Если честно, в такие подробности не вдавался.
И напрасно, именно такие подробности и помогают иногда взглянуть на прошедшие события под другим углом. Научным руководителем у него был не кто иной, как основатель и Особый попечитель острогов Дуров Иван Силантьевич. Тот самый, за которым, я слышал, ваш журнал гоняется не первый год.
Чистая правда. Этот человек воистину неуловим. В его ведении находятся все двадцать существующих острогов, еще два строятся в данный момент. Он постоянно в разъездах, наши письма, изъездив полстраны и не найдя адресата, всегда возвращаются. Ума не приложу, как можно жить в таком режиме год за годом.
Тем более странно, что человек такой занятости вдруг принимает решение стать научным руководителем у ничем не примечательного соискателя. В то время острогов было гораздо меньше, но не думаю, что у господина Дурова от этого имелась масса свободного времени. Вы понимаете, какой уровень заинтересованности в диссертации, в ее продвижении? Но на сей раз нет нужды строить домыслы, тут факты говорят за себя.
Лично я на защите не присутствовал, но знаю историю из первых уст. Мой хороший друг, профессор Орлик, выступал одним из оппонентов господину Свиридову. Наутро он примчался ко мне всклокоченный, ночь не спавший. Потребовались усилия, чтобы с его сбивчивого рассказа восстановить всю картину. И я готов вам поведать эту историю…1
Диспут подходил к концу. Вопреки опасениям совета, господин Свиридов выступал спокойно, уверенно, во всех отношениях выглядел куда более выигрышно, чем в прошлом году. В памяти профессоров еще свежи были вспышки раздражения, горячность, с которой воспринималось малейшая критика. Вероятность снова попасть в неловкое положение допускалась настолько, что перед процессом члены совета решили не привлекать к диспуту посторонних, особенно студентов. Поэтому обычно оживленный и битком набитый людьми зал выглядел сиротливо пустым: выступающий на кафедре и дюжина профессоров за столами, выстроенными в ряд.
Слово взял профессор Орлик:
– Ну хорошо, господин Свиридов, мы думаем, никто не станет возражать, что ваши исследования внутренне непротиворечивы и последовательны. И даже не лишены некоторой оригинальности, – в зале послышались редкие покашливания. – В свете этого и ваша рекомендация изъять исследуемый предмет и родственные ему из области филологии и передать его в ведение науки естествознание выглядит вполне обоснованно. Но видите ли, всю вашу работу можно сравнить с дворцом, безусловно внутренне стройным, представляющим интерес и в архитектурном, и в конструкторском плане, вот только… висящим в воздухе. Вы, как человек близкий к науке, разумеется понимаете, любое теоретическое обоснование должно базироваться на фундаменте не подлежащего сомнению практического опыта… Нет-нет, дайте мне договорить. Я не спал, когда вы озвучивали параграф, посвященный экспериментальному обоснованию решения задачи, – кто-то из профессоров не смог сдержать короткого смешка. – Я имел в виду другое. Не могу отвечать за всех в этом зале, но лично у меня есть некоторые сомнения, что если вдруг я решу в свой редкий выходной отправиться на болота по чернику, то я там подвергнусь опасности быть схваченным за лодыжку и утянутым на дно рукою кикиморы. Или лапой, тут я не специалист. – По столам прокатился сдержанный смех, к которому примешались редкие хлопки. – Я хочу сказать, совету трудно оценить достоверность экспериментальных подтверждений теоретических выводов диссертации, когда сам факт физического существования исследуемого объекта большинству в совете не представляется непреложным. Вы понимаете? Без установления факта непреложности выстроенный вами дворец представляет ценность только внутри самого себя, не больше.
На предварительном рассмотрении я отмечал, что, приняв диссертацию к защите, диссертационный совет поставит себя в абсурдную ситуацию. Комиссия была со мной согласна. Но, учитывая редкое стремление соискателя выступить перед советом… – все присутствующие кто тыльной стороной ладони, кто покашливанием попытались спрятать улыбки, – комиссия написала положительное заключение. Если бы Верхнесеверскому острожному университету было дано право присуждать степени, уважаемый соискатель был бы удостоен ее без всяких сомнений. К диссертации, повторюсь, претензий нет, за исключением мелких замечаний, о которых упоминал профессор Воронцов. Я лишь хочу сказать, что здесь собрались люди иного круга, привыкшие смотреть на мир через призму сухих фактов, и никак иначе. Прошу уважаемого магистранта учитывать сей факт, когда будет озвучиваться решение совета. Вы хотите что-нибудь сказать перед тем, как декан факультета поднимется на кафедру?
Пока профессор Орлик говорил, каждый профессор исподтишка приглядывался к магистранту, каждый втайне ожидал, что уж теперь тот точно не справится с эмоциями, начнет перебивать, горячиться. Однако господин Свиридов выслушал недвусмысленный приговор молча, ни один мускул на лице не дрогнул. Со стороны могло показаться, что он не слышит слов, лишь отстраненно наблюдает, как у выступающего открывается рот.
Когда профессор замолчал, господин Свиридов невозмутимо кивнул, всем видом демонстрируя, что приговор не стал неожиданностью. Неторопливо оглядел всех присутствующих и наконец заговорил:
– Я хотел бы поблагодарить совет за предоставленный мне второй шанс, хотел бы поблагодарить уважаемых оппонентов за интересную дискуссию, профессора Воронцова за ценные замечания, которые, разумеется, будут учтены в моих дальнейших работах.
Еще будучи студентом старших курсов, я прочел все работы всех присутствующих здесь профессоров, хоть наука естествознание не была моей специализацией. По сей день я подписан на журнал вашего университета и не пропускаю ни одной статьи. Поэтому я ясно отдавал себе отчет, с кем имею дело, как может быть воспринята выбранная мною тема и, соответственно, предложенная практическая методология исследования предмета. Но я не имел права взять другую тему. Просто потому, что степень магистра не есть моя цель.
Боюсь, в мире всего несколько человек понимают, насколько важны мои исследования. Еще важнее сейчас время. У нас его нет. Каждый потраченный впустую год в нынешних условиях становится преступлением перед человечеством. Только этим объясняется излишняя эмоциональность моего прошлогоднего выступления. За что еще раз прошу прощения у совета.
Нам необходимо признание науки. Нам необходимы ваши умы. Остроги только-только начали распространяться по стране, и то лишь вблизи самых крупных городов. И уже остро встал вопрос нехватки преподавателей. Не только в острожных гимназиях, гораздо важнее, что и в университетах не хватает профессоров. И ситуацию практически невозможно исправить без признания Академии наук.
В свете вышесказанного, мною было принято решение выйти за рамки обычной процедуры диспута. Я посоветовался с научным руководителем, Иваном Силантьевичем, и он любезно согласился предоставить на время защиты исследуемый образец…
Зал погрузился в гробовую тишину. Члены совета растерянно переглядывались, словно взглядом спрашивали друг у друга, все ли услышали одно и то же. Крошечная фигура профессора Воронцова приподнялась со стула, отчего плешивая макушка всего на два пальца возвысилась над макушками коллег. Он суетливым движением поправил пенсне.
– Простите, мы не поняли, в каком смысле «предоставить исследуемый образец»?
Вместо ответа господин Свиридов спустился с кафедры, прошагал мимо шеренги столов. Двери актового зала бесшумно раскрылись в коридор. Соискатель выглянул за порог, по пустым коридорам гулким эхом разнесся его голос:
– Егор Макарыч, будьте любезны.
Он посторонился, придерживая рукой одну дверцу. Члены совета услышали негромкий гул, похожий на тот, с каким деревянные колеса катятся по камню. Внутрь вплыла сперва седая, коротко стриженая голова, затем показалось сгорбленное годами тело. Руки старика сжимали за спиной конец веревки. Даже те, кто вживую никогда не видел служителей острога, сразу узнали форму: вся в цвет травы, на рубахе отсутствовал стоячий воротник, верхняя пуговица туго стягивала ворот на шее, запястья плотно поджимались манжетами. По всей длине рукава, от погона до манжета, тянулась желтая тесьма, которая перетекала на зеленые шаровары и терялась в высоких, по колено, сапогах. На поясе у старика болталась изящная тонкая дубинка с кожаным ремешком под запястье. По серому цвету погон посвященные могли определить принадлежность служащего к внутренней крепостной роте. Вышитые на погоне золотом буквы «ВС» говорили о службе в Верхнесеверском остроге.
