— Соскучились, поди, по цивилизации? А?

— Семью давно не видел, детишек…

— А сколько их у вас?

— Трое: Анечка, Танечка и Алеша.

— Я прикажу, чтобы вам дали четверку лучших лошадей. С божьей помощью доберетесь без происшествий.

— Благодарю вас, ваше превосходительство. Рад буду встретиться с вами в столице. Желаю здравствовать.

— Надеюсь.

Мысли о скором отъезде настолько овладели надворным советником, что он шлепал по глубоким лужам, не замечая ни проливного дождя, ни бесполезного собранного зонта.

Узнав, что Иван Авдеевич уезжает, весь игнатьевский дом пришел в движение. Агриппина тотчас же известила мужа, и Родион Спиридонович вернулся со службы. Кухарка успела напечь пирогов и ватрушек в дорогу, нажарить кур и гусей. Пустые стеклянные бутылки она наполнила квасом и тщательно закупорила их деревянными пробками, а для большей надежности еще и завязала бычьим пузырем.

Собрав вещи, Самоваров спустился вниз. После короткого застолья хозяин дома на некоторое время куда-то исчез, но скоро вернулся, держа в руках небольшой обшитый кожей ларец.

— Подарочек вам, Иван Авдеевич, незаменимая во время путешествия штука — погребец. Смотрите-ка, открываем крышечку, а здесь поднос, а внутри чего только нет: тут вам и чайный прибор, и графин походный, два стакана, молочник и прочие мелкие принадлежности чайного удовольствия. Имеется достаточно места и для всяческой снеди.

— Ну зачем, Родион Спиридонович?

— А это от меня, чтобы в дороге не пришлось скучать, — Агриппина протянула надворному советнику толстую книгу.

— Вальтер Скотт, «Пуритане», — прочел он вслух. — Сердечно вас благодарю.

— А супруге вашей от нас низкий поклон и еще вот, — хозяйка подала небольшой сверток. — Этот шарф я связала сама, а фасон позаимствовала из модного журнала «Московский телеграф», к сожалению, он за прошлый год, — смутилась она. — Но у нас в провинции и это большая редкость.

— Вы не представляете, как Наталья Петровна обрадуется! — воскликнул растроганный вниманием следователь.

— А камни-то забыли… Куды прикажете, ва-ше-ство? — донесся сверху голос истопника.

— В них уже нет надобности, — ответил за гостя Игнатьев. — Присядем на дорожку.

После непродолжительного молчания Иван Авдеевич трижды перекрестился на образа и в сопровождении Игнатьева и Агриппины вышел во двор. Дождь почти прекратился, будто давая возможность хозяевам проводить постояльца.

Прислуга, отягощенная кульками, корзинками, коробками и чемоданами, сновала вокруг, нагружая карету, у которой от тяжести стонали и плакали рессоры. Ямщик подтягивал сбрую лошадям и недовольно качал головой. Какой-то странный незнакомец с окладистой бородой проверял прочность перевязанного багажа и лично перекладывал некоторые вещи. Он был облачен в новый картуз с темным козырьком и короткий фризовый кафтан. Серые шаровары были заправлены в дорогие опойковые сапоги. На безымянном пальце его правой руки красовался украшенный изумрудом золотой перстень.

— А это мой батюшка, Федор Ильич. Только что в город приехал — и сразу к нам, — улыбнулась Агриппина.

— Федор Толобуев, купец первой гильдии. Позвольте проводить вашу милость и пожелать всяческого благоденствия. Покорнейше просим принять хлеб-соль на дорожку… Не обессудьте — чем бог послал. Вы уж не побрезгуйте, а кушайте на здоровье! В пути все может пригодиться! Коли бог приведет вашу милость обратно, нижайше просим нас не обидеть и не проехать мимо нашего дома. Мы, признательно сказать, вашей особе по искренности рады!

Поблагодарив гостеприимных хозяев, Самоваров забрался в экипаж и, крикнув вознице «трогай», покатил по широкой улице. Низенькие, крытые соломой ставропольские хатки вскоре исчезли, а широкая дорога городского проспекта как-то незаметно перешла в большак. Редкая ноябрьская изморось сменилась ливнем, легкий ветерок — бурей. И опять, как почти две недели назад, гремел гром, и дождь заливал дорогу, и деревья гнулись на ветру, и только четверка лошадей, запряженных цугом, упрямо тянула по почтовому тракту сонную карету.

За долгие дни унылой поездки Иван Авдеевич извелся и не находил себе места. И хоть до Петербурга оставалось всего три дня пути, дорога вымотала его до предела. Вальтер Скотт был прочитан, съестные припасы давно закончились, а до ближайшей станции еще полдня ходу. Одним словом — ни поесть, ни почитать. Мысленно перебирая в уме содержимое своего багажа, он вдруг вспомнил о подарке Агриппины, точнее, даже не о самом вязаном шарф, а о газете, в которую это рукоделие было завернуто. И какая разница, что новости давно устарели, а прогнозы не сбылись? Главное, будет чем занять мозги! Надворный советник открыл саквояж, сверток лежал на самом верху. Развернув его, он прочитал название: «Кавказские ведомости». Ну конечно, это как раз та самая газета, кою Родиону Спиридоновичу доставили из Тифлиса. А вот и нашумевшая статья «Вкусно кушаешь — долго живешь». Хоть, признаться, это не самое лучшее чтиво на голодный желудок… Ну да бог с ним, почитаем.

Вдруг глаза следователя остановились, отказываясь двигаться по коротким строчкам, а сердце испуганной птицей забилось в груди. Его правая рука, будто повинуясь чьей-то невидимой воле, сама достала из внутреннего кармана сюртука недавно подброшенную записку с остатками печатных букв и приложила ее к оторванной зигзагообразной кромке газетного листа. Края совпали…

А дальше включился и начал работать натренированный годами мозг, подсказывающий Ивану Авдеевичу самые невероятные гипотезы: «Конечно, это написала Агриппина, пытаясь меня спасти. Теперь — Игнатьев… Так, надобно постараться собрать воедино все, что мне о нем известно… Помнится, тогда на именинах она упомянула о том, что недавно ее муж потерял брегет, подаренный ему генералом Ермоловым на тридцатипятилетие. В ответ Игнатьев добавил, что он носил их с двадцать третьего года. Стало быть, он родился в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году, а полковник Арчаковский собирался подарить ему такие же часы на день его рождения. По-моему, он назвал восьмое августа. Следственно, Игнатьев родился восьмого августа одна тысяча семьсот восемьдесят восьмого года. Ну да! Точно!»

Надворный советник открыл дверь кареты и крикнул ящику:

— Разворачивай!

— Куды, ваш-благородь? Станция через две версты!

— Разворачивай назад.

Оторопелый возница остановил экипаж, думая, что ему послышалось, и, повернувшись вполоборота, недоверчиво переспросил:

— Куды, куды?

— В Ставрополь, — устало ответил пассажир.

Почти двадцать суток минуло с того дня, когда Самоваров покинул ставший уже привычным город. И вот теперь, усталый и заметно исхудавший, служащий III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии возвращался назад. Остановив экипаж под яркой желтой вывеской «Здесь стригут, бреют, ставят пиявки и пущают кровь», он вспомнил, что лезвие бритвы не касалось его лица последние три дня. Он настолько расслабился под теплым, наложенным на лицо марлевым компрессом, что почти заснул. Надо отдать должное цирюльнику — работал он мастерски, и постепенно внешность надворного советника стала приобретать привычный вид. Уже через полчаса посвежевший и пахнущий о-де-колонью с легким ароматом жасмина Иван Авдеевич вышел на улицу. «В этом захолустье совсем ничего не меняется, — подумал он, — та же самая свинья купается в той же самой луже перед тем же генеральским домом».

Часовой узнал надворного советника и пропустил. Оставив в гардеробном шкафу изрядно помятую в дороге крылатку, следователь прошел в приемную. Увидев его, адъютант от неожиданности выронил перо и уставился на Самоварова каменным взглядом, но, придя в себя через пару секунд, слегка заикаясь, спросил:

— Прикаж-жете дол-ложить?