. И, возможно, думает, что именно в это время я сдаю его… Рассказываю обо всём, чему я стала невольным свидетелем. Неужели он думает, что я на такое способна? К черту мою цель. Мне наплевать, ведь она не принесла мне ни облегчения, ни исцеления для души. Месть больше не имеет значения. Я всего лишь хочу, чтобы Вова остался цел: и телом, и душой. Чтобы он справился с болью, которую ему пришлось пережить ради меня и из-за меня. Я готова зализывать его раны столько, сколько будет необходимо.

Открывается дверь. Без стука заходит статный мужчина лет пятидесяти. В военной форме, с наградами – я в этом не очень разбираюсь, но понимаю, что это и есть тот самый «Генерал». Он окидывает внимательным взглядом сначала меня, словно пытаясь просканировать на ментальном уровне, затем смотрит на мужчину напротив меня. Смотрит так, что мне становится страшно. Так смотрят на тех, кого считают ни к чему не пригодным ничтожеством. Мужчина молча встаёт и уходит, подчиняясь безмолвному приказу, оставив меня с Генералом один на один.

– Вероника, правильно? – спрашивает Генерал, усаживаясь в кресло напротив меня. Я молчу. Какой смысл отвечать, если он и так знает. Мужчина ставит локти на стол и сплетает пальцы между собой. – Что с тобой случилось, девочка? – мои глаза невольно расширяются от удивления, потому что в его голосе чувствуется искреннее сочувствие. – Кого ты боишься? Расскажи. Я смогу позаботиться о тебе и защитить. Больше тебе никто и ничто не угрожает. Здесь ты в безопасности.

Он говорит так спокойно, уверенно, методично воздействуя на сознание и вызывая доверие. Ощущение, словно рядом со мной снова папа, воспоминания о котором до сих заставляют сердце ныть тихой болью. И от его голоса, от внезапно окутавшей заботы возникает желание рассказать этому человеку правду. Вот только… нельзя.

Нельзя никому доверять и надеяться на человечность. Потому что её не существует. Даже если этот Генерал порядочный человек… Точнее, тем более если он порядочный человек, он не отпустит Вову.

Я действительно стала соучастницей преступления. Я покрываю преступника. Потому что я его люблю больше всего на свете, больше собственной жизни. Он стал важнее собственной совести, важнее моего горького прошлого…

– Я не боюсь, – говорю, смотря прямо в глаза Генерала. – Я говорю правду. Если вы о смерти моей семьи, я действительно ничего не видела, потому что испугалась и убежала. Из меня никудышный свидетель, – хмыкаю, горько улыбаясь.

– А почему ты сбежала? Чего именно испугалась? – спрашивает Генерал спокойно, мягко, будто с маленьким ребёнком разговаривая. И правда, он очень хороший психолог. Так легко от него не отделаешься.

Блять.

– Я услышала шум, а потом выстрелы.

– И ничего не сказала полиции? Нигде и слова об этом нет. Почему ты сказала, что была в общежитии?

– Я этого не говорила. Они сами так решили. Повторяю, я испугалась. Разве не очевидно? Я боялась, что меня тоже убьют. Поэтому молчала. Тем более, что я должна была сказать: я слышала что-то, не знаю что, и ничего не видела, но что-то случилось? Кажется, в полиции имелось намного больше информации, чем я могла им предоставить. Разве нет?