– О, господи… – она закрыла рот рукой. – Асир…

Наши взгляды встретились, и я понял, что она увидела в моих глазах. Я почувствовал запах невинной души. Все эти годы она оставалась молодой и красивой. У нее никого не было. И она продолжала любить меня. А я ее убил.

Как волк чует кровь и устремляется к ней, я устремился к смерти. Едва-едва я успел подхватить ее за талию, а она лишь вздрогнула и замерла. В то же мгновение я увидел ее дух, исходящий из тела. Он устремился ввысь, в объятия загробной жизни. Свеча упала на пол и погасла. Но не для меня. В чертогах Преисподней я научился видеть в кромешной темноте.

Я смотрел, как на моих руках Кати превращается в дряблую старуху. Пышные светлые волосы седели прямо на глазах, клоками падали к моим ногам. Лицо медленно опускалось, трещинки расползались паутиной по белой коже, что твердела с каждым мигом и теряла свой некогда нежнейший цвет. Руки исхудали, стали костьми, обтянутыми кожей, плечи ввалились. Лоб покрылся бороздками морщин и складок, рот искривился, губы высохли и почернели. Ужас – беспощадный вестник смерти, и нечеловеческая боль – застыли в синих, меркнущих глазах моей любви.

И все.

Мне не осталось ничего.

Я шел по снегу, обратив свой взор к небу на холодные звезды. С тяжелым сердцем и путаными мыслями. Я держал на руках Кати и знал, что сейчас она ближе ко мне, чем когда-либо.

– Мое время пришло, – сказала Анна Винская и устремила свой взгляд в окно. Там далеко в темнеющем небе загорались первые звезды. Солнце катилось за горизонт и медленно угасало.

– Не говори так, мама, – я присел рядом с ней на край кровати и взял ее руку в свою.

– Боль забрала все мои силы. Но мне не страшно умирать. Я знаю, что готова.

Я смотрел на нее и думал о том, как же она изменилась за этот год. Некогда румяное лицо превратилось в исхудалую бледную маску; глаза потухли, в них вместо жизни поселилось невыносимое страдание. А та внутренняя энергия, которой я всегда восхищался, растаяла как первый снег на опушке леса, вид на который открывался из окна ее спальни.

– Я так устала. Эта усталость чудовищна. Я не могу с ней бороться. Да и не надо уже.

У нее были волнистые светлые волосы и синие, как море, глаза. Милая улыбка и неиссякаемый свет в душе. У нее впереди была еще долгая жизнь…

– Мам, – я почувствовал, как отчаяние овладевает мной. На несколько секунд я закрыл глаза и от бессилия заплакал. Жизнь покидала ее. Опустошенный и разбитый, я знал, что ничего страшнее быть не может. И был уверен, что теперь останусь на веки вечные один.

– Ты просто перестала бороться. Эта безысходность… это следствие твоей апатии к жизни. Не смиряйся с ней, не будь равнодушной к самой себе. Прошу тебя, мама, умоляю, не смиряйся… – я ощутил ее пульс: слабая ниточка то вздрагивала, то пропадала. Усталая ладонь выскользнула из моей руки, пальцы судорожно сжали белую простынь. Я осторожно коснулся ее лица. Она прошептала, что любит.

– Мама…

Я больше не мог говорить, я только плакал.

Когда моя мама умерла, я стал самым несчастным человеком на свете.

Она долго болела. От постановки диагноза до того момента, как она полностью выгорела, прошел год. Год мучительных страданий и безосновательных надежд. Год скитаний по клиникам и врачам, апологетам нетрадиционной медицины. Год, проклятый год ожидания смерти. Последний месяц своей жизни она провела дома, лежа в постели.

– Я хочу умереть дома, Саша, – сказала она мне за несколько дней до смерти, маскируя боль под грустную улыбку. – Так угодно Богу.

А я задавался вопросом, что же это за бог такой, если ему так нужна смерть ни в чем не повинного человека, матери, в одиночку воспитавшей двоих детей? Всю себя отдавшей им.

И не находил ответа.

Моей маме было пятьдесят два года.

– Умоляю, встань, – говорил я, стоя на коленях у ее кровати, – Встань и иди, – я касался ее пальцев, сжимал ладонь, словно пытался передать ей то тепло, что еще осталось во мне. Чтобы оно согрело ее холодные руки.

– Встань и иди!

После морга ее тело привезли домой. Я попросил, чтобы они оставили ее до похорон. Я хотел быть с ней до самого конца. До тех пор, пока слой земли не покроет крышку гроба, и она не уйдет от меня навсегда.

– Мне нет жизни без тебя, мама. Так случилось, что тебя больше нет. Но ты всегда в моем сердце. Ты всегда со мной. Я верю, однажды я снова услышу твой нежный голос. И увижу твои синие глаза. Они будут полны любви. Я верю в это, мама. Верю, – говорил я тишине, поселившейся в нашем доме.

В такой атмосфере проще осмысливать пройденное и думать о тебе.

Когда ты умирала, я видел ангела у твоих ног. А ты держала меня за руку и звала Константина.

Мой сводный брат, Константин, старше меня на десять лет. Уехал в другой город пять лет назад. Уехал в надежде на лучшую жизнь. С тех пор от него не было ни весточки.

Мама любила его больше, чем меня. И хоть она никогда об этом не говорила, я это чувствовал. И знал. Я связывал это с нашими отцами.

Первый муж моей матери, Роман, отец Константина, был красавцем и при деньгах: мечта любой женщины. Мой же отец, бывший военный, алкоголик и лоботряс – являлся темным пятном в судьбе Анны Винской, грустной иллюстрацией на тему «герой берет в жены разведенку с лишним ртом». И второй ее неудачной попыткой устроить свою личную жизнь.

Он умер, когда мне было пять лет. По сути, я его не помню. Отца мне заменил старший брат, который прожил с нами до своего двадцатипятилетия.

Для меня он был примером. Я подражал ему во всем. Одевался во все черное и носил высокие чопперы. Повязывал бандану и слушал хэви металл, старался не пропускать концерты его любимых групп. Ходил вразвалочку и в диалогах с оппонентами не стеснялся в выражениях. Даже перенял некоторые черты его характера. Скажем так, не самые приятные. Но когда он уехал, я возненавидел его. И решил, что второго Константина не будет никогда. Хватит в семье одного предателя.

Я выкинул старую одежду, отдал друзьям пластинки, забыл про музыку и снял бандану. Я стал самим собой. И вдруг обнаружил, что я, настоящий, кардинально отличаюсь от своего брата. Я совсем на него не похож.

О судьбе Романа я ничего не знал. После смерти мамы в нижнем ящике стола я обнаружил письмо, написанное ее рукой еще давным-давно, но так и не отправленное адресату.

В нем она просила отца моего брата забыть тот случай, приведший к их разводу, когда она не смогла простить ему измену во времена своей беременности. Простить ее за то, что была молода и глупа и не понимала ценности семьи и всесильности прощения. Она много наговаривала на себя, между строк признаваясь Роману в любви и проклиная свою гордость.

Да, моя мама была однолюбом. Пронеся через всю жизнь свою самую сильную и, судя по всему, единственную любовь, она перенесла ее на своего первенца, плод этой любви. В его глазах она видела глаза того мужчины, которого однажды не простила. В его речах она слышала голос своего возлюбленного.

К сожалению, любовь ее большого сердца не передалась по наследству ее старшему сыну. Константин не испытывал аналогичной привязанности. С детства он хотел быть чересчур самостоятельным, а назойливая опека мамы лишь подавляла его безразмерное эго, что ему очень не нравилось. Когда он покидал нас, сказал только, что уже вырос, и ему пора обзаводиться собственной семьей.

Все эти годы ни мама, ни я ничего не знали о Константине. Где он живет и с кем. Чем занимается. Все это было для нас тайной. Она часто вспоминала его. Вспоминала и плакала.

Кто знает, почему это случилось с моей мамой. Но одно я могу сказать точно – хандрить она начала сразу после отъезда Константина. И если бы он в течение долгих лет своего отсутствия хотя бы изредка напоминал о себе, может, она до сих пор была бы жива.