Довольный, что нашел ответ на мучивший его вопрос, будущий экзекутор продолжил наблюдать за знакомой парочкой. Неожиданно у Центральной аптеки они расстались. Мадам поплыла в сторону шляпного магазина Ганерта, а Синий кирасир, наняв извозчика, доехал до уличного кафе на Галицынском проспекте. Лещ от него не отставал. Уединившись в беседке, сплошь увитой плющом, «исполнитель» закурил папиросу. Вскоре появилась незнакомая дама. Она была одета в темно-синее муаровое приталенное платье, мантильку и фильдекосовые митенки. Ее лица, скрытого за темной вуалью, Сашка не разглядел.

Официант, рассчитывая на чаевые, подобострастно суетился. Через некоторое время раздался хлопок – звук откупоренного шампанского, и послышался женский смех. «А это еще что за птичка? – пронеслось в голове у беглого каторжника. – Надо подобраться поближе». – Выждав удобный момент, он обошел беседку со стороны Управы благочиния и, затаив дыхание, прижался к каменной стенке.

– Я никогда не слышала эту легенду. История и впрямь печальная.

– И все-таки вы не ответили на мой вопрос: могу ли я надеяться еще на одно свидание?

– Да, – тихо вымолвила она. – Но пусть оно пройдет именно там.

– Там? Вы готовы отправиться туда?

– С вами хоть на край света, – проговорила она и кокетливо уставилась на собеседника.

– Но когда же, душа моя?

– Всему свое время.

– Помилуйте, свет мой, но…

– Не торопите меня, – капризно попросила дама. – Подождем, пока он не будет нам мешать… А сейчас мне пора.

– Вы позволите проводить вас?

– Ни за что.

– Ce que femme veut, Dieu le veut[82], – он поднес к губам затянутую в митенку руку, и стал нежно целовать тонкие, почти детские пальцы.

– Ах, будет вам, несносный мальчишка!

– Милая моя!

Она засмеялась и пропела слова из старого популярного водевиля:

– Я пришлю вам бильеду́[83] и назначу рандеву!

Выдернув руку, madame выпорхнула из беседки.

– Эй, человек! – Синий кирасир щелкнул пальцами, и официант тотчас же вырос перед его глазами. – Послушай, любезный, а сбегай-ка за пролеткой, – небрежно роняя на стол купюры, выговорил он.

– Сию минуту! А куда изволите?

– На Георгиевскую.

«И зачем же ты туда собрался? – озадаченно подумал Лещ. – Никак, сокровища надумал пересчитать? Добро, ежели бы так. Ладно, друг ситный, разберемся».

Дождавшись, когда Синий кирасир отъедет, Лещ нанял первого попавшегося извозчика и отправился следом. Старый фиакр, отживший свой век еще лет двадцать назад, трясся по мостовой, едва поспевая за лихими дрожками картежного мастера. Стоило миновать железнодорожный вокзал, как дорога и вовсе испортилась: на смену булыжнику пришел обычный земляной грунт. Вдоль Пушкинской, Шереметевской и Толстовской улиц высились двух– и трехэтажные дачи, обнесенные белокаменными заборами. Внутри каждого частного санатория шумели листвой фруктовые деревья. В их кронах прятались жаворонки и громко пели гимн лету. Пахло спелой вишней и хризантемами. Издалека ветер доносил звонкую трель электрического трамвая.

Совсем скоро благородные дома для состоятельных отдыхающих сменились одноэтажными особняками с флигельками, которые тоже сдавались внаем. В самой глубине Ребровой балки картина все больше походила на тихую станичную жизнь: крытые камышом хатки-мазанки, протяжное мычание коров, важные, под стать городовым, гуси, нехотя уступающие дорогу лошадям, и мирно дремлющие на завалинках коты. Блеклые, выбеленные известью домишки словно вросли в дорогу, а из узких окон выглядывали глиняные горшки с цветущей геранью.

В самом конце улицы пролетка остановилась. Расплатившись, пассажир спрыгнул с подножки и прошел в калитку. Лещ тоже отпустил извозчика. Прокравшись вдоль покосившегося плетня, он забрался на лежащий рядом камень и легко перемахнул через ограду. На его счастье, собаки во дворе не было. Вытащив из кармана нож, варнак вошел внутрь. Тихо ступая, он приблизился ко второй двери, которая оказалась незапертой. Стараясь не дышать, Елагин приник к щели. Неожиданно тупая боль пронзила затылок, а голова будто провалилась внутрь туловища. Стало темно, будто медным гасильником накрыли свечу.

…Сознание к Сашке возвращалось постепенно: сначала перед глазами возникла светлая полоса, потом, будто попав в луч синематографа, на белом экране появилась тень, принадлежавшая какому-то человеку, который сидел на стуле и курил папиросу. Вдруг он поднялся и подошел ближе. Наклонившись, незнакомец выпустил в Леща облако дыма и присел на корточки.

– Синий кирасир, – еле шевеля губами, прошептал Елагин и попытался встать, но не смог – его руки и ноги были крепко привязаны к деревянному креслу, а в голове будто вертелось тяжелое чугунное ядро.

– Ну вот, молодец, признал. Стало быть, очухался. А я ведь тебя еще у кофейни заметил. Смотрю, прячется, шельма, высматривает кого-то. Ну, ладно, думаю, подожду немного – посмотрю, чем дело закончится.

Картежник взял со стола почтовый конверт, покрутил его между пальцами и, лукаво прищурившись, спросил:

– Сам догадался или кто надоумил?

Елагин сплюнул на пол.

– А впрочем, можешь и не говорить. Я и без тебя все знаю.

– Пес холерный! – хрипло просипел варнак и бросил тягостный взгляд на нож, лежащий на столе.

– Ах ты, мазура оголтелая! Лучше помолись перед смертью. А то ведь в аду жариться придется. Черти заждались!

– Свою меру греха я ведаю. Только не тебе мне проповеди читать. Ты и сам одной ногой в могиле. Так что скоро свидимся!

– Как знаешь! – пожал плечами Синий кирасир. Он накрыл голову Леща белым платком, достал наган и взвел курок.

Вор строптиво дернулся и прошипел:

– Убери клешни, падла!

– Ладно.

Раздался выстрел. Каторжника откинуло назад и тут же бросило вперед. От резкого движения подбородок упал на грудь. На лбу остался лежать кусок материи с опаленной дыркой посередине. Наполнившись кровью, он свалился мертвецу на колени.

– Вот, пожалуй, и все. Для полноты трагизма не хватает всего пары штрихов. – Шулер взял конверт, аккуратно вынул из него карту и вставил в рот жертве. – Адье, мон шер! – усмехнувшись, он покинул комнату.

Первые солнечные лучи еще не успели пробиться сквозь неплотно задвинутые портьеры, охранявшие покой в доме кисловодского полицмейстера, как послышался настойчивый зуммер электрического звонка. Тотчас же зашлепала босыми ногами горничная, и лязгнул запор входной двери. Издалека донесся мужской голос.

Понимая, что произошло что-то чрезвычайное, Афанасий Евтропович сунул ноги в мягкие тапочки, набросил шлафрок и вышел в переднюю.

– Прошу прощения, ваше высокоблагородие, – пробасил городовой. – На Георгиевской смертоубийство приключилось. Господин следователь просили вас известить, что у этого самого покойника меж зубов торчала трефовая дама.

– Ясно. Что еще?

– А боле ничего не велено было передавать.

– Хорошо, ступайте. Организуйте коляску к дому.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Дождавшись, пока за посыльным захлопнется дверь, Куропятников распорядился о чае, а сам, старясь не разбудить жену, тихо прошел в спальню. Прокравшись к шкафу, он облачился в мундир и покинул комнату.

В столовой уже горел свет и пахло кизиловым вареньем. В стеклянной вазе, выполненной в виде распустившейся лилии, горкой высилось французское печенье фабрики «C.Сiу и К°» в виде разнообразных фигурок. Из носика миниатюрного, только что вскипяченного на примусе медного чайника струилась легкая ниточка пара.

Позавтракав на скорую руку, полковник вышел на улицу и сел в ожидающий его фиакр. Курортный город только начинал пробуждаться: молочники тарахтели по мостовым колесами огромных бидонов, дворники заканчивали мести тротуары, а петухи все еще продолжали услаждать округу раскатистой побудкой. Самые рьяные сторонники здорового образа жизни, едва проснувшись, уже брели на утреннюю прогулку или к Нарзанному источнику.