– Знаешь, он и мне уже не нравится. Но я начал этим заниматься давно, полгода назад согласовал все сроки с родней, и вот…
– Не пугай меня.
– В конце апреля я еду к отцу. Почти на полтора месяца.
Мартин смотрел на Янку и не мог понять ее реакцию: она не ахнула, не вздрогнула. Будто застыла.
– Ну, скажи что-нибудь, Яна!
– Я рада за тебя, – она улыбалась открыто, без тени сомнения. – Ты молодец! Я же тебе тогда еще, после корпоратива сказала, что надо обязательно поехать! Это же твой родной папа.
Она положила голову ему на грудь, слушая, как колотится его сердце. Янка зажмурила глаза, чтобы не дать вырваться ни одной слезинке. «Какая долгая разлука! Но это необходимо. Ему, в первую очередь».
А у Мартина были свои мысли: «Правильно все-таки сделал – теперь вторая новость отвлекла ее от первой. Не будет переживать по этому поводу, потому что остался всего лишь месяц до отъезда».
Она почувствовала его руку на своих волосах: гладил, перебирал, потом поцеловал в макушку.
– Ты обиделась?
Янка тут же посмотрела на него, встала на цыпочки и чмокнула его в нос, но Мартин не улыбнулся.
– А у тебя сломалась волшебная кнопка, – целуя его уже в губы, прошептала она. – Или она у тебя в другом месте?.. Я не обиделась, даже не думай об этом. Просто неожиданно. Но у нас еще месяц впереди! Месяц!
– Вот! Месяц! Это так мало!
Он подхватил ее на руки и понес в спальню…
Кот, измученный непослушной веточкой укропа, только проводил их взглядом и продолжил воспитательную работу.
Этот вечер все провели по-разному.
Марат оставался верным выбранному им стилю жизни: тренировки, доводящие до физического изматывания, работа с документами, возвращение домой, беседа с Дусей и, наконец-то, сон. Он забывал поесть или вовсе не хотел. Единственное, о чем он боялся думать – как быть, если «его Яна» не придет во сне? Пока же он получал желаемое. И с каждым ночным видением он становился все смелее.
Он не торопил события, хотел насладиться каждым ее прикосновением, вздохом, стоном. Ему не казалось странным, что он обнимает и целует призрачную девушку. Не имеет значения! Он ее чувствует – вот что важно.
Под его губами дрожало дыхание в ее горле. Длинная шея, скулы, рот – он все исследовал своим языком. Пальцы ласкали, пощипывали, тянули…, и она стремилась за его руками. Целовала, обводила языком его пухлые губы, смеялась тихо, когда кололась об его щетину. Ее рука, наигравшись с его чувствительным телом, спускалась ниже и ниже, слегка проводя по узкой полоске волос – от пупка и ниже.
Когда уже горело все тело, и пересохшие губы шептали ее имя, Марат проснулся, задыхаясь и хрипя. Он даже потрогал рукой постель рядом с собой в полной уверенности, что она теплая от тела девушки, только что ласкавшей его. Но нет – простыня была холодная…
Илья лежал на полу в своей съемной квартире, пытаясь расслабить затекшие за день мышцы, хоть немного их растянуть. Боль была постоянная, тянущая, она расшатывала его самообладание. Он иногда чувствовал, как эмоции застилают разум и рвутся наружу, сметая все на своем пути. Как пружина, которую очень долго сдавливали и в самый неожиданный момент отпустили.
Предложение Марины сверлило мозг заманчивыми перспективами. Но он прекрасно знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. «Почему она это делает? Кто я ей? Просто так – помочь бывшему бойцу? Потому что сама знает, что такое травмы? А выбора-то у меня и нет. Иначе на всю оставшуюся жизнь – инвалид. И дальше будет только хуже. Ну, чего я торможу? Боюсь, что ли? Кого? Марину? Ага, она кинется на меня и изнасилует… Было бы неплохо, между прочим. У нее такая грудь!.. Интересно, а в теле только мышцы, или есть и мягкие места? О чем я думаю!»
Эта круговерть мыслей привела к тому, что мужской интерес озаботился и решил поднять голову…
Илья, постанывая, перевернулся на живот. И хоть спине стало легче, лежать так было очень неудобно. «Если мое тело так реагирует на мысли о Марине, то что будет при нахождении бок о бок? Да… Надо еще подумать».
Он уже знал, что согласится, и даже хотел этого, но с упорством барана продолжал доказывать себе, что его загоняют в очередную ловушку, которых в его жизни было много. Так много, что он не доверял никому, искал везде двойное дно, подвох и подставу. А до воскресенья оставалось еще два дня…
Марина, невольная мучительница Ильи, сама глотала слезы, разминая прооперированную ногу. Шрам над пяткой был ужасен, нога отекала, часть стопы не ощущалась вообще. «Я урод! Хромой урод! Тьфу, черт, а больно-то как! Хорошо, что никто не видит. Стыдоба – Маринка плачет. Как же больно! И еще – я урод, урод, урод, хромой на обе ноги».
Ей хотелось выть от злости – на себя, только на себя. Столько времени потеряно из-за какого-то упрямства, попыток быть на кого-то похожей. «Правильно Яна сказала, надо оставаться собой. Нельзя жить чужой жизнью. А теперь вот опять все начинать сначала».
Ее мысли, вроде бы и о боли, на самом деле сводились к тому, что она такая никому не нужна. Кроме семьи, конечно. Но сколько они с ней еще будут возиться. Братья и так не ведали свободы, занимаясь ее проблемами. Хорошо хоть Мартин нашел Яну, а Марат? Только в последнее время перестал таскаться со своими телочками, и то хорошо. А то ни имен не запомнишь, ни внешности: как конвейер.
Пальцы рук устали массировать ногу, и не очень это было удобно. Видно, никакого толку от нее самой для себя нет. Нужен человек, который будет это делать. Но Марина настолько устала от боли и слез, что не пыталась удержать свое сознание. Она просто уснула…
А кто-то сидел в кафе, не в ресторане или баре, а в обычном кафе, и бездумно смотрел по сторонам, выпивая третью чашку остывшего кофе. Мыслями Федор был где-то далеко, в юности, постепенно перебираясь к дням сегодняшним. Что-то он не так делал в своей жизни, чем-то мог гордиться. Но вот о своем личном сказать мог очень мало: влюблялся, разочаровывался или быстро остывал, расставался. Сейчас он уже и не сумел бы вспомнить, когда в последний раз его посещало то самое светлое и наивное чувство. И вроде бы оно вдруг начало просыпаться к Насте, но потом все полетело, как ком с горы. Девственница… У него такой еще ни разу не было. Естественно, что для него это – ответственность. И захотелось отступить, подумать, но она поперла танком – хочу, и все тут. Глупая мошка! Хотела отдать ему то, что берегла для своего единственного. Чем он это заслужил? Или она его полюбила? Нет, конечно. Какая любовь?! Просто желание избалованной девчонки. Жениться? Без любви, на голом сексе? Дурочка…
Правильно ли сделал, так жестко ее осадив? А кто-то бы сейчас покрутил у виска и сказал, что он играл с ней в детские игры – «разве это жестко?»
Да… Злость схлынула, и теперь что-то грызло его изнутри. Нет, не совесть и не жалость к Насте.
Это – то самое светлое и наивное чувство, тихонько утирая слезы, просило: «Не убивай меня»…
Света была дома одна. Ян еще не вернулся с работы. Рука так и тянулась к телефону позвонить дочери. И она уже начала набирать номер, как вдруг поступил входящий звонок.
«Вот только тебя мне сейчас и не хватало, кикимора … ой, Янка! Твои ведь словечки!»
– Да, Вера, здравствуй.
– Доброго вечерочка, Светочка. А ты знаешь, что твоя Янка уж третий день домой не является? Как эта образина волосатая ее увезла…
– Вера, послушай, пожалуйста. Яна там больше не живет. Не утруждай себя, дорогая, побереги зрение («Я сейчас взорвусь и вставлю пистонов этой крысе!»). Яночка переехала.
– А я тебе про что говорю? Как ты допустила-то, чтобы твое перезрелое дитя не записано с кем-то жило? А вдруг облапошит, обрюхатит? Позору-то!
Света вздохнула, пытаясь все-таки не скатиться до ссоры с пожилой врушкой.
– Вера, ты уж, милая, не переживай так сильно. Здоровье-то оно не вечное. А ты уж извелась – волнуешься за всех. А обрюхатит… так и хорошо! Мы с Яном только рады будем! Пора уж, пора внуков нянчить.
