— Не доверяй девушке, — вмешался Рогур. — Не доверяй никому из них. Они действуют по принципам удовольствия. На какое-то время ты стал для нее интересен, и она подружилась с тобой, но когда дело дойдет до отказа от своих удобств и удовольствий, она предаст тебя.

— Я так не думаю, — убежденно сказал Вудли.

— Я слишком хорошо знаю этих людей. — Рогур устало прикрыл глубоко посаженные глаза. — Теперь ты должен вернуться. У гедонистов не должно возникнуть никаких подозрений. Увидимся завтра.

Он смотрел, как Вудли входит в капсулу пневмолифта.

— Помни, — крикнул он, прежде чем дверь захлопнулась. — Не доверяй той девушке!

Кабина с Вудли умчалась прочь. Хорошо отлаженная автоматика быстро доставила его в номер. Его отсутствие никто не обнаружил, решил он, хотя было уже далеко за полночь. Рассвет медленно озарял с востока утреннее небо.

Он разделся и размышлял над тем, что ему стало известно. Вопреки его воле, маленький росток сомнения был посажен. Шарн казалась дружелюбной и, конечно же, не собиралась предавать его. По крайней мере, сейчас. Но, как сказал Рогур, она могла действовать просто по сиюминутной прихоти, полагая, что ценности гедонистов гораздо более ценны, чем это было на самом деле. В решающий момент она спокойно могла отказаться от перспективы будущего, полного лишений и тяжелого труда.

Даже если бы гедонисты сохранили свою изоляцию после восстановления остальной части человечества, для них все равно существовала бы опасность, которой раньше не было. В своем нынешнем положении они были уверены, что ничего не могло причинить им вреда. Но в мире, населенном разумными существами, а не дикарями, ситуация стала бы несколько иной. Какую уверенность Вудли мог дать гедонистам в том, что их право на изоляцию будет уважаться впоследствии?

Это была опасная игра, но при этом с самыми высокими ставками. Он не мог позволить себе рисковать понапрасну. Если Шарн поможет ему, что ж, хорошо.

Но он постарается не дать ей и малейшего шанса предать его.

Вудли долго не мог уснуть. Он все время вспоминал Джанет и думал о том, как ей живется на Лонг-Айленде, среди дикого племени, которое возглавляют Гет и Сэнд. Кем были эти двое до 1942 года? Бизнесмены, политики или преступники? Вудли вздохнул. Возможно, было бы лучше, если бы он никогда не просыпался от своего унылого забытья. Тогда он никогда бы не осознал тех сомнений и страхов, которые одолевали его сейчас.

Нужно было так много сделать. Как мог он один, если не считать сомнительной помощи, одержать победу над цивилизацией гениев? Однако семена слабости были посеяны вместе с семенами гениальности. Гедонисты были декадентами. Они не были бойцами. И Вудли, чувствуя, как под бронзовой кожей перекатываются твердые мускулы, понял, что уже долгое время он сражается с враждебной средой и врагами. Правда, тогда он был безмозглым.

Но теперь он верил, что сильнее любого из мужчин Центра, живущих в свое удовольствие. Ему понадобится эта сила, а также вся его выносливость и энергия. С этой мыслью он заснул.

Когда он проснулся, было уже поздно, но он почувствовал прилив бодрости. Появились новые планы. Без промедления он начал приводить их в действие. Конечно, их нельзя было сделать за один день, но он мог хотя бы начать. Подозрения надо усыпить. Гедонисты, естественно, будут опасаться чужака. Резкое изменение его поведения может показаться неубедительным.

Вудли просто позволил пассивно водить себя по городу, сделав несколько замечаний. Но он проявлял интерес ко многим вещам, ему не нужно было притворяться. Ибо Центр был страной чудес. Труд здесь был превращен в удовольствие. Спрашивать было бесполезно:

— В чем же оправдание такого образа жизни?

— Зачем нам оправдания? — ответили бы гедонисты.

На это ответа не было, так как их, казалось, не смущала перспектива упадка и окончательной гибели их расы. Это был фатализм, доведенный до высшей стадии.

Рогур решил оставить свою работу проводника.

— Лучше не провоцировать у них подозрения, — объяснил он, и Вудли согласился.

— Я свяжусь с тобой, когда это будет необходимо, — сказал ученый. — А пока мы не можем действовать напрямую. Я выясню все, что смогу, о лучевом проекторе.

В этот день и в последующие дни Вудли осматривал Центр с помощью нового гида. Дворцы сновидений особенно завораживали его. Сновидения вызывались электроимпульсами, которые воздействовали непосредственно на мозг. Ранее точно такие же машины для погружения человека в сон использовали звуковые волны. Машины могли создавать мастер-модели, матрицы, но они были не столь совершенны, как те, что создавались человеческим разумом. Вудли вспомнились музыканты, сочиняющие симфонии. Он позволил себе испытать аппарат, воздействующий на сон.

Его провели в маленькую комнату, убранство которой составляли только низкий диван и сеть мерцающих проводов под потолком. Ему ввели снотворное и спросили, какие сны он желает видеть. Ответить было трудно.

— На ваше усмотрение, — сонно сказал Вудли, расслабляясь на диване.

Его глаза закрылись и снова открылись, когда по проводам на потолке пробежала дрожь, похожая на волну. А потом пришли сны.

ВУДЛИ ПРОГУЛИВАЛСЯ по саду неторопливым медленным шагом, как рыба скользит по воде, легко и плавно. Пространство вокруг него было окутано ароматами сада. Слышался шелест листьев от легкого ветерка, зеленые кроны деревьев защищали от солнца. Длинные гирлянды свисающих цветов касались его лица, когда он прогуливался по аллее. Он видел полускрытые тенями фрукты. Золотые дыни, пурпурные шары неизвестных ему фруктов все гуще стелились под ногами.

Вскоре Вудли споткнулся и почувствовал, что падает, не испытывая и тени малейшего страха. Хитросплетения цветущей лозы мягко подхватили его и ласкали, когда он лежал на них. Они медленно опустили его на мягкую траву, окруженную дождем падающих лепестков, которые, словно прикосновение прохладного шелка приятно освежали его.

Он нащупал под ладонью невесомый шар дыни и поднес его к губам. С удивлением он обнаружил, что ест прохладную, восхитительную мякоть. Сладкий сок стекал по его горлу.

В зеленом сумрачном воздухе звучала музыка. Дыня исчезла из его пальцев. Он лежал на локте, глядя сквозь цветы на приближающуюся фигуру, которая, казалось, невесомо двигалась под нежную мелодию.

Стройная смуглая девушка пробиралась сквозь свисающие лианы, и музыка в такт звучала ее шагам. На ней было платье из нитей жемчуга, сплетенных в причудливые узоры. При каждом шаге жемчужины с легким постукиванием шелестели вместе со звуками музыки, что делало видение более чувственным. Вудли никогда раньше не испытывал такого.

Она что, пела? Он не был уверен, но теперь она двигалась вокруг него в медленном танце, и музыка ее жемчужного одеяния то нарастала, то затихала в туманном воздухе. Лианы, свисающие с деревьев позади нее постепенно сменяли свои узоры, медленно превращаясь в вихри мерцающего света. Она наклонилась к нему, протягивая обнаженные смуглые руки сквозь жемчужное одеяние.

Вудли легко поднялся на ноги. Девушка закружилась в нарастающем музыкальном вихре, а ее расшитое жемчугом платье зазвенело сильнее. Он наклонился вперед и внезапно обнаружил, что летит.

Это было похоже на невесомость. Вудли взлетал то выше, то ниже над пейзажами изумительной красоты, которые можно было увидеть только во сне. Смуглая девушка плыла впереди, и музыка ее жемчужин звенела у него в ушах.

Время остановилось. Тело оставалось невесомым. Усилия не существовало. В жизни не было ничего, кроме настоящего наслаждения, где все хорошее поглощало его, и ему хотелось все больше и больше приятных ощущений. Но стройная смуглая девушка всегда плыла впереди него, вне пределов досягаемости.

Чары Морфея постепенно покидали его, а вместе с ними уходила и музыка ее одежды, которая все еще звучала в его ушах. Несколько мгновений он лежал с закрытыми глазами, предаваясь восхитительным воспоминаниям об увиденном. К воспоминаниям о наслаждении примешивалась еще более утонченная печаль, печаль о потерянной музыке и милой смуглой девушке, к которой он никогда не прикасался и которую никогда больше не увидит. Без этой нежной горечи сон потерял бы и половину своего великолепия.