Нет, только острый срез прервавший их общение. Хирургический. Точный. Идеальная линия.

Что в целом не плохо, если бы другая её половина не была столь категорична. Вообще та половина была мало озабочена тем, что явно лучше для обеих частей.

Эта половина всецело занята воспроизведением того самого момента, когда губы Малфоя коснулись её губ, снова, снова и снова. Когда она спит. Когда она принимает душ. Когда она ест. Каждый раз, когда у неё освобождается минутка между работой. Когда она тянется за пером. Когда она встаёт из-за стола. Снова, и снова, и снова.

Это был такой поцелуй, которого нет в словаре. Не классифицированный. Невыразимый. Потрясающий и совершенно невероятный, потому что такой мужчина, как Малфой, не должен уметь так целоваться.

Если бы её когда-нибудь попросили угадать, она бы сказала, что Малфой целует коротко. Коротко и по существу; холодно и отрывисто, как точка в конце предложения. Каждая секунда будет казаться напряжённой, как будто он планировал каждый момент жизни до миллисекунды.

Ох, как бы она ошиблась с этим суждением.

Малфой целовал её так, словно был готов в любой момент раствориться в объятиях. Как будто она была чем-то эфемерным, драгоценным и редким, и поэтому стоила того, чтобы пожирать её со всей энергией, которой он обладал. От страсти и отчаяния в этом поцелуе у неё подогнулись колени. Это заставило её кровь петь. Напугало её.

Она винит в своих действиях шок. Потому что всё это было похоже на повторное знакомство. Как будто встретила его — по-настоящему встретила — в первый раз, даже после стольких лет. Это означало, что Драко Малфой не был таким простым — больше не соответствовал образу в голове, больше не вписывался в рамку, в которую она его поместила. И в этот момент она подумала, что в нём может быть гораздо больше скрытого от глаз.

Осознание этого пронзило с такой силой, что сердце снова забилось.

По правде говоря, этот день, возможно, становится самым непродуктивным из тех, что что у неё когда-либо были. Она разрывается между чувством вины и странной неудержимой потребностью, которая заставляет поглядывать на дверь каждую секунду, задаваясь вопросом, должна ли она… нет, но что, если она…

НЕТ.

Амелия застаёт её в конце рабочего дня, распластанную лбом на столе и просто дышащую в древесную структуру дуба.

— Это ты… с вами всё в порядке, мисс?

Гермиона вскидывает голову и откашливается.

— Полностью.

Амелия приподнимает бровь самым вежливым образом, на какой только способна.

— Вы уверены, мисс?

Она складывает пальцы перед собой и закрывает глаза, делая глубокий, сосредоточенный вдох.

— Полностью.

Амелия всегда была хорошей секретаршей. Она знает, когда нужно кивнуть и закрыть за собой дверь.

Но так больше продолжаться не может.

Никогда в жизни Гермиона не была способна оставить что-то недоделанным. От одной только мысли о незавершённых делах, у неё зудят пальцы. И незавершённость в случае с Малфоем настолько сильна, что она едва может выдержать.

Она отодвигает стул, медленно встаёт и подходит к зеркалу рядом с вешалкой. Её стресс является всеобщим достоянием: одежда помята, локоны сбились набок. Укладывая их на место, она говорит себе, что просто должна быть взрослой. Ей придётся пойти туда и извиниться. Проглотить свою гордость. Решить проблему и закрыть вопрос, вот и всё, что нужно.

Она вытирает размазавшуюся под глазами тушь, поправляет юбку и блейзер и откапывает свою храбрость, возвращая её на место.

— Прости, Малфой, — тихо репетирует она в пустом лифте. — Малфой, позволь мне… нет. Я хотела извиниться за своё поведение — за свою оплошность. Я… это было несправедливо, и я не должна была этого делать.

— Управление по снятию Проклятий, Порчи и Сглаза, — грубо объявляет лифт, рассеивая внимание.

У дверей встречает Билл Уизли. Их пути снова пересеклись, как же ей повезло.

Его брови поднимаются, замечая как девушка заливается румянцем. — Опять вернулась? — спрашивает он, проходя мимо.

И она действительно, должно быть, не в духе, потому что обычно не огрызается на людей, не говоря уже о Билле, которого не знает достаточно хорошо, чтобы тот мог с лёгкостью простить ей такое поведение. Впрочем, его тон. В этом есть что-то такое, что выводит её из себя.

— И что это должно означать? — резко спрашивает она, краснея ещё сильнее, как только произносит слова. Абсурдная реакция.

Брови Билла поднимаются ещё выше, когда двери лифта закрываются за ним, но он на пару секунд опережает её извинения.

— Тогда спокойной ночи, Гермиона.

— Чертовски блестяще, — фыркает она, когда лифт катапультируется прочь, поднося руку к голове и массируя лоб. Ещё хуже, когда она оборачивается и видит мужчину из Архива — на табличке имя: ФЕЛИКС — стоящего там и пристально наблюдающего за ней.

— Что?! — кричит она, явно теряя самообладание.

Феликс нервно фыркает и роняет несколько бумаг, бросаясь в ближайший свободный лифт, оставляя её одну.

Похоже, завтра ей придётся отправить по почте два извинения.

Гермиона вздыхает и ещё мгновение пытается взять себя в руки, разминая затёкшую шею. Взгляд останавливается на двери кабинета Малфоя, и она слышит, как пульс стучит в ушах.

Есть вероятность, что он уже ушёл.

Она не понимает, почему так сильно расстроится, если это вдруг окажется правдой.

Ты просто хочешь разобраться и поставить точку, — говорит голос разума. — Ты хочешь покончить с этим.

— Хорошо, — подтверждает она себе под нос, снова натягивая блейзер, прежде чем подойти к двери. Она стучит один раз, осторожно, и пытаясь проглотить панику.

— Да, Феликс, что ты забыл? — раздаётся голос Малфоя. Он говорит устало и раздражённо, и на полсекунды её охватывает инстинктивное желание убежать. Вместо этого она заставляет себя нащупать ручку и в последний раз глубоко вдохнуть, прежде чем войти внутрь.

Малфой сидит за столом, полностью погружённый в работу, заваленный бумагами, и когда его глаза поднимаются на неё, он чуть не опрокидывает стопку документов локтём. Наступает долгая пауза. На челюсти подрагивает мускул, но он молчит.

— Я… — Я всё ещё не Феликс, — тихо говорит Гермиона, прочищая горло, когда из него вырывается неразборчивый хрип. — Я всё ещё не Феликс. — Она заставляет себя слегка улыбнуться, пытаясь пробиться сквозь напряжение в комнате.

— Закрой дверь, — резко говорит он, и напряжение возрастает.

Она судорожно сглатывает. На мгновение ей кажется, что он велит ей уйти. Но когда дверь захлопывается, а она прислоняется к ней спиной, оставаясь внутри кабинета, он не поправляет её. Только продолжает смотреть, взгляд настороженный и слишком сложный, чтобы разгадать с такого расстояния.

Она заставляет себя сделать несколько шагов вперед, к тому времени приходится снова прочистить горло, чтобы убедиться, что голос звучит ясно.

— Я просто хотела извиниться.

— Не надо.

Она моргает, нервно сжимая руки:

— Прошу прощения?

— Я сказал, не надо, — уточняет он, снова глядя на свои документы и подчёркивая что-то в абзаце. — Мне это не нужно, и я предпочёл бы не заниматься сейчас этим.

Её брови сходятся к переносице:

— Чем именно?

— Тобой, — теперь он что-то вычёркивает, громко и почти намеренно агрессивно царапая пером.

— Прости, что? — снова спрашивает она, на этот раз в её голосе больше жизни. Она никак не ожидала, что он окажется таким легкомысленным.

— Ты меня слышала.

Она делает ещё один шаг вперед, указывая на ковер.

— Малфой, я пришла сюда из вежливости. Извиниться за то, что поставила тебя в ситуацию, к которой ты, возможно, не был готов…

— Не надо меня опекать, — говорит он, не поднимая глаз. — Просто уйди.

Она усмехается чуть громче, чем хотела:

— Опекать тебя? Я… Малфой, я не опекаю тебя, я лишь беру на себя ответственность за то, что сделала неправильно.

В секунду он превращается из холодного и отстранённого в разъярённого, вскакивает со стула и хлопает обеими ладонями по столу. Та стопка бумаг, которая грозила вот-вот упасть, летит на пол, но он, кажется, этого даже не замечает.