– Я не знаю. Это твои проблемы.

– Я не могу. А ты? Как можешь жить ты?

– Пикадор, отстань. Ты совершил то, что должен был. И в этом нет ничьей вины. Его давно уже пора было прикончить.

– За что ты убила отца своих детей?

Она прыснула и отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза.

– Ты попутал, Пикадор, – чмокнула губами. – Это ты убил Майора, а не я. Ну а если честно, то он хотел сделать из меня простую домашнюю блядь. Как и ты. Но не получилось.

– Ты оставила своих детей на произвол судьбы! Две девочки и мальчик. Как ты могла так поступить с ними?

– Никто и никогда не запретит мне поступать со своими детьми так, как мне хочется.

В этой женщине не было ни капли добра. Ни совести, ни сожаления о содеянном, ни элементарной человечности. Королева лицемерия и злорадства, умело скрывая истинную сущность, она шла к своим целям любой ценой. И я, будучи ослеплен ее дьявольской красотой, до последнего был в ее власти.

– Мою дочь, сука, ты никогда не увидишь! Слышишь?

– Твоя, не твоя – забудь. Отмотаешь срок, вернешься другим человеком.

– Я никогда не забуду свою дочь. И никогда не стану таким, как ты!

– Пикадор, ты слаб. Но в тюрьме тебе вправят мозги. Как вправили однажды мне.

– Почему ты такая? Господи, ты же другой была…

– Я всегда была собою. Просто ты видел во мне только шлюху.

Куда делась та послушная жрица любви с притягательной душой и нежными объятиями? Ошеломительная фея моих грез, в которую я верил до конца.

Осталось лишь вот это! Человекоподобное существо с неутолимой алчностью в глазах и дерьмом в сердце. Жадное, коварное, беспринципное. А ведь я ее любил.

– Это ты убила свою мать? – не вопрос, а выстрел. Еще один.

– Что? – впервые я увидел страх в ее глазах. И понял, насколько он отличался от того фальшивого чувства, которому я беззаветно верил раньше.

– Ты слышала.

Не знаю почему, но я был уверен, что ее мать стала жертвой мести дочери за свою неблагополучную судьбу. И до сих я так думаю.

– Какого черта, Пикадор? – сволочь вспылила. Голос ее стал грубее прежнего, почти мужским.

– Никто не знает, жива она или мертва!

– Ты знаешь, – безапелляционно заявил я.

– Замолчи! Слышишь? Ты убийца. Ты! Не я. И ты не смеешь обвинять меня ни в чем! Чертов Пикадор, ты мне отвратен, твою мать! Пошел вон!

– Признайся мне, ведь ты ее ненавидела. Ненавидела больше, чем своего покойного мужа. Признайся, и, возможно, призрак смилостивится. Ведь скоро он доберется и до тебя.

– Ты спятил?

– Это твое последнее слово?

– Да, черт возьми! Да, мудак!

– Ты повторяешь путь своей матери. Со временем красота твоя померкнет, и ты умрешь в нищете и одиночестве, позабытая всеми. Но, хуже того, ты будешь проклята своими детьми. И мной.

В следственном изоляторе я сидел один.

В ночь перед судом я не спал. Я слышал, как открылась дверь, и ко мне в камеру кто-то вошел. Я сразу понял: это не охранник, потому что они сначала говорят, а потом заходят. Да и походку каждого из них я уже выучил. На мою койку сел мужчина в черном. Я подвинулся и так и замер, когда понял, кто это был.

– Она безупречна. Не правда ли? Я звал ее «моя Клеопатра». Думал, она легкая и смиренная, – разочарованно сказал посетитель, глядя в потолок. – Я любил ее. У нас были дети. Я думал, она любит меня тоже. Но, к сожалению, она не способна любить. Никого. Даже своих детей, – он замолчал, и в наступившей тишине я понял, сколько убийственной грусти было в его словах, сколько неизбежной правды.

– Она хотела исчезнуть из моей жизни. Из жизни наших детей. Ее манила свобода.

Я едва сдерживал крик. Руки у меня дрожали, а сердце колотилось как сумасшедшее.

– Не знаешь, почему?

– Нет, – еле выдавил я.

– К красоте привыкаешь, к характеру – никогда. Она манерная и жутко самовлюбленная особа. Так сказать, птица высокого полета. Но с каждым годом она летает все ниже. Думаешь, это и есть сатисфакция?

Глаза мои наполнились слезами, но я их сдерживал. Мой страх медленно превратился в боль, а потом в разрушительное отчаяние. Я схватился за виски и закрыл лицо руками.

– Если хочешь, убей меня, – сказал я, опустив голову.

Призрак устало вздохнул.

– Через пять лет Натали выйдет на свободу. Она захочет забрать твою дочь себе. Но ей не отдадут ребенка.

Ты просидишь еще долго. Но не весь срок. Через девять лет ты выйдешь на свободу по амнистии. И вот, когда ты выйдешь, то найдешь ее. Найдешь и прикончишь.

Наконец он посмотрел на меня. Мертвое лицо, лишенное всякого выражения и цвета. Во лбу по-прежнему две дырки, вот только крови больше нет.

Я кивнул, выражая свое согласие.

С тех пор прошло девять лет.

Пророчество призрака сбылось. Совсем скоро я выйду отсюда. И наконец вдохну полной грудью долгожданный воздух свободы. И обрету новую силу.

И вот тогда я приду за тобой, Натали.

Моя Боль.

Мой Наркотик.

Мой Свет.

Мой Апокалипсис.

Твой блеск померк, очарование иссякло. Но ведь их и не было никогда. Потому что мерзкий характер уродует красоту.

Три месяца назад моего отца приговорили к высшей мере наказания. Пожизненному заключению в тюрьме особо режима. Я узнал об этом случайно, когда его показывали по телевизору в сводке криминальных новостей и назвали имя, которое я запомнил с детства. Моя мать показала пальцем на экран и сказала: «Вот он. Полюбуйся. Это твой отец». Внизу поползла бегущая строка.

20 лет неудачных поисков. Наконец, Желтый Крайт схвачен и приговорен!

Она достала старую черно-белую фотографию, на которой мы были запечатлены втроем. Мать с отцом стоят, обнявшись, на руках у них младенец.

Все дело в том, что своего отца я в жизни никогда не видел.

Узнав местоположение тюрьмы, я поехал туда с целью поговорить с ним.

Мой отец никогда не был женат на моей матери, и никто не знал, что у одного из самых кровавых маньяков в истории России есть сын.

Чтобы не придавать сей факт огласке, я придумал историю про журналиста, который освещает дело Желтого Крайта, и, подделав соответствующие документы, отправился в одну из самых страшных тюрем Европы под неофициальным названием Черный Беркут.

Перед поездкой я прочитал биографию своего отца, в которой было много белых пятен. Резюмируя, могу сказать, что он являлся одиночкой, никогда не имевшим семьи и детей, ведь общеизвестные факты говорили именно об этом. Долгое время он работал программистом. Потом пропал из поля зрения вообще всех, кто его знал. И появился только тогда, когда начал убивать.

К убийствам подходил с особой жестокостью, уродуя тела своих жертв. Некоторых насиловал, даже после смерти. Убивал швейным шилом, оставляя на шеях девушек характерные проколы. Рисовал желтой чернильной ручкой змейку рядом с ними. Из опубликованных протоколов допросов было понятно, что он гордился совершенными деяниями. Мизантроп, с детства склонный к насилию, с ярко выраженными психопатическими наклонностями. Другими словами, обиженный на весь мир закомплексованный шизик, почему-то решивший, что волен отбирать чужие жизни. Как ему удавалось столько лет оставаться безнаказанным? Никто не мог дать на это ответ. Кроме него самого. Но был ли он готов к откровенному разговору в условиях ужасной тюрьмы, которую многие называют адом на земле?

Еще при подъезде к исправительной колонии чувствовалась гнетущая атмосфера безысходности. Словно в воздухе скопилась вся боль и мучительные страдания жертв тех чудовищ, что сидели здесь. Атмосфера эта сгущалась по мере приближения к высокому бетонному забору с колючей проволокой, окружавшему территорию тюрьмы. А за ним она становилась невыносимой. Даже птицы облетали это проклятое место стороной.

Пробыть здесь несколько часов обычному человеку стоило немалых усилий. Остаться здесь надолго – мобилизации всех имеющихся у него в резерве моральных и душевных сил. Остаться здесь навсегда – стоило рассудка и человеческого облика. Основополагающим здесь был не закон человеческий и даже не закон божий. Главным здесь был закон безысходности бытия, прославляющий неизбежную смерть. А дыхание ее чувствовалось здесь повсюду. Но смерти не быстрой и не легкой. А смерти медленной, тянущейся долгие годы, бесконечные годы неотвратимой безнадеги, где дни беспощадны и жестоки и длятся столетиями, но их не успеваешь проживать. Каждый следующий такой же, как и предыдущий. Каждый следующий хуже предыдущего. И ничего не происходит, не меняется. Монотонная цепочка времени, беспросветная тьма, ведущая в Никуда. И это Никуда здесь – Преисподняя.